— Ее я не видел. Она заперлась в какой-то комнате со своим мужем.

Его ноздри раздувались, рот дергался в усмешке, непонятной, но, по-видимому, не относящейся ко мне.

— Я послал наши машины с передатчиками на поиски Ривиса. Вы могли бы помочь нам, раз уж вы его видели.

— Это несколько выходит за рамки моей компетенции, вы не считаете?

— Это уж вы знаток таких тонкостей. — Надсон повел плечами. — Но мне кажется, на вас лежит определенная ответственность…

— Возможно, и так… Не могли бы вы подбросить меня в город? Только не с Фрэнксом.

— Идет. — Надсон обернулся к фотографу, стоявшему на коленях около тела:

— Заканчиваете, Виновский?

— Да. Еще пара снимков. — Виновский скинул с трупа одеяло. — Надо, чтобы все было в ажуре, как того требует моя профессия.

— Возьмите с собой в город Арчера.

Виновский согласно кивнул. Потом изогнулся над телом, включил лампочку, прикрепленную к верхней части камеры. Белый магниевый свет выхватил из темноты мертвое лицо, белую, как известь, кожу. Обильная белесая пена запеклась у ноздрей и широко раскрытого рта. Мне вдруг вспомнились существа подводного мира… Но незакрытые зеленые глаза в полном изумлении глядели в темное небо — совсем по-человечески живо.

— Еще один снимок, — сказал фотограф и перешагнул через тело. — Смотри-ка, сейчас вылетит птичка.

Лампочка вспыхнула снова, еще раз осветив неподвижное лицо.

Большое, — новое и уродливое, — здание покрыли розовой штукатуркой.

Над боковым входом зажгли красным неоном: «Бойкое место». Стена почти слепая, если не считать дверь и пару круглых, вмонтированных в стену вентиляторов. Оттуда доносился изнутри шум: грохот оркестра, взявшего какой-то ускоренный темп, шарканье множества ног. Когда я, потянув за ручку, открыл тяжелую дверь, шум со всей силой ударил в уши.

На эстраде, удаленной от входа, группа молодых людей, одетых во фланелевые костюмы, усердно пыталась сломать фортепиано, гитару, тромбон, трубу и барабан. Фортепиано гремело от ужаса, тромбон ревел, труба пронзительно кричала. Гитара крошила хроматическую гамму и, не прожевывая, выплевывала все ее ступени горящими порциями. Парень-ударник колотил во все, что попадалось под руку: барабаны, подставки, тарелки, прикрепленные к полу, лупил по ножкам своего стула, по серебристо-хромовой подставке микрофона. На боку самого большого его барабана красовалась надпись: «Неистовая пятерка».

Мерный шум шел в зал еще из кабинок, вытянувшихся вдоль стен, и с танцевальной платформы посередине помещения, где два-три десятка пар толкались, извивались, пыхтели в облаках пыли и запахов, пробуждающих у подвыпивших женщин и мужчин животные звуки разных регистров — от басовых урчаний до визгливого хихиканья. Столпотворение вавилонское!

Невозмутимая огненно-рыжая девица в переливающейся шелковой блузке готовила напитки в баре, расположенном недалеко от двери.

Покачивающиеся ее груди в вырезе блузки были похожи на огромные яйца, если уж не всмятку, то помятые изрядно, с облупленной скорлупой. Официантки подходили к ней и удалялись от нее муравьиным, без перерывов, ручьем. Улучив удобный момент, я тоже вклинился в шествие к бару. Девица как раз швырнула под стойку пустую бутылку из-под виски и, тяжело дыша, выпрямилась.

— Я Хелен, — сказала она с дежурной улыбкой. — Вы хотели бы выпить? Подыщите свободное место, а я пришлю к вам официантку.

— Благодарю… Я ищу Пэта.

— Пэт? Она здесь не работает.

— Это мужчина. Молодой, высокий, с темными волнистыми волосами.

— Послушайте, друг, у меня своих забот хватает. Впрочем, вам не стоит уходить таким озабоченным… Так посылать официантку?

Хелен так глубоко вздохнула, что ее груди подпрыгнули чуть ли не до подбородка.

— Две бомбы! — Подошедшая официантка нас торопила.

Я спросил, обернувшись к ней:

— Гретхен здесь?

— Гретхен Кек? Вы ее знаете? — Официантка указала пальцем на высокую девушку среди танцующих:

— Вон она, блондинка в голубом платье.

Я прошел в свободную кабинку. Некоторые пары, лишь кончился оркестровый номер, остановились там же, где были, держась друг за друга, а иные так и просто повиснув друг на друге. С высокой блондинкой сцепился мексиканец в синих джинсах и белой рубахе. Насколько Гретхен была светлой, настолько парень был темноволос, темнокож (темная бронза! красивый), высокая прическа, прибавляла ему роста. Ноги обоих — и ее, и его — все еще выписывали какие-то круговые па, а как только снова грянула музыка, пара кинулась выделывать такое, чего и я не видывал. Точнее — он, парень. Блондинка крутила попой и бедрами без особой выдумки, мексиканец то вращался вокруг нее по-индюшачьи важно, задирая ноги, то вскидывал руками ничуть не хуже, чем петух крыльями. Он прыгал и топал. Его голова и шея двигались горизонтально, от одного плеча к другому и обратно, он на восточный манер танцевал на каблуках, а то вприсядку, словно казак, он на глазах изобретал всевозможные вращения бедрами, а порой руки и ноги его дергались в различных ритмах по отношению друг к другу. Она же так и оставалась на месте, иногда слегка копируя его движения, а круги мужчина описывал все ближе и ближе к ней. И вот он приник, она замерла у него на груди, руки ее бессильно повисли вдоль его вибрирующего тела. Они выключились из танца, и музыка уже была без них.

В кабинке рядом с моей женщина, выругавшись колоритно по-испански, призвала тут же Матерь Божию в свидетельницы и защитницы ее, бедной, обманутой… и так далее, которая свершит сейчас свою страшную месть негодяю, ее обманувшему, завлекшему и так далее, — худая девушка-мексиканка вылетела из кабинки, с развевающимися пышными и черными как смоль волосами. В правой руке она сжимала нож, дюйма в четыре длиной. Я тоже кинулся вперед — и во время! Левой ногой я успел подставить ревнивице подножку, и она рухнула лицом вниз. Нож выпал из ее руки, со стуком шмякнулся на пол. Словно по сигналу, темнокожий парень и блондинка отпрыгнули друг от друга. Блондинка едва устояла на высоких каблуках. Парень посмотрел на нож, потом на женщину, с трудом поднимавшуюся на колени. Его глаза потухли; ссутулившись, с удрученным видом, не оглядываясь на блондинку, он подошел к мексиканке, сделал неуклюжую попытку помочь ей подняться. Та разразилась потоком испанских слов. Будто раздался выстрел хлопушки. Ее поношенное черное платье запачкалось. Болезненное, покрытое мелкими оспинами лицо выглядело зловеще. Потом вдруг она принялась плакать. Он приобнял ее и сказал:

— Ну, пожалуйста, не надо… Я прошу прощения.

И вместе они пошли к выходу.

Музыка прервалась. Грузный мужчина средних лет в полицейских штанах появился в кругу танцующих. Он поднял нож, сломал его лезвие, опустил обломки в карман своего вполне цивильного синего пиджака. Он подошел к моему столику, ступая осторожно, но по-хозяйски уверенно.

— Аккуратная работа, а, сынок? — заметил он. — Иногда эти южане вспыхивают быстрее, чем я могу их утихомирить.

— Этот спектакль с ножом испортил мне коктейль.

Его лицо приняло виноватое выражение.

— Вы здесь в первый раз, да?

— Да, — ответил я, хотя мне казалось, что я уже очень давно в Нопэл-Велли. — Но мы говорили о коктейле. Не возражаю, если…

Он поманил официантку.

— Что вы желаете заказать?

— Бутылку пива, — вдруг изменил я свое намерение: виски, приготовленные за стойкой у Хелен, не взывали к повторению. — Спросите, пожалуйста, у Гретхен, какой из напитков она предпочитает и не могу ли я ее угостить?

Коктейль и Гретхен прибыли одновременно.

— Хелен говорит, что денег не надо, — сообщила официантка. — Для вас напитки бесплатны. Равно как и все остальное.

— И еда?

— Нет, с едой вы опоздали. Кухня уже закрыта.

— Тогда что же остальное?

Официантка с такой силой поставила на стол мое пиво, что оно дополнительно, я думаю, вспенилось. Сама она удалилась, без ответа на мой наивный вопрос.