Ажулай протянул Манон стакан с чаем. Она не взяла его, а только, легонько вздохнув, покачала головой.

— Снова голова? — спросил он, и она издала слабый печальный звук.

Тогда Ажулай поднес стакан к ее губам, и она отхлебнула, закрыв глаза. Я ей не верила; конечно же, она притворялась беспомощной, чтобы привлечь к себе внимание.

Он снял крышку с таджинеи жестом показал на него, глядя теперь уже на меня. Это была пирамида из кускусас длинными брусочками моркови и зеленых овощей, выложенных по краям — может быть, цукини? Шипящие кусочки курятины торчали из кускуса.Я знала, что, даже если бы заставила себя, то смогла бы съесть всего несколько кусочков, просто из вежливости. Но я также знала: чем быстрее я съем, тем быстрее закончится обед. И тогда Ажулай уйдет на работу, а я узнаю у Манон всю правду. На этот раз я не позволю ей игнорировать мои вопросы. Сегодня я выясню, где находится Этьен.

— Прошу вас, — сказал мне Ажулай. — Как гостья, начните.

Не было ни столовых приборов, ни тарелок. Как же есть?

— Можно уже есть, Oncle Ажулай? — спросил Баду. — Я очень голоден.

Ажулай посмотрел на меня; естественно, смущение отразилось на моем лице.

— Нет, Баду. Ты же знаешь, что мы должны подождать, пока начнет есть гостья.

— Пожалуйста, Баду, — сказала я. — Кушай, пожалуйста.

Ажулай снова посмотрел на меня. Затем Баду взглянул на него, и тот кивнул. Маленький мальчик взял немного кускусапальцами правой руки, помял его, пока он не превратился в маленький шарик, а затем положил себе в рот. Ажулай разломил пополам тонкую лепешку и, согнув, использовал ее, чтобы зачерпнуть кускуси отправить себе в рот.

Думаю, он понял, что я не знаю, как есть марокканскую еду, и поэтому решил показать мне. Я была благодарна ему за то, что он избавил меня от смущения, взяла кусочек лепешки и последовала примеру Ажулая. Хотя мне казалось, что я не смогу есть, кускусоказался очень вкусным, к тому же я осознала, что совсем ничего не ела сегодня и очень мало вчера. Внезапно я почувствовала, что очень голодна, и набрала на лепешку еще больше кускуса.Когда Ажулай взял пальцами куриную ножку, я зарылась лепешкой в горячий кускуси вытащила куриное бедрышко. Но я, сунув пальцы в горячую массу, обожгла их. Я выронила бедрышко, смутилась, затем подняла его, взяв кончиками пальцев, и положила на край таджине.

— Марокканцам вилка не нужна, — сказал Ажулай; я посмотрела на него, благодарная за понимание, и увидела, что Манон уставилась на меня с нескрываемой неприязнью.

Ей не нравилось, что он уделяет мне столько внимания. Она ревновала.

— Манон, — сказал Ажулай, поворачиваясь к ней. — Ну же, ешь! Ты любишь les courgettes[68] . — Манон посмотрела на длинные брусочки цукини и слабо покачала головой.

— Я не могу, — прошептала она, закрывая глаза, как она делала это раньше. — Я сегодня нехорошо себя чувствую. Это не лучший мой день. — Она вздохнула, явно немного переигрывая.

— Ты обещаешь поесть позже?

Как он мог не видеть ее притворства?

— Да, Ажулай, — кротко ответила она.

Сейчас она была так не похожа на ту наглую и лицемерную женщину, во власти которой я была вчера и позавчера.

Я подняла остывшее бедрышко и откусила кусочек. Шкурка была румяной, и чувствовался вкус шафрана. Когда мы поели, все сполоснули пальцы в прохладной лимонной воде, а затем Баду пошел к фонтану и снова начал осторожно ходить по бордюру, расставив руки в стороны для поддержания равновесия.

Ажулай посмотрел на мой стакан, все еще полный, и налил себе еще. Я выпила свой чай, который уже не был горячим.

— Итак, — сказала Манон, наконец посмотрев на меня, — что вы думаете о моем туареге?

Я провела пальцами по ободку своего стакана. Ажулай ничего не сказал.

— Вы что-нибудь знаете о туарегах? «Покинутые богом», как называют их арабы, потому что никто не может навязать им свою волю. В пустыне они не подчиняются законам. Ажулай нигде не подчиняется никаким законам, правда? — спросила она его.

