Впрочем, их прибытие не осталось незамеченным. Как только они с Флорой поднялись на первую же Ступеньку, швейцар в оранжево-зеленой ливрее распахнул створки дверей. На них обрушился оглушительный шум голосов.

Они вошли в длинный вестибюль с натертым воском полом и деревянными панелями восемнадцатого века, расписанными эпигонами Ватто и Буше; отсюда с правой стороны поднималась красивая лестница, которую не портил даже уродливый ковер на ней.

Открывающиеся из фойе налево и направо двери представляли глазу большие пустоватые помещения, где в этот вечер стояли столы с холодной закуской. Сверху доносились не только звуки музыки и танцев, от которых подрагивал потолок и позвякивали стеклянные подвески на канделябрах, с газовыми рожками. Невидимые глазу, где-то в задних покоях, более дюжины мужских голосов орали песню, сопровождая исполнение звоном бокалов.

— Хо! — дружным возгласом завершили они свой номер и яростно зааплодировали сами себе. Раздались звуки вылетающих пробок. Кто-то разбил стакан.

Флора отдала свою кашемировую шаль бесстрастному швейцару, хотя, к удивлению Чевиота, оставила при себе меховую муфту. Она попыталась сказать: «Мы сильно запоздали», но голос ее заглушил взрыв шума. Во всяком случае, Чевиот ее не расслышал.

Теперь к нему снова вернулась привычная собранность полицейского офицера. Его ждала работа, которую он должен был сделать. И не имело значения, в каком странном времени он оказался. Он сделает свое дело, он проведет тщательное расследование, хотя первым Делом должен следить за своими словами, а то не пройдет и десяти минут, как он выдаст себя.

Он протянул швейцару свою шляпу и пригласительные билеты.

— Я... — начал он.

Внезапно шум голосов стих. Несмотря на крики протеста, скрипки и арфа торжественно начали плавную мелодию,; Над головой теперь слышалось только шарканье ног. Замолчали и певцы в задней комнате. Оттуда доносилось только несколько голосов, которые, начав с крика, перешли на нормальную тональность, сливаясь в смутное бормотание. Явственно доносился запах светильного газа, который даже в душном фойе нельзя было ни с чем спутать.

— Мне нужно не сюда, — сказал Чевиот, — хотя я и приглашен на бал. Будьте любезны проводить меня к леди Корк.

Швейцар в своей оранжево-зеленой ливрее с легким высокомерием смерил его с головы до ног.

— Боюсь, сэр, что ее сиятельство...

Чевиот, который разглядывал обстановку в поисках птичьих клеток, пока не попадавшихся ему на глаза, резко повернулся.

— Проводите меня к леди Корк, — коротко сказал он.

Справедливости ради надо сказать, что он не старался продемонстрировать силу и полномочия, которыми обладал, когда смотрел швейцару в глаза. Тот облизнул губы.

— Очень хорошо, сэр. Я доложу о вас...

И тут практически одновременно случились два происшествия.

Откуда-то из-под лестницы, где, расположившись в кресле, он скрывался от глаз, появился Алан Хенли с толстой узловатой тростью в одной руке и футляром с письменными принадлежностями в другой.

 И в ту же секунду по лестнице стала неторопливо спускаться стройная женщина в белом одеяний.

— Все договорено, — сказала она низким хрипловатым контральто. — Добрый вечер, мистер Чевиот.

Флора, которая в это время стягивала перчатку с одной руки, даже не повернулась. На лице ее появилось подчеркнутое выражение полной незаинтересованности. Она заговорила не шевеля губами и так тихо, что ее мог расслышать только Чевиот.

Флора, которая, как ему казалось, была столь откровенной, на этот раз и в самом деле не пыталась скрыть свои неприкрытые неприязнь и насмешку.

— Вот она, ваша драгоценная мисс Ренфру, — сказала она.

Да, Маргарет Ренфру была в самом деле прекрасна. Или почти прекрасна.

Она была смуглой брюнеткой с безукоризненной фигурой. Нисколько Чевиот успел заметить, в этом году было в ходу полдюжины модных причесок. Волосы мисс Ренфру завивались густыми блестящими локонами, закрывавшими уши. У нее был прекрасный цвет лица, который лишь подчеркивали Слегка нарумяненные щеки. У нее были темные прямые брови, оттенявшие живые темно-серые глаза; нос с широкими ноздрями был чуточку длинноват, но его скрашивали очертания подбородка и рта с блестящими темнокрасными губами.

