Игровое начало вносится благодаря тому, что, хотя улики читатель получает одновременно с героем-сыщиком, разгадать загадку преступления раньше детектива он не должен – иначе потеряется интерес. Следовательно, в финале обязателен резкий фабульный кульбит, который в итоге оставляет читателя с его предположениями в дураках. При этом читатель должен испытать не раздражение от обмана, а восхищение сыщиком.

Хотя разного рода загадки и тайны издревле входили в содержание литературных произведений, корни детектива прочнее всего связаны с тремя направлениями в развитии литературы. Первое восходит к жанру готического романа (называемого еще романом ужасов), действие в котором было сосредоточено, как правило, в средневековых замках, где происходили страшные и загадочные события, связанные с семейными тайнами, а загадки в конечном итоге разрешались не без помощи фантастических сил. Ближе всего к этому направлению в современном искусстве оказывается жанр триллера (от англ. trill – дрожать, трепетать) [Адамович 1997]. Второе направление восходит к очеркистике и полудокументальной социальной повести о «параллельной» жизни: тюрьме, преступной среде, каторге. Третье – к романам о метафизике преступлений, где обсуждается нерасторжимая связь принципов добра и зла, первородного греха и т. п.

В классической русской литературе жанр детектива долгое время практически отсутствовал, хотя элементы детективного сюжета писатели использовали для анализа социально-политической или нравственно-психологической ситуации. Произведений с криминальной интригой – убийствами, злодейскими помыслами, таинственными исчезновениями – немало, но внимание в них обычно сосредоточено не на процессе расследования, а на характерах и нравственных идеях. Но уже на рубеже 1890– 1900-х годов детективная продукция составляла значительную часть массовой литературы, при этом состояла она преимущественно из переводов и подражаний А. Конан-Дойлу, а также книжек для невзыскательного читателя о Нике Картере и Нате Пинкертоне. Не случайно за этими «низкопробными» приключенческими книжками закрепилось в то время название «пинкертон». В 1920-е годы это направление детективной литературы продолжает развиваться, и в стране победившей революции оно получает название «красный пинкертон», поскольку детективная фабула находит идеологическое обоснование. В советской литературе криминальный сюжет нередко был основан на классовом противостоянии злодеев-буржуев и рабочих. В 1930—1950-е годы создание детективов в СССР не только не приветствуется, но книги этого жанра частично изымаются из библиотек, не включаются в рекомендованные для чтения списки. Во многом это было связано с принципиальной особенностью детективного жанра: разгадывает преступление сыщик-одиночка – защитник частной собственности. Жанр детектива в период расцвета социалистического реализма был вытеснен на периферию литературы; элементы его остались в политическом и шпионском романах, а также в книгах для подростков. В детективных очерках Л. Шейнина, например, есть преступление, жертва, преступник, но обычно нет персонифицированного сыщика, а преступления разгадываются неким безликим коллективом. В период «оттепели» детективы вновь начинают появляться в печати (И. Лазутин, А. Адамов, Л. Шаповалов (Овалов), Л. Шейнин). Постепенно увеличивается число переводов детективных произведений, публикация их в журналах помогает редакторам удерживать тираж. В 1960—1970-е годы активно работает плеяда авторов детективов: Аркадий Адамов, братья Григорий и Аркадий Вайнеры, Юлиан Семенов и др. Популярность детективных романов поддерживалась кино– и телеэкранизациями, но все же число их было небольшим. С одной стороны, читатели подтрунивали над детективами как над «чтивом». Популярны были анекдоты о псевдоудачливом сыщике майоре Пронине. С другой стороны, детектив, как свидетельствовал опыт библиотек и книжных магазинов, неизменно пользовался читательским спросом [Берковский 1989].

В постсоветское время детективы начали широко издаваться. Сначала это были преимущественно переводные произведения или тексты отечественных авторов, печатавшихся под иностранными псевдонимами. На первой стадии освоения рынка не проводилось различия между детективом и боевиком; в рамках одних и тех же серий издавалась остросюжетная литература, включавшая тексты Я. Флеминга, Джона ле Каре, Тома Клэнси, Мартина Круза Смита и др. С середины 1990-х годов лидерами продаж стали российские авторы, пишущие детективы на отечественном материале. Довольно быстро именно они завоевали популярность у постсоветской аудитории, включающей миллионы читателей с высшим образованием и устойчивой привычкой к чтению. Переводчик и преподаватель иностранного языка Д. Донцова, ориентируясь на популярную в России польскую писательницу И. Хмелевскую, создает «иронический детектив». С 1998 года востоковед и литературный критик Г. Чхартишвили начинает разрабатывать жанр «исторического» детектива, насквозь пронизанного литературностью, где узнаваемы и типажи, и фабульные ходы. Сотрудник МВД М. Алексеева под псевдонимом Александра Маринина разрабатывает тип «серийного» милицейского детектива с главной героиней Анастасией Каменской.

Развитие детективного жанра в отечественной литературе многими критиками воспринимается как признак того, что Россия становится «нормальной» страной со свойственным другим странам репертуаром массовой литературы. Детективы Александры Марининой занимают в этом репертуаре особое место.

Фантастическую популярность романов Александры Марининой можно объяснить социальной привлекательностью героини – Насти Каменской. Для женской читательской аудитории Настя – со всеми ее многочисленными слабостями – абсолютно понятна. Это уже почти не советская женщина, но еще не вполне западная. Она и похожа на всех, и непредсказуема [см.: Савкина 2005].

Если оттолкнуться от схематического представления образа советской женщины в советской литературе [Снигирева, 1998: 27–28] и развить эту схему на эмпирических основаниях, можно построить оппозиции. Левые члены этих оппозиций будут характеризовать типовой образ советской женщины, а правые члены оппозиций будут маркировать образ Насти Каменской. Приведем перечень основных противопоставлений.

Успех образа Насти Каменской обусловлен не только контрастностью, но и преемственностью. В Насте много от советской женщины (а это основной «костяк» читательской аудитории А. Марининой): ее образа жизни, привычек, мировоззрения. В Насте работающая женщина с высшим образованием узнает себя такой, какой она стала, или могла бы быть при наличии ряда условий [см.: Творчество Александры Марининой… 2002].

Настя работает много, самоотверженно, в ущерб своему здоровью. Место ее работы – милиция – не ассоциируется с интеллектуальными занятиями. Маринина, зная общественное отношение к милиции, ищет оправдания для неженской работы Насти и помещает эти оправдания в реалистический контекст. Настя не арестовывает, не преследует, не помыкает людьми – она думает. Начальство использует ее исключительно на аналитической работе, дает ей возможность как следует подумать, придумать что-нибудь остроумное и изящное.

Маринина избавляет свою героиню от стандартов, связанных с восприятием милицейского работника: она многого не умела, она не владела огнестрельным оружием и приемами единоборств, не могла обнаружить слежку и оторваться от нее, плохо бегала. Вместе с тем Настя не пытается приукрасить свои ежедневные занятия, заявляя: «Трупы – моя работа». Ее поддерживает автор, знающий милицию не понаслышке: Начинался новый рабочий день, в котором будут новые преступления, новые трупы и новые убийцы и уже не останется места для эмоций и переживаний.