Ключевыми словами историко-авантюрных романов, как правило, служат такие лексические единицы, как приключение, авантюра, история, тайна, опасность, сражение, бегство. Показательны, например, названия глав романа Е. Толстой «Слуга государев»: «Последняя ставка», «Поединок», «Встреча на польской границе», «Опасные откровения», «Покушение», «Бегство», «Баталия», «Виктория».

В качестве исторического фона в современном историко-литературном романе избираются события разных эпох, при этом авторы предпочитают обращаться к временам Киевской Руси, Ивана III, Ивана IV, Смутному времени, «золотому веку» Екатерины II. Такой же популярностью пользуются сюжеты, связанные с историей викингов, см., например, романы О. Григорьевой «Набег», «Берсерк» и др. В русских историко-авантюрных романах, как правило, подчеркивается связь викингов и варгов (варягов) и развивается версия славянского происхождения Рюрика; см., например, следующие комментарии Ольги Григорьевой в тексте романа «Набег»: «Гюда и Рюрик – реальные исторические личности. Историки спорят о происхождении Рюрика, но здесь автор склоняется к теории, утверждающей, что и Рюрик, и Гюда были детьми князя Гостомысла, правителя Ладоги; Варги – здесь одно из племен прибалтийских славян. Многие историки считают, что варги вымысел, другие говорят, что это одно из названий варягов… Автор склонен предполагать, что варги – отдельное славянское племя».

Для историко-авантюрного романа характерна особая пространственная организация, которая предполагает быструю смену локусов, противопоставление «своего» и «чужого» пространства, регулярные перемещения персонажей в пространстве, создающие сквозной образ пути, который может приобретать символические значения ‘жизнь’, ‘судьба’. Так, в романе И. Коваленко «Улеб Твердая Рука» герой произведения – кузнец Улеб из Радогоща, взятый византийскими воинами в плен, оказывается то в Константинополе, где становится кулачным бойцом, то в Фессалии, то в печенежском Поле, то в Киеве, осажденном печенегами, то вновь в Византии.

В романе Е. Толстой «Слуга государев» двое французов, наказанных королем за дуэль, попадают в Россию во время русско-шведской войны. Полное опасностей путешествие сталкивает их и с русскими солдатами и офицерами, и со шведами, и с польскими «партизанами», и с загадочным Черным всадником, который оказывается польской девушкой Анкой, мстящей за погибших отца и братьев. При этом в романе отсутствует топографическая точность, изображаемое пространство весьма условно: шевалье де Брезэ добирается до России, «чужой, незнакомой земли», на корабле – и сразу же оказывается на польской границе («граница с Россией была отмечена странным сооружением, похожим на колодезный журавель…»), где-то недалеко от Полтавы.

Важную роль в историко-авантюрном романе играет хронотоп дороги: «здесь своеобразно сочетаются пространственные и временные ряды человеческих судеб и жизней, осложняясь и конкретизуясь социальными дистанциями, которые здесь преодолеваются. Это точка завязывания и место совершения событий. Здесь время как бы вливается в пространство и течет по нему… Дорога особенно выгодна для изображения события, управляемого случайностью…» [Бахтин 1975: 392]. Так, например, сквозной образ дороги, подчеркивающий власть случайностей, характерен для романов Р. Святополка-Мирского о приключениях друзей – дворян XV века.

В романах рассматриваемого жанра историческое время сочетается с бытовым событийным временем, которое определяется соотнесенностью действий персонажей. Историческое время, как правило, условно, изображаемые же события частной жизни, напротив, обладают временной определенностью, способствующей наглядности и живости описаний. Смена ситуаций регулярно подчеркивается темпоральными сигналами неожиданности и напряженности интриги – вдруг, неожиданно.

Для историко-авантюрных романов характерна ахрония. связанная с частым использованием ретроспекции и проспекции. Например: Да разве мог он (Никола) хоть отдаленно предположить, что это маленькое и совсем незначительное событие повлечет за собой другое, посерьезней…; Но тогда Медведев еще не знал и не предполагал, что удивительная судьба поведет его замысловатыми тропками, крутыми поворотами туда, где он окажется в центре одного из самых странных и загадочных событий своего времени (Р. Святополк-Мирский. Заговор князей).

В ряде исторических романов приключения героев соотносятся с идеей длительности и непрерывности национальной жизни. В этом случае в тексте используются средства обобщения и языковые средства, развивающие мотивы бессмертия, продолжения подвига, исторической преемственности. Так, в финале романа И. Коваленко «Улеб Твердая Рука» появляется стихотворение автора, в котором развертываются мотивы бессмертия и подвига во имя Родины:

Историко-костюмные романы далеки от достоверности, следования установленным в источниках фактам. Читателю предлагается авторская реконструкция изображаемой эпохи, которая не претендует на познание исторической истины, более того, часто связана с легковесными фантазиями писателя, не подтверждаемыми известными науке фактами. Так, Ярославна в романе

В. Поротникова «Игорь Святославич» – «ученая» княгиня, переводящая Платона и Геродота; Ксения Годунова в романе О. Духовой «Царевна без царства» – счастливая жена и мать (покинув монастырь, после скитаний по Руси она выходит замуж за купца Ивана Молевского, потомка великого магистра Якоба Моле); вторая жена Ивана Грозного Мария Темрюковна в романе К. Вронского «Казанская роза Ивана Грозного» изображается как сластолюбивая царица, устраивающая оргии в кремлевских покоях и свободно принимающая там любовников. Германскую императрицу Евпраксию Всеволодовну (Адельгейду) убивает в романе М. Казовского «Месть Адельгейды» ее сводная сестра – настоятельница Андреевского монастыря в Киеве Янка, изображаемая автором злодейкой-отравительницей, на совести которой множество жертв. В романе Е. Кузнецова «Мечник Сашка» погибает не жена Юрия Московского (смерть которой, как известно, послужила одной из причин разгрома Твери), а ее служанка, чудом же спасшаяся княгиня бежит в Литву с возлюбленным.

Нарушения исторической достоверности сочетаются в ряде случаев с последовательным утверждением идейной позиции автора, вкладывающего в уста героев слова, вряд ли возможные в изображаемый им период; см., например, следующий диалог персонажей в романе А. Кутыкова «Первый великоросс», действие которого происходит в X веке:

– Хотел спросить: и мы – русские?

– Мы с тобой? Хм, выходит так.

– А Остен с поречными – тоже?

– Тоже. Получается, все, чей язык нам понятен – те и русские.

– А если я научусь понимать печенегов, они тоже станут русскими?..

– Если они поселятся рядом, то скорей они будут учиться.

В романе В. Афиногенова «Аскольдова тризна», действие которого происходит в IX веке, герои увлеченно обсуждают этимологию слов Русь, рус, русский, излагая гипотезы, выдвинутые учеными XVIII–XX вв.:

– Хочу сказать, что на Ручене племя обитает, которое зовется Русью, и река с названием Русь протекает по земле Новгородской, – произнес… Рюрик.

– Ирека Рось у нас тоже есть, впадает в Днепр, – промолвил доселе молчавший Селян…

– «Русь» и «Рось», «русы» и «росы»… Слова эти – общие в славянском языке, – заметил Рюрик. – Они, видать, и обозначают все, что связано с рекой и ее руслом. Предки славян всегда селились ближе к воде.

– А наши русалки – весенние песни и пляски у воды! – воскликнул Светозар: – «Русалки» и «Русала»… Тоже общие слова у славянских народов…