Как и Фрейд, Мейнерт был евреем, но данный факт не являлся исключением в медицинских кругах Вены, где немалую часть составляли евреи. Они же доминировали в интеллектуальной и культурной жизни города. Я не так часто встречал евреев и посему почти ничего не знал о них, хотя, могу смело утверждать, был свободен от всякого предубеждения, источником которого, как правило, является невежество. Насколько мне стало ясно, Фрейд был не только блистательным ученым и культурным человеком, но и просто обаятельной личностью, и я убедился (хотя и был несогласен с некоторыми шокирующими аспектами его теории), что именно эти его 4Ьловеческие качества и внушали пациентам веру в него — кстати, даже когда он сам был недостаточно уверен в себе.

Я чувствую, что отклонился От описания города и безжалостно останавливаю себя. Невозможно охватить Вену одним взглядом, да и нет в этом особой необходимости для читателя. Поскольку мне предстоит провести тут некоторое время, ее примечательные места не ускользнут от моего внимания.

Оставив упирающегося Тоби на попечение горничной, я спустился по Грабену до кафе «Гринштейдл». Здесь, пока Холмс продолжал спать, мне предстояла встреча с доктором Фрейдом.

Было бы ошибкой называть «Гринштейдл» кафе, потому что сие заведение не имеет ничего общего с тем, что англичане подразумевают под этим словом. Кафе в Вене, скорее, напоминают лондонские клубы. Они представляют собой центры интеллектуальной и культурной жизни, в которых можно в приятном общении за чашкой кофе провести целый день. «Гринштейдл» предоставлял к услугам посетителей биллиардные столы, шахматы, газеты и книги. Официанты были исполнительны и быстры, и каждый час они меняли воду на вашем столе, независимо от того, заказывали ли вы что-нибудь или нет. Кафе было тем местом, где люди встречались, чтобы обменяться идеями, поговорить, почитать или просто побыть в одиночестве. Кухня могла заставить человека заметно прибавить в весе, ибо меню включало в себя разнообразнейшие булочки и пирожные, и надо было обладать незаурядной силой воли, чтобы не поддаться их искушающим ароматам.

Фрейд уже был в кафе, которое, к слову сказать, считалось одним из самых изысканных заведений такого рода в городе, и официант провел меня к его столику. Я заказал пиво, а он сообщил мне, что, хотя Холмс еще спит, необходимо вернуться на Бергассе, 19 как можно скорее. Оба мы понимали, что сейчас не время искать ответы на многочисленные вопросы и проблемы, решить которые необходимо, если мы хотим добиться излечения, но Фрейд успел мне рассказать кое-что о себе и о сущности своих изысканий. Кокаин, объяснил он, имеет только косвенное отношение к тому, чем он сейчас занимается. Он и два других врача заинтересовались подобными препаратами, когда открыли их неоценимое обезболивающее воздействие во время глазных операций. Фрейд же специализировался, главным образом, как нейропсихолог. Он старался ставить диагноз, пользуясь электропрогностическим методом, что было вне пределов понимания простого практикующего врача, как я.

— Да, я проделал большой путь — и достаточно извилистый, — улыбнулся он, — начиная со скрупулезного изучения нервной системы и до сегодняшнего моего положения.

— Вы психиатр?

Он пожал плечами.

— Трудно определить, кем я сегодня являюсь,—ответил он. — Герр Холмс тоже пришел к такому выводу. Я интересуюсь случаями истерических заболеваний, иногда пациентов доставляют ко мне члены их семей или же я пользую их в частном порядке на дому. Мне трудно сказать, какой будет итог моих изысканий, но я неплохо разбираюсь в истерических состояниях и в том, что называется неврозами.

Я уже был готов спросить его, что он подразумевает под этим термином и прав ли был Холмс, предположив, что некоторые из его теорий были сочтены неприемлемыми в медицинском сообществе, когда он вежливо прервал меня и предложил вернуться к нашему пациенту. Когда мы прокладывали путь среди столиков, заполненных оживленно беседующими посетителями, он, полуобернувшись, из-за плеча бросил мне предложение сопутствовать ему в посещении пациентов. Я с удовольствием согласился и, пройдя по оживленному Грабену, мы воспользовались услугами конки.

