И. Золотусский в статье «Интеллигенция: смена вех» [Литературная газета 11–17 августа 2004 № 32–33 (5983–5984)] с горечью пишет: «Мы печалимся об упадке литературы. А отчего она пала? Оттого, что пал язык <…> Пал язык, пал дух, а стало быть, пал и авторитет «властителя дум». Гипербола, переданная с помощью не утратившего высокую окраску глагола пасть – «погибнуть», – акцентирует опасность активизации низких сфер языка: пасть – «резко опускаться сверху вниз». Когда низкое усилиями языкового коллектива поднимается вверх, сферу высокого занимают нейтральные языковые слои, а собственно высокий языковой массив естественно вытесняется из языкового обихода. Этот языковой процесс может оказать губительное влияние на изящную словесность. Авторы подлинно художественных произведений попадают в ситуацию коммуникативной растерянности, утрачивают чувство читателя как партнера собственно эстетической коммуникации: писатели «пишут для писателей» [Золотусский. Там же], а не для публики, которая любит и ценит прекрасное. Все это усиливает позиции языковой «неразборчивости»: массовая литература беспрепятственно занимает основную часть культурного пространства. Ее влияние на вкус читателей усиливается; язык текстов, фотографически воспроизводящий реальное языковое существование, все чаще воспринимается читательской аудиторией и некритично оценивается как лингвистический реализм.
Обратим внимание на понятие низкого в его отношении к языку и речи на данном языке.
К низкому в соответствии со словарным определением можно отнести все то, «что не достигает среднего уровня, средней нормы». Словарь предлагает и другие толкования низкого: «плохой, неудовлетворительный в качественном отношении», а также «подлый, бесчестный», «не возвышенный, обиходный (о стиле речи)».
По отношению к языку художественного текста низким мы можем назвать все непреднамеренные, не связанные с эстетической задачей отступления от литературной нормы.
Литературный язык представляет собой основную, наддиалектную форму существования общенационального языка [Винокур 1929, Гавранек 1967 и др.]. Русский литературный язык, обработанный мастерами слова, отличается полифункциональностью, стилистической дифференцированностью и обладает системой специализированных средств, с помощью которых можно выразить сложнейшие мысли и тончайшие чувства. На русском литературном языке написаны образцовые тексты, относящиеся ко всем – без исключения – функциональным стилям и жанрам. Литературный язык, в отличие от других форм существования национального языка (диалектов, просторечия, социальных и профессиональных жаргонов), может быть охарактеризован как регламентированный, кодифицированный (от лат. kodex в значении «законодательный акт»). Это значит, что носители литературного языка должны соблюдать нормы, узаконенные и рекомендованные словарями и грамматиками.
Художественная литература закрепляет системно-языковые нормы и открывает перспективы их развития, варьирования. Наряду со словарями и грамматиками художественный текст осознается носителями языка как авторитетный нормативный источник, образец правильного, целесообразного употребления языка.
Тексты современной массовой литературы нарушают нормо-центризм художественного творчества. Немотивированные отступления от норм литературного языка могут объясняться невысоким уровнем речевой культуры автора, отсутствием редактора, корректора или непрофессионализмом последних. Немаловажный фактор ненормативности – отсутствие лингвистической цензуры и равнодушие лингвистической критики.
Приведем отдельные иллюстрации, подтверждающие наличие языковых неправильностей и речевых недочетов.
Неправильное употребление предложно-падежных сочетаний.
Например: слово коллега имеет значение «товарищ по учению или работе». Употребление коллега по чему-нибудь отмечается словарем как неправильное [Ожегов С.И. и Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка – далее СОШ. М., 1999]. Ср.: А ты связи мальчишки проверял? Друзей его? Коллег по работе? – настаивал начальник (Литв.).
Глагол бесноваться в значении «неистовствовать, быть в крайнем возбуждении»(СОШ) не требует предложно-падежного уточнения. Ср.: Мы дергались из стороны в сторону, пытаясь приблизиться, но беснуюшийся между нами пес и не думал утихомириться (Нест.).
Устойчивое сочетание настроение падает не требует предложно-падежного уточнения [Настроение падало все больше, хотелось мира. Вересаев – MAC. Т. 3]. Ср.: Настроение упало в минус (Мон.).
Существительное наклейка употребляется с предлогом на: наклейка на пузырьке [СОШ]. Ср.: Четверо парней, моих сверстников, шпилили в карты, а пятый, рыже-пегий детина лет двадцати, равнодушно-скучающе следя за ходом игры, наигрывал что-то на гитаре, почти сплошь покрытой западными наклейками бесстыдно оголенных девиц в явно вызывающих позах (Мон.). Словосочетание наклейки девиц может быть воспринято в значении «этикетки, принадлежащие девицам».
Существительное переговоры употребляется без дополнения (вступить в переговоры) и с дополнением (переговоры о прекращении конфликта), а также с предложным устойчивым сочетанием по вопросу (переговоры по ближневосточному вопросу [Словарь-справочник «Трудности грамматического управления в современном русском языке». СПб., 2003]). Употребление данного существительного с предлогом на следует признать неправильным: Говорила я долго, а когда закончила, на обсуждение времени не осталось: пора было начинать переговоры с «Прометеем» на предмет пристыковки (Дихновы).
Неправильности ощущаются в случаях неправомерной грамматической деформации устойчивых сочетаний. Например:
После трудовых свершений мы пулями неслись домой, чтобы слиться в радостных объятиях (Нест.) – произвольное изменение числа существительного, входящего в состав фразеологизма. Ср.: У нас с Марси мало общего. Она потрясающе, просто завораживающе красива, но при этом скромна и тиха, чего про вашу покорную слугу никак не скажешь (Дихновы) – произвольное изменение рода существительного (ваш покорный слуга).
Нелитературность проявляется в неточном выборе лексических единиц. Например: Настя наконец очнулась. Наградив Арсения уничижительным взглядом, умчалась в комнату – переодеваться. Вот дела! (Нест.). Правильно – уничтожающим, т. е. «выражающим презрение, ненависть» (MAC);
Ему была одна дорога: в связи с преклонным возрастом – в дом старчества (Мон.) (правильно – в дом престарелых) и др.
В текстах встречаем многочисленные отступления от качеств хорошей речи. Например, тавтологии: Он умнее и выдержаннее меня, спокойнее и мудрее, старше по возрасту (Нест.); Я с надеждой взглянул на книжку Агаты Кристи, но она была уже прочитана и не могла отвлечь от этого глупого шизоидного состояния самочувствия (Мон.); Забираюсь в самые медвежьи уголки (Хак.).
В авторской речи нередки алогизмы: В дверях маячила Шарон Самойленко с кислым видом и желтыми волосами до попы (Нест.); Улыбка у Сержа взрослая, мужская и добрая (Мон.).
Следствием нецелесообразного выбора слова может стать стилистическая неуместность. Так, например, в книжной контекстной среде (исходить из предположения, заинтересован в получении, в личное пользование) неуместно употребление просторечного глагола стребовать: Собираясь стребовать с Креона миллион, я исходила из предположения, что веганский банкир не меньше имперцев заинтересован в получении доктора в свое личное пользование, а оказалось, что его цель была гораздо скромнее – просто не допустить, чтобы Пол Виттенберг со всеми известными ему тайнами станции «Бантам» попал в чужие руки (Дихновы).