Настоящим родоначальником теории романа следует считать немецкого философа-эстетика Г.В.Ф. Гегеля (1770—1831), предложившего содержательный подход к изучению жанров, ориентированный на характер эпохи и ее мироощущение, т. е. на то, что он называл «состоянием мира». Основываясь на опыте европейской словесности прошедших двадцати пяти веков (VIII век до новой эры – XIX век новой эры), ученый обратил внимание на различие древнего и нового эпоса и использовал дихотомический подход к выделению жанров, что позволило ему уловить специфические признаки романного эпоса в отличие от героического, которые он обозначил с помощью понятий «субъективность» и «самостоятельность»: в романе преобладает «субъективная задушевность характера», «субъективный характер страданий и страстей», «храбрость получает совершенно иной смысл» (чем в героическом эпосе), «самостоятельность героя связана с представлением о самом себе».[6]

На русской почве в 30-е годы XIX века его мысли были активно поддержаны В.Г. Белинским, который заметил, что «для романа жизнь является в человеке, и мистика человеческого сердца, человеческой души, участь человека, все отношения к народной жизни, для романа – богатый предмет»[7]. Как бы продолжая и развивая эту мысль, русский ученый второй половины XIX века А.Н. Веселовский (1838—1906), имея в виду романные тексты, писал: «главный интерес не сосредоточен, как в былое время, на событии, а на участии, которое принимало в нем то или другое лицо, на их мотивах и побуждениях, на их внутренней борьбе, одним словом, на всем том мире личности, который раскрыт был новым прогрессом истории», а «личность предполагает прежде всего самосознание, сознание своей особенности и противоположности к другим индивидуумам, своей отдельной роли в общей культурной среде»[8]. Как видим, говоря о романном герое, он использовал понятие «личность», которое вслед за тем прочно вошло в научный обиход филологов, психологов, философов и других представителей гуманитарных наук.

Уточняя и развивая свои представления о романе, Гегель выявил сущностное ядро романного жанра, увидев его в наличии такой ситуации, когда имеет место «разлад между поэзией сердца и противостоящей ей прозой отношений, а также случайностью внешних обстоятельств»[9]. В 30-е годы XX века английским писателем Ральфом Фоксом подобная мысль была сформулирована следующим образом: «Роман – это эпическая поэма о борьбе личности с обществом, и он мог развиться только в обществе, где равновесие между личностью и обществом потеряно, где человек находится в состоянии борьбы со своими собратьями и природой»[10]. На языке современного ученого Г.Н. Поспелова аналогичная мысль выражена так: «Главный персонаж (или персонажи) как отдельная личность на протяжении длительного периода своей жизни обнаруживает развитие своего социального характера, вытекающее из противоречий его интересов с его положением в обществе, с теми или иными нормами жизни этого общества»[11]. Такие мысли, в тех или иных вариациях, будут присутствовать в большинстве последующих работ о романе, обнаруживаясь в суждениях о том, что наиболее характерной для романа и является оппозиция «личность – общество».

Итак, первые обобщения относительно природы романа заключаются в следующем: роман как жанр ассоциируется с интересом к личности и ее самосознанию, которое отличается от такового большинства членов окружающего социума и потому таит в себе внутренне скрытые или внешне заметные конфликтные начала, если сопоставлять его с настроениями общества в целом. Естественно, речь идет о базовых, семантически значимых признаках жанра как содержательной формы, которые по-разному проявляются в конкретных романах.

Интерес к личности возник на базе того мироощущения, которое большинством ученых называется гуманистическим и складывалось в эпоху Ренессанса, т. е. в XI—XIII веках, а затем сохраняется, развивается, модифицируется и активизируется в разное время и в разных обстоятельствах под действием многообразных факторов. Поэтому и возникновение произведений романного типа связывается с этим периодом, а к наиболее ранним и репрезентативным формам романа того времени относят романы французского писателя Кретьена де Труа («Эрек и Энида», «Клижес», «Ивен, или Рыцарь льва», «Персеваль, или Повесть о Граале»), о чем весьма убедительно говорится в книге А.Д. Михайлова «Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе»[12]. Основные положения этого труда разделяются многими исследователями прошлого и настоящего, в числе которых нельзя не назвать (помимо уже упомянутых Гегеля, Белинского, Веселовского, Декса) французского ученого второй половины XIX века И. Тэна, итальянского историка литературы Ф. де Санктиса, русского ученого рубежа XIX—XX веков В. Сиповского, а в более позднее время – В. Жирмунского, Л. Пинского, Б. Грифцова, С. Мокульского, А. Смирнова, Г. Поспелова, Е. Мелетинского и др.

Один из современных ученых, размышляя о средневековой литературе, заметил, что нельзя трактовать куртуазный, рыцарский роман как первоначальную форму будущего европейского романа, поскольку мироощущение героев таких романов не является еще мироощущением человека Нового времени – оно принадлежит так называемой «традиционалистской» эпохе, когда человек «черпает идеалы и силы не в собственной внутренней субъективности», а выступает как «индивидуальный носитель сверхиндивидуальных ценностей», тем самым мало отличаясь от героев древнего эпоса[13]. Данное суждение имеет под собой определенную почву, но оно не исключает того факта, что сквозь традиционалистское в целом мировосприятие уже в то время пробивалось и просвечивало личностное начало. По словам Веселовского, «в этом мире индивидуальных ощущений, любовь есть, быть может, самое индивидуальное… изображение интимных чувств и настроений свидетельствовало о серьезном внимании к личному началу в человеке»[14]. Изучая итальянские рыцарские романы XV—XVI веков («Влюбленный Роланд» М. Боярдо, «Неистовый Роланд» Л. Ариосто, «Освобожденный Иерусалим» Т. Тассо), С. Мокульский в частности отмечал, что любовь и страсть изображаются в них как волнующие и пленительные чувства, как проявление раскрепощенного человеческого духа и являются «наиболее интересными и полноценными элементами поэм»[15]. «По своему стилю и технике рыцарские романы резко отличаются от героического эпоса. Видное место в них занимают монологи, в которых анализируются душевные переживания, очень живые диалоги, изображения внешности действующих лиц (первые опыты «портретирования» персонажей»)», – таково мнение В. Жирмунского[16]. В подобном ключе высказывался и А. Смирнов[17]. При этом новое мироощущение стимулировалось не только потребностью в раскрепощении чувств, но и в необходимости санкционирования свободы, независимости, инициативы и предприимчивости во всех областях жизни, в том числе хозяйственной и политической.

Предложенное Гегелем определение специфики романа через сопоставление с эпопеей, выявление их сходств и отличий свидетельствовало о том, что исследователи, начиная с конца XVIII века, стихийно опирались на сравнительно-исторический принцип исследования, который стал оформляться и осознаваться с середины XIX века в трудах Ф. Шаля, Г. Брандеса, Ф. де Санктиса, X. Познетта, М. Коха, Ж. Текста, Ф. Бальдансперже, П. Азара, П. ван Тигема, Е. Курциуса, Р. Уэллека и многих других, Это отразилось и в формировании специальных кафедр в Лионе, Сорбонне, университетах США, и организации журналов, таких, как «Журнал сравнительной истории литературы» в Германии и др. Немалая роль, как известно, принадлежала в этом процессе А.Н. Веселовскому, автору диссертации «Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине» и ряда статей на тему о романе.[18]