— Скажите, — спросил я, когда мы расселись, — знаете ли вы английского врача по фамилии Конан Дойл?

Закусив губу, он старался припомнить.

— Я должен его знать? — наконец спросил он.

— Возможно. Какое-то время он учился в Вене, специализируясь в офтальмологии, как ваши коллеги...

— Кенигштейн и Коллер?

— Да. Может быть, они знали его во время учебы.

— Возможно. — В неопределенности ответа явно не слышалось предложения задать тот же вопрос его сотрудникам. Может быть, они оказались из числа тех, кто предпочел порвать с ним:

— Что вас связывает с этим доктором Дойлом? — спросил Фрейд, словно стараясь скрасить впечатление от краткости своей реплики.

— Менее всего медицинские интересы, заверяю вас. Доктор Дойл пользуется влиянием в некоторых литературных журналах Англии. Сейчас он больше пишет книги, чем занимается медициной, и лишь благодаря ему мне удалось опубликовать мои скромные отчеты о делах мистера Холмса.

— Ах, вот как.

Мы вылезли из конки на углу Вахурингер и Бергассе и пешком направились к дому доктора Фрейда.

Едва только мы переступили порог, как до нас донеслись сверху звуки страшного переполоха. Горничная Паула и женщина, которая была представлена мне как фрау Фрейд, едва заметили нас, когда мы проскочили мимо них наверх. Я почти не обратил внимание на девочку лет пяти, цеплявшуюся за перила. Позже я стал искренним другом Анны Фрейд, но в тот момент нам было не до знакомства. Мы с Фрейдом ворвались в комнату, где Холмс лихорадочно вышвыривал содержимое своего саквояжа, воротничок у него сполз набок, а волосы растрепались, поскольку он уже не владел собой.

Как только мы влетели в комнату, он, повернувшись, уставился на нас дикими глазами.

— Где оно? — вскрикнул он. — Что вы с этим сделали?

Нам потребовалось приложить немало усилий, чтобы справиться с ним, а то, что последовало затем, было хуже и страшнее, чем Рейхенбахский провал, который я еще попробую описать.

Порой влияние гипноза сказывалось, а порой — нет. Порой нам удавалось успокаивать его при помощи седуктивных средств, но Фрейд предпочитал не прибегать к ним, если была возможность обойтись.

— Мы не должны приучать его к успокаивающим средствам, — объяснил он мне, когда мы на скорую руку перекусывали у него в кабинете.

Конечно, было совершенно необходимо, чтобы кто-то из нас постоянно находился с Холмсом, следя за тем, чтобы он не причинил вреда себе или кому-то из окружающих в то время, когда он не мог отвечать за свои поступки. Он дошел до того, что испытывал буквально ненависть при виде кого-либо из нас, включая и Паулу, которая, хотя Холмс наводил на нее страх, добросовестно исполняла свои обязанности. Доктор Фрейд и его домашние понимали, чем вызвано состояние Холмса и не принимали близко к сердцу его вспышки, как бы ни были они оскорбительны, но они ' глубоко ранили меня. Я даже не мог себе представить, что Холмс способен на такие потоки поношений. Когда я оказался у него в комнате, чтобы составить ему компанию, он столь яростно обрушился на меня, что даже сегодня эти воспоминания доставляют мне боль. Он говорил мне, насколько я был глуп, проклинал себя за то, что терпел общество безмозглого инвалида, и более того. Можно представить, сколько мне стоило сил выдержать этот поток оскорблений и поношений, но я не чувствую себя виновным за то, что, когда он Хотел вырваться в коридор, мне пришлось оглушить его ударом, который — могу признать — оказался, может быть, несколько более сильным, чем следовало бы, потому что я не мог справиться с обуревавшими меня чувствами. Я нанес его с такой силой, что Холмс потерял сознание, а я, испугавшись, позвал на помощь, проклиная себя за то, что не мог сдержаться.

— Не переживайте так, доктор, — Фрейд потрепал меня по руке после того, как мы положили Холмса в постель. — Чем больше он пробудет в бессознательном состоянии, тем Наши шансы увеличиваются. Вы избавили меня от необходимости проводить очередной сеанс гипноза, а судя по тому, что вы рассказываете, я не уверен, сработал бы он.