— Она явно страдала от отсутствия наркотиков. А вам что она сказала?

— Правду. Она еще из начинающих. Мне кажется, если она проникнется ко мне доверием, я ее вытащу из этого ада. Пока я ей сделал успокоительный укол. Завтра она должна прийти еще раз... Только вот придет ли? Если вы хорошо знаете наркоманов, то вам известно, что нет более неустойчивых людей. Иногда достаточно, чтобы какая-нибудь подружка предложила ей бесплатно дозу, и она забудет о всех своих благих намерениях. И вот тут-то ни вы, ни я уже не поможем ей ничем.

— А она вам сказала, кто ее снабжает наркотиками?

— Нет, да я и не спросил ее, чтобы не запугивать.

— Доктор, а почему она пришла к вам?

— Я что-то не улавливаю вашего вопроса.

— Почему именно к вам? Или, может быть, это случайность?

— В квартале Сохо всем известно, что я уже давно занимаюсь проблемой наркомании. Возможно, кто-то ей об этом сказал.

— А с какого времени вы заинтересовались больными наркоманией, доктор?

— С тех пор, как умерла моя дочь.

— Приношу свои извинения, но я хотел...

Эдемфис бросил на него исподлобья тяжелый взгляд.

— Рут была для меня всем, после того как я потерял ее мать. Как все в мире отцы, я считал ее самой красивой на свете. Я... Она училась в Лондонском университете. Я не уставал радоваться ее умению вести себя, ее благоразумию... Конечно, у меня не было времени следить за ней, а вернее, быть ее советчиком... Она почти никуда не ходила. Целиком ушла в изучение восточных языков. Как я гордился моей маленькой Рут! И вот однажды я заметил, что она стала худеть, что в глазах у нее появился лихорадочный блеск... Я спросил у нее, в чем дело, и тут, в первый раз, она повела себя букой, почти враждебно... Я не стал настаивать и решил за ней понаблюдать. Тут я заметил, что она почти ничего не ест., Я просто взорвался от негодования и — наткнулся на стену. Представляете себе, инспектор, моя родная маленькая дочка восстала против меня, как против какого-нибудь врага! Я был настолько ошеломлен, выбит из колеи, что, помню, вскочил в тот вечер из-за стола и заперся у себя в кабинете. Я ждал, что она придет просить прощения. Она не пришла.

Голос медика прервался на каком-то хриплом рыдании, а потрясенный полицейский был не в силах произнести ни слова.

— Простите, но для меня эта драма происходит как будто сегодня, такая боль... Как и все грешные отцы на этом белом свете, я подумал о том, о чем вы, вероятно, тоже. Я попытался вызвать Рут на откровенность, объяснял ей, что она может мне довериться во всем, и что бы с ней ни случилось, она всегда найдет во мне друга... что я не хочу, чтобы она попала в руки медикам-шарлатанам... Она дико посмотрела на меня, а потом как закричит: «Вы что, вообразили, будто я жду ребенка?» И она захохотала таким безудержным смехом, что аж согнулась пополам. Это был жуткий, истерический смех, а потом она выскочила, не сказав мне больше ни слова. Я ничего, не понимал, инспектор, только где-то из глубины памяти вынырнул такой же смех, но где и когда я его слышал? И только спустя сорок восемь часов, когда я перебирал свои старые бумаги времен моей первой стажировки в госпитале, до меня вдруг дошло: этот смех Рут я уже слышал, так смеялась одна наркоманка, и с этой минуты все признаки, столь очевидные для медика, буквально бросились мне в глаза. Моя дочь кололась! Это был страшный удар... нечеловеческий. Когда я ей сказал, что знаю, чем она страдает, она презрительно фыркнула, да, да, инспектор, Рут уже больше не была моей малышкой Рут... Она испарилась, а я даже этого не заметил. Я потерял свою дочь, все еще не отдавая себе в этом отчета. Вы можете себе представить этот кошмар?

— Но разве вы, как медик...

— Я перепробовал все, инспектор. Курсы дезинтоксикации, лечение, смену обстановки — ничего не помогло. Как только ее отпускали, она снова окуналась в свой порок. Я ей перестал давать деньги, а она все равно доставала наркотики, даже страшно подумать, каким способом... Время от времени она все-таки становилась моей прежней Рут, умоляла спасти ее, и мы с ней оба рыдали в обнимку. Я снова начинал верить, что исцеление возможно, но назавтра все начиналось сначала...

