А Бруно все не сводил с него взгляда, закинув ногу на ногу (так что старомодный ботинок болтался в такт поезду), снова и снова ударами пальца стряхивая с сигареты пепел прямо в тарелку. Недоеденный розово–черный бифштекс медленно серел под пепельным дождем. Гаю показалось, что Бруно, услышав, что он женат, стал коварнее. И любопытней.

— Что стало с вашей женой? Завела любовников?

Пунктуальность Бруно тоже вызывала в нем раздражение.

— Нет. И вообще это уже в прошлом.

— Но вы по–прежнему состоите в браке. До сих пор не смогли добиться развода?

Гай вспыхнул от стыда.

— О разводе я до сих пор как–то не думал.

— А сейчас это случилось?

— Она решила разводиться. По–моему, она ждет ребенка.

— Понятно. Самое времечко решиться, а? Поспала с мужиками три года и наконец кого–то охомутала?

Что ж, так оно и было. Вероятно, без ребенка у нее бы не получилось. Но как догадался Бруно? Гаю подумалось, что Бруно судит о Мириам, опираясь на свое знание какой–то другой, ненавистной ему женщины. Гай отвернулся к окну. Стекло отбросило ему собственное его отражение. Он почувствовал, как в груди бьется сердце, сотрясая все тело сильнее, чем вагонная качка. Может быть, решил он, сердце бьется так потому, что он еще никому не рассказывал так много о Мириам. Даже Анна не знает того, что теперь узнал Бруно. Правда, Анне он рассказывал о другой Мириам, какой та когда–то была, — нежной, верной, одинокой, цеплявшейся за него и мечтавшей развязаться с родней. Завтра он встретится с Мириам, сможет к ней прикоснуться, протянув руку. Одна мысль о прикосновении к этой желейной плоти, какую он в свое время любил, вызвала у него отвращение. Будущее вдруг обрушилось на него всей своей тяжестью.

— Чем кончился ваш брак? — вкрадчиво спросил у него за спиной голос Бруно. — Мне это и вправду интересно, я к вам всей душой. Сколько ей тогда было?

— Восемнадцать.

— И она сразу пошла по рукам?

Гай задумчиво повернулся, словно беря на себя вину Мириам.

— Представьте себе, женщины занимаются не только этим.

— Но она–то занялась именно этим, разве не так?

Гай спрятал глаза, раздраженный и в то же время заинтригованный.

— Занялась.

Слово отдалось у него в ушах мерзким шипением.

— Знаю я таких рыжих южаночек, — заметил Бруно, почесав кадык.

И снова Гай испытал острый и совершенно бессмысленный стыд. Бессмысленный, потому что никакие слова или поступки Мириам не могли ни удивить, ни смутить Бруно. Его, похоже, вообще ничто не могло удивить, разве что разжечь любопытство.

Бруно со скромным удовлетворением уставился в свою тарелку. Зрачки у него расширились и заблестели, насколько позволяла краснота и синие круги под глазами.

— Уж этот мне брак, — вздохнул он.

«Брак» тоже отозвался у Гая в ушах. Для него это было священное слово, столь же первозданно священное, как понятия «святой», «любовь», «грех». Оно означало терракотового цвета губы Мириам, произносящие: «С чего это я стану выкладываться ради тебя? » Оно означало глаза Анны, когда та, отбросив волосы назад смотрела на него снизу вверх на лужайке перед домом, где сажала крокусы. Оно означало Мириам, которая отворачивается от высокого узкого окна комнаты в Чикаго и подносит вплотную к его лицу свое, овальное и веснушчатое, как она всегда делала, когда собиралась соврать, и наглую ухмылку на длинной роже темноволосого Стива. Воспоминания наползали на него одно за другим, хотелось протянуть руки и отпихнуть их. Комната в Чикаго, где все это случилось… У него в ноздрях стоял запах комнаты, духов Мириам, накаленной крашеной батареи. Он стоял покорный, впервые за последние годы не отогнав видения лица Мириам, не заставив его расплыться в розовое пятно. Что с ним будет, если он и теперь позволит всему этому себя захлестнуть? Укрепится ли он в борьбе с Мириам или утратит силы?

— Я серьезно, — донесся до него издалека голос Бруно. — Что у вас там случилось? Вы ведь не против мне рассказать, признайтесь! Мне действительно интересно.