И снова он не ответил, его лицо ничего не выражало.

— Он — Восхитительный Бербер. Его имя означает «мужчина с синими глазами». Очень странно, не так ли? — продолжала она, все еще внимательно глядя на меня.

Что я должна была ответить? Снова наступила тишина, ее нарушало только жужжание мух и тихое дыхание Фалиды, которая стояла, сжавшись, у двери и наблюдала за нами.

— И в отличие от многих в этой стране и за ее пределами, туареги уважают своих женщин, — сказала Манон. — Не так ли, Ажулай? Туарегские женщины уважаемые и свободные. Они ходят, не закрывая лиц, и мужчины гордятся ими. Они не прячут свою красоту. Передача по наследству — как и получение наследства — распространяется на женщин. Почему бы тебе не рассказать нашей гостье о своих женщинах, Ажулай?

Я не понимала, почему она дразнит его. Но он не обращал на это внимания.

— Манон не хочет рассказывать мне, почему вы приехали в Марракеш, — сказал Ажулай. — Откуда вы знаете Манон, мадемуазель?

Я облизнула губы, взглянув на нее, и поставила свой пустой стакан на стол.

— Я приехала, чтобы найти брата Манон, — сказала я.

Лицо Ажулая застыло.

— Манон? — То, как он произнес ее имя, вызвало у меня плохое предчувствие. Он снова посмотрел на меня. — Вы... вы ищете Этьена?

Я поднялась так быстро, что краем юбки зацепила стакан и он, упав, ударился о керамическую плитку и разбился вдребезги.

— Вы знаете его? — спросила я, обходя вокруг стола. Он встал; мне пришлось поднять глаза, чтобы посмотреть ему в лицо. — Вы знаете Этьена? Он здесь? Где он? Прошу вас, скажите, где Этьен?

— Мадемуазель О'Шиа, — начал он. — Вы...

Теперь Манон тоже встала.

— Оставь нас, Ажулай, — сказала она громко и твердо; внезапно она перестала быть слабой беспомощной женщиной, какой казалась во время обеда. — Я хочу, чтобы ты ушел. Я сейчас поговорю с ней об этом.

«Об этом», — сказала она. Не «о нем».

— Мадемуазель О'Шиа, — снова произнес Ажулай. — Этьен...

И снова Манон остановила его.

— Ажулай! Это мой дом. Ты сделаешь как я скажу! — грубо оборвала она его.

Итак, она говорила с ним точно так же, как и со мной.

Ажулай открыл было рот, будто хотел возразить, но промолчал. Он схватил с края кушетки длинное полотно цвета индиго — свою чалму — и быстро зашагал через двор; его синее одеяние мелькнуло в воротах — и он исчез. Дверь с громким стуком закрылась за ним.

— Фалида, убери посуду и вымой ее. Баду, помоги ей, — приказала Манон.

Я осталась на месте. Когда дети унесли посуду и стаканы, Манон похлопала ладонью по кушетке.

— Идите сюда. Садитесь рядом со мной, — сказала она неожиданно дружелюбным тоном, и это встревожило меня больше, чем ее грубость.

Я не сдвинулась с места.

— Идите сюда, — снова сказала она, улыбаясь. — Присядьте возле меня, чтобы я могла рассказать вам, где найти Этьена.

Сглотнув, я сделала как она просила, и как только я оказалась рядом с ней, она взяла мою руку.

— Такая маленькая! — сказала она, поглаживая тыльную сторону кисти. — Эти руки говорят мне, что ты работала, но не очень тяжело, так, Сидония?

Я отметила, что она назвала меня по имени. Это прозвучало как-то по-дружески, как будто она была вправе так обращаться ко мне. А затем она схватила мою руку двумя своими руками и больно сжала мои пальцы. Я пыталась вырваться, но она не отпускала меня. Я была поражена ее силой и решила, что с ней надо быть осторожной.

— Я всегда работала, — отозвалась я, вспоминая о стирке, уборке в доме, приготовлении еды и работе в саду.

— Ты не работала так, как я. Работала не для того, чтобы выжить, — сказала она, и при других обстоятельствах я бы использовала слово «жеманство», чтобы описать, как она это сказала.

Я вспомнила, что Этьен рассказывал мне о своем детстве.

— Но... когда вы и братья были маленькими... Этьен всегда говорил, что вы вели жизнь привилегированного класса.