— И... она умерла?

— Да... Ее нашли в подсобке одного бара. Она отравилась. Может быть, в момент какого-то просветления ей стало стыдно за то, во что она превратилась, и она не смогла перенести такого позора...

Глядя на исстрадавшееся лицо пожилого отчаявшегося человека, инспектор почувствовал, как его объяла глубокая жалость.

— Именно с того самого дня вы начали лечить больных наркоманией?

—- Да... особенно молоденьких девушек, молодых женщин, почти в каждой из них я вижу свою Рут... В каждой из этих отверженных я пытаюсь вырвать свою Рут, спасти ее от чудовищного падения. Вот и эта девчушка, которая только что была у меня, ведь мне казалось, что ко мне пришла моя дочь, пришла доверить себя. И поэтому вы можете рассчитывать на любую помощь с моей стороны.

— Благодарю вас, доктор. Но если в сферу ваших забот попадают жертвы, то в круг моих интересов входит борьба с теми, кто за это в ответе. Я должен обезвредить этих подонков.

— Трудная задача.

— Мы привыкли к трудностям.

— Желаю вам мужества, инспектор, и большой удачи, разумеется.

— О да, ваше доверие придает мне силы.

— В таком случае я счастлив, что вам пришло в голову идти по пятам этой девочки.

Инспектор рассудил, что мисс Банхилл сейчас не в лучшей форме, а значит, как раз подходящий момент выудить у нее необходимые сведения, которые бы помогли ему выйти на закулисных главарей. Он вскочил в такси и отправился в Ноттинг-Хилл. Дом номер сто двадцать четыре по Энс-Роуд-стрит выглядел обшарпанным. Наркоманы плевать хотели на комфорт, потому что большую часть времени они проводят по ту сторону реальности. Тщедушная женщина, какая-то вся выцветшая и линялая, представилась ему хозяйкой дома. Она нехотя поведала визитеру, что мисс Банхилл только что поднялась в свою комнату, но не преминула добавить хихикающим голоском, что ее жилица вряд ли в состоянии связать два слова.

Комната оказалась не запертой на ключ, и поскольку никто не ответил на стук, инспектор вошел. В комнате был полный бардак. Одежда валялась где попало, грязная посуда громоздилась рядом с газовой плитой, воздух стоял такой, что хоть вешай топор, окно здесь явно открывалось редко. Не было никаких признаков, что тут велось хоть какое-то хозяйство. Полицейский узнал эту картину жилья, где обычно жили наркоманы, рвотный порошок, одним словом. Эти жертвы теряли уже всякое представление о человеческом достоинстве, не помышляя ни о чем другом— лишь бы впасть в это мертвящее, но успокоительное оцепенение, которое им приносил укол или принятая доза порошка. В постельной берлоге, одетая, даже не сняв обуви, спала мисс Банхилл. Но сон ее был не так уж глубок, как казалось, ибо она почувствовала рядом чье-то постороннее присутствие и открыла глаза. Ее блуждающий взгляд скользнул по лицу Полларда, не остановившись на нем, потом она снова перевела глаза на него, и тут ее маленькие зрачки расширились. Мисс Банхилл попыталась встать и не смогла. Инспектору пришлось помочь ей сесть. Еле ворочая языком, она осведомилась:

— Что это вы ко мне ввалились?

— Я вошел, потому что никто не ответил на мой стук, а дверь была не заперта.

— А что вам от меня надо?

— Мне нужно с вами поговорить.

— Это о чем еще?

— О наркотиках.

Она уставилась на него, потом настороженно спросила:

— Вас послал ко мне Сэм?

— Нет.

— Нет? В общем-то, мне плевать. Денег у меня нет, а расплатиться другим способом с такой отравой, как я, вы, наверное, не согласитесь, ведь так?

— Так-с, мисс Банхилл, дальше уж ехать некуда?

Не веря своим ушам, она некоторое время смотрела на него.

— А у вас что... нет для меня... товара?

— Нет.

— Что-то я не могу допереть.

— Я из полиции, мисс Банхилл.

Она взвыла от ужаса: