Образ главного героя кажется развернутым более обстоятельно, так как ему принадлежит доминирующая точка зрения в романе. Именно его отношение к другим героям выражено в описании формально безличного повествователя. Так, в первый раз сталкивая Вовца с обидчиками, автор, не давая портрета главного героя, уничижительно описывает и комментирует внешность его противника: У второго тупая бычья морда, пустые глаза дебила, челюсть непрестанно двигается, переминая жвачку. Коэффициент интеллекта около нуля – безо всякого тестирования можно определить. Зато кулачище такой, что зажатый в нем ломик кажется вязальной спицей. Костяшки пальцев намозолены, как у верблюда, небось, часами набивает, трудяга, считает себя каратистом. Разного рода сентенции (Ошибается тот, кто думает, что деньги не пахнут. Пахнут, еще как пахнут, особенно свежие новенькие доллары), шутки (Я неистребим и вечен, как русский таракан) также сориентированы на уровень восприятия читателем главного героя.
Проблематика и пафос. В мире идет постоянная борьба между людьми трудолюбивыми, ответственными и желающими прожить за чужой счет, поэтому «добро должно быть с кулаками», а человек простой должен за себя постоять. Решительность, мужество, трезвый расчет – вот основные орудия в борьбе за достойную жизнь, где у каждого есть любимая работа, которую он хорошо выполняет, любимая семья, о которой он заботится. Добиться подобной жизни сложно из-за политических катаклизмов и социальных проблем, но герои борются за возможность жить так, как считают нужным, хотя бы для себя и своих близких. Поэтому исповедующим эти принципы «хорошим» необходимо объединяться против «плохих», перетягивать на свою сторону сомневающихся. Человек (и судьба Вовца отчетливо показывает это) может и должен оставаться собой, не подчиняясь непреодолимым, на первый взгляд, обстоятельствам. Сила ума и характера в конечном итоге оказываются на стороне ценностей нормальной жизни.
Жанрообразующие средства текста
Темпоральная организация текста лишена художественной условности. В целом она повторяет темпоральную структуру, характерную для тоталитарного типа общественного сознания [см.: Купина 1995: 53–60]: дореволюционное время – послереволюционное время – отдаленное (коммунистическое) будущее. В шаблонной схеме времени происходит содержательная трансформация, которая может быть представлена рядом: дореволюционное время – советское время – настоящее конкретное реальное – ближайшее конкретное будущее.
Дореволюционное время в тексте В. Мясникова представлено лишь пунктирно. Оно связано с отдельными экскурсами в историю разработки уральских месторождений: …промышленные разработки (о малахите) прекратились задолго до революции. Ближайшее ретроспективное реальное время – советское (в прежней советской жизни). Каждый персонаж имеет свое советское прошлое, о котором читатель узнает из биографических историй-вставок. Советское время осмысляется как реальное историческое, но «не наше». Герои стремятся приспособиться к «нашему» времени. Через весь текст проходит оппозиция раньше – теперь: Раньше за такое месторождение по ордену бы дали, а сейчас по черепу запросто. Глубокое эмоциональное осмысление «проживания» времени отсутствует. Настоящее реальное представлено как моментное, подготовленное реальным прошлым. Каждый момент отмечен достаточно случайным лексическим сигналом. Например, в качестве темпоральных сигналов используются фамилии политических деятелей и отдельные идеологемы: …Горбачев с Рыжковым… особым постановлением разрешили создавать комсомольские хозрасчетные предприятия (приближение «нашего» времени); перестройка и разрядка (отход от идеологических констант советского времени); Ельцин назначил Лебедя председателем Совета безопасности (политический момент событийного настоящего). Сигналы настоящего – слова-новокультуремы, обозначающие экономические реалии, чуждые советскому времени: Наступша эпоха киосков, рэкета, налоговых проверок. В качестве темпоральных указателей используются ситуативные зарисовки, в центре которых оказываются востребованные культуремы дня, определяющие тональность авторского повествования: Стереоколонки… изрыгали хриплую шуфутню. Часто локальные сигналы усиливают примитивность авторского воспроизведения времени: Стрелка состоялась глубокой ночью в малоизвестной баньке.
Авторская модель времени сужается в восприятии персонажей, находящихся в поисках сиюминутной прибыли, – здесь, на Урале, и сейчас, в проживаемый отрезок времени. Текст наполнен топонимами – наименованиями крупных центров и малых поселков Среднего Урала: Екатеринбург, Нижний Тагил, Асбест, Большевка, Красно – Гвардейка, Липовка, Черемшанка, Крутиха и др. Крупные города – это локальная зона разработки тактических планов легкой добычи, реализации, сбыта изумрудов. Малые города и поселки – это локальная зона добычи изумрудов, зона кровавых столкновений ловцов лежащего под ногами богатства.
Темпоральный схематизм способствует проявлению поэтики низкого, выступает как ее составляющая.
Ключевое высокочастотное слово текста изумруд. Слово употребляется в прямом словарном значении – ‘прозрачный драгоценный камень густо-зеленого цвета’. Цвет – маркер драгоценного камня: Шестигранный обломок зеленого камня сантиметров пять в диаметре <…> такой только в музее увидеть; зеленая блестка в сером каменном обломке на краю траншеи. Читатель, в частности, легко угадывает предмет шифрованной речи по колористическому знаку: – Скажите Четвертому, что я готов завтра ехать в лес. Ага, за ягодами. Они, правда, зеленые.
Для главного героя – Вовца Меньшикова, не лишенного чувства прекрасного, – изумруд эпизодически предстает как эстетический объект: В луче фонаря вспыхнуло, загорелось изнутри сочной зеленью стеклистое округлое пятно величиной с бутылочное донце. Однако красота – только лишнее подтверждение возможности наживы, к которой стремятся все – без исключения – охотники за изумрудами. Средства снижения эстетической ценности ключевого понятия – наименования вместилища, используемого для транспортировки драгоценного камня: ведро, мешок, кулек, пакет, узел и др.: Зеленые осколки складывали в ведро. Скоро оно наполнилось доверху; Из рюкзака Серого откочевали изумруды, без малого четверть ведра; в штольню прятали большой тюк; под ворохом укропа, редиски и петрушки лежал увесистый пакет с изумрудами; Сверток вывалился самым простецким образом <…> сквозь исцарапанный полиэтилен сверкали изумрудные осколки.
Смыслы ‘драгоценный камень’, ‘личное богатство’ вступают в причинно-следственные отношения. Эстетическое вытесняется прагматическим: Замаячила перспектива жизнерадостно-зеленого цвета – цвета надежды. Миф о несметных залежах изумрудов (Рассказывают, что изумруды прямо под деревом лежат, только ковырни) поддерживается многочисленными упоминаниями о количестве добытого: Приготовили для выноса тридцать килограммов, еще столько же закопали. Известно, что мера массы драгоценного камня – карат, но не килограмм. Слово килограмм используется не в функции гиперболы – оно указывает на несметность «плохо лежащих» богатств.
Изумруд становится источником легких денег: Пять тысяч карат! <…> Сумма в перспективе маячит такая, что он (Вовец) не рискнул продолжить вслух. Изумруды в огромных количествах продаются и покупаются: Практически в центре Екатеринбурга, на открытом месте происходили продажи изумрудного сырья; На ярмарку минералов Ченшин пришел, чтобы выяснить цены на изумруды и при случае сбросить ворованные камни. Автор даже указывает на экономические последствия дикого рынка: Изумруды для подрыва рынка подпольно скупаются здесь, в Екатеринбурге.