Случился Стив. Гай взял в руки стакан. Перед ним возник тот день в Чикаго в обрамлении дверного проема — однотонная серая картинка, как на черно–белой фотографии. День, когда он застал их вдвоем в квартире, день, не похожий ни на какой другой, окрашенный в свой особый цвет, со своим привкусом и запахом, заключающий свой собственный мир — как маленькое ужасное полотно. Как историческая дата, привязанная к определенному времени. А может быть, совсем напротив — всегда сопутствующая ему в беге времени? Ибо этот день — вот он, и все в нем четко, как тогда. Но хуже всего было ясно осознанное желание рассказать обо всем Бруно, случайному дорожному попутчику, который выслушает, посочувствует и забудет. Мысль поделиться с Бруно уже принесла ему утешение. Бруно не какой–нибудь заурядный попутчик, отнюдь. Он вполне жесток и развращен, чтобы по достоинству оценить такую историю — историю первой любви Гая. А Стив был всего лишь непредугаданной развязкой, которая все расставила по местам. Стив не был ее первой изменой. И если Гай в тот день взорвался, так виновата была его двадцатишестилетняя гордость. Тысячу раз он повторял про себя эту историю, такую классическую и исполненную драматизма, несмотря на всю его глупость Глупость, кстати, придавала ей комизм.

— Я требовал от нее слишком многого, — заметил он небрежно, — не имея на это права. Оказалось, что она любит внимание. Флиртовать она, вероятно, будет всю жизнь, независимо от того, с кем себя свяжет.

— Знаю, знаю, эдакий тип вечной школьницы–старшеклассницы, — махнул рукой Бруно. — Притвориться, что хранит верность своему парню, и то не умеет.

Гай посмотрел на него. Мириам, разумеется, когда–то умела.

Он решительно отбросил мысль рассказать обо всем Бруно, ему сделалось стыдно, что он был готов начать. Однако же и Бруно теперь, видимо, перестало занимать, станет он рассказывать или нет. Осев на стуле, Бруно спичкой размазывал по тарелке подливу. В профиль половинка его опущенного рта западала, как у старика, между подбородком и носом. Выражение этих губ, казалось, говорило — какова бы ни была история, выслушивать ее он на самом деле считает ниже своего достоинства.

— Мужики слетаются на таких баб, — пробормотал Бруно, — как мухи на отбросы.

2

Слова Бруно поразили его и заставили отвлечься от собственной персоны.

— Вы и сами, верно, имели неприятный опыт по этой части, — заметил он. Но представить Бруно переживающим из–за женщин было довольно трудно.

— У отца была одна из таких. Тоже рыжая. Звали Карлоттой. — Бруно поднял глаза, и ненависть к отцу, как шип, проколола завесу пьяного тумана. — Миленькое дело, верно? Из–за таких, как отец, эти бабы всегда при деле.

Карлотта. Гаю показалось, что он понял, почему Мириам вызывает у Бруно омерзение. Похоже, здесь лежит ключ к личности Бруно, его ненависти к отцу и великовозрастной инфантильности.

— Мужики бывают двух типов, — проревел Бруно и смолк.

Гай поймал взглядом свое отражение в узком зеркале на простенке. Ему показалось, что глаза у него смотрят испуганно, а губы жестоко поджаты, и он заставил себя расслабиться. В спину ему уперлась клюшка для гольфа, он провел пальцами по ее прохладной лакированной поверхности. Темное дерево с металлической инкрустацией напомнило ему о нактоузе на парусном боте Анны.

— А бабы в основе все едины! — продолжал Бруно. — Обманщицы. На одном конце — обман, на другом — шлюха. Выбирайте!

— Куда же прикажете отнести таких, как ваша матушка?

— Другой такой, как мама, я не встречал, — заявил Бруно. — Ни разу не встречал женщины, которая пользовалась бы таким успехом. Она к тому же красивая, у нее много поклонников, но она держит их на расстоянии.

Молчание.

Гай постучал очередной сигаретой о стекло часов и заметил, что времени половина одиннадцатого. Пора уходить.

— Как вы про нее узнали? — спросил Бруно, пялясь на него из–за стола.

Гай не спеша раскуривал сигарету.