Она еле заметно улыбалась. Держась подчеркнуто прямо, она спустилась по лестнице, одной рукой в белой перчатке придерживаясь за перила. Ее белое длинное платье, как у Флоры, стянутое в талии и свободно ниспадающее от бедёр, было окаймлено черной полоской и украшено по подолу гирляндой роз.

Эта почти совершенная красота во всем блеске предстала в душном фойе, озарённом трепещущим светом газовых светильников. И тем не менее — ни за что в жизни Чевиот не мог бы понять или проанализировать, в чем было дело, — в ней было что-то неприятное, что-то не гармонирующее, почти отталкивающее.

Маргарет Ренфру спустилась к подножию лестницы. Снова 'прозвучал ее хрипловатый голос.

— О, леди Дрейтон. — И она склонилась перед Флорой в низком реверансе::

Даже Чевиот отметил, что он был слишком подчеркнут для выражения простой вежливости, слишком глубок. Он был полон сарказма и вызова. Флора, повернувшись, холодно кивнула;

При более близком рассмотрении становилось ясно, что на мисс Ренфру было старое, хотя тщательно вычищенное и подштопанное, платье. Но казалось, что она чуть ли не гордится этим фактом, насмешливо выставляя его напоказ.

— Простите мою бесцеремонность, — сказала она с легкими ироническими нотками в последнем слове, — с которой я решила сама представиться: вам. Но я видела вас на прогулке верхом в парке, и ваши достоинства и хорошие манеры не вызвали у меня сомнений. G вашего разрешения, я Маргарет Ренфру.

На этот раз она в самом деле была неподдельно вежлива. Ее живые глаза под темными бровями уставились на Чевиота и сочли его достаточно привлекательным. Но в следующую же секунду глаза ее потемнели и в них появилось жесткое выражение.

Чевиот поклонился в ответ.

Слово «хорошие манеры» угрозой всплыло у него в мозгу. Упоминание о достоинствах заставило его внутренне содрогнуться. Молнией промелькнули слева полковника Роуэна — «известен как стрелок из пистолета, борец и фехтовальщик».

Да, он был обладателем серебряного кубка, полученного за успехи в стрельбе из пистолета в столичной полиции. Но как он справится с оружием без нарезки, заряжающимся с дула, пули которого то и дело отличались друг от друга, — это было уже совершенно другое. Он не разбирался в борьбе, если не считать полученных им в свое время нескольких уроков дзюдо. Он не был даже уверен, что представляет собой рапира. Впрочем, неважно, неважно!

— К вашим услугам, мисс Ренфру. Я тоже имел удовольствие видеть вас, — с наивозможной для себя грацией солгал он. — Как я предполагаю, вы имеете какое-то родственное отношение к леди Корк?

У Маргарет Ренфру был высокий голос.

— Родственное? Увы! Я всего лишь дочь одной из ее старых подруг. Я просто бедная приживалка, сэр. И существую благодаря щедрости леди Корк.

— Без сомнения, в качестве компаньонки?

— Что такое компаньонка?—подчеркнуто заинтересовалась женщина. — Никогда не слышала, что это такое. Когда-нибудь вы расскажете мне об этом подробнее.

Вышитый розами подол ее платья колыхнулся и опал. До чего поразительная женщина! Почему ее окружает атмосфера какой-то смутной тайны и подавленных страстей, в которых смешались гордость и стыд? Мисс Ренфру отвела от него глаза и глянула на мистера Хенли.

— Этот... этот джентльмен,— сказала она, качнув густыми локонами, — объяснил мне, что вы явитесь как представитель полковника Роуэна. Очень хорошо. Итак, мы вас дождались! Прощу вас следовать за мной.

Подол ее платья взметнулся, когда она двинулась по лестнице. И тут же фойе, куда высыпала куча народа, наполнилось гулом И шумом.

Его заполнило полдюжины молодых людей в вечерних костюмах, среди которых был и юный гвардейский офицер в ярко-красном мундире, лицо его было украшено ухоженными усами и густыми бакенбардами; из задней комнаты в вестибюль хлынули ароматы пунша и бренди. Облегающие сюртуки, очень узкие брюки в сочетании с белыми пластронами или жилетами придавали всем до карикатурности резкие очертания.