Небо над головой было ясное и ярко–синее. Расплавленное солнце стекало вниз, оно было не золотое, а какое–то белесое, словно собственный жар накалил его добела. Из–за деревьев выглядывала верхняя часть незнакомого стройного красноватого здания, которое возвели уже после его последнего приезда в Меткаф два года назад. Он отвернулся. Вокруг не было ни души, как будто жара прогнала всех и из школы, и даже из соседних домов. Он взглянул на широкие ступени серого камня, что сбегали вниз от темной арки школьных дверей. Ему до сих пор помнится отдававший чернилами и немножечко по том запах обмахрившихся углов Мириаминого учебника алгебры. До сих пор стояло перед глазами «Мириам», нацарапанное карандашом на полях растрепанных страниц, и рисунок на форзаце, изображающий девушку с завивкой щипцами на длинных, до ключиц, волосах, — он увидел его, сев делать за Мириам домашнее задание. Почему он тогда считал, будто Мириам не такая, как все?

Он вышел через широкую калитку в ограде из крестообразно натянутой проволоки и еще раз посмотрел вдоль Школьного проспекта. И тут он ее увидел — под желтовато–зелеными деревьями у тротуара. Сердце забилось сильнее, но он смотрел на нее с нарочитым спокойствием. Она шла не спеша, обычной своей тяжеловатой походкой. Вот уже можно разглядеть ее лицо в ореоле светлой шляпы с широкими полями. Блики солнца и пятна тени беспорядочно пробегают по ней. Она легко помахала Гаю, он вытащил из кармана руку, помахал в ответ и вернулся на площадку, внезапно почувствовав себя мальчишкой, возбужденным и робким одновременно. Она знает про Палм–Бич, подумал он, эта чужая женщина под сенью деревьев. Полчаса назад мать сказала, что упомянула о «Пальмире» при последнем разговоре с Мириам, когда та ей звонила.

— Привет, Гай, — улыбнулась Мириам и сразу закрыла широкий розовато–оранжевый рот. У нее же зазоры между передними зубами, вспомнил Гай.

— Как поживаешь, Мириам?

Он непроизвольно окинул ее взглядом. Фигура полненькая, но беременность незаметна, и у него промелькнуло подозрение, уж не наврала ли она. На ней были яркая цветастая юбка и белая блузка с короткими рукавами. Большая плетеная сумочка была из дорогой белой кожи.

Она чопорно уселась на единственную каменную скамью, что была в тени, и в стандартных фразах осведомилась, как он доехал. Нижняя часть щек, всегда отличавшаяся у нее некоторой полнотой, еще больше располнела, так что подбородок выглядел заострившимся. Под глазами, заметил Гай, появились морщинки. Для своих двадцати двух лет она пожила основательно.

— В январе, — ответила она невыразительным голосом. — Ребеночек должен быть в январе.

Стало быть, она уже на третьем месяце.

— Ты, видимо, намерена за него выйти?

Она повернулась вполоборота и опустила глаза. На пухлой щеке солнечный блик высветил самые большие веснушки, и Гай уловил в их расположении определенный узор — он не забыл его, но не вспомнил со времени их совместной жизни. Когда–то он питал уверенность — и какую! — будто Мириам принадлежит ему целиком, вплоть до самой пустячной мысли. Ему подумалось, что вся любовь, в сущности, не более чем дразнящая и чудовищная заместительница знания. Теперь он не знал и малейшей частицы того нового мира, что Мириам носит в себе. Неужели такое может у него случиться и с Анной?

— Намерена, Мириам? — поторопил он с ответом.

— Не сию секунду. Тут, понимаешь, не все так проста.

— То есть?

— Ну, мы, видимо, не сумеем пожениться так быстро, как хотелось бы.

— Ага.

Мы. Он представил себе этого мужчину — высокого, темноволосого, с продолговатым лицом, как у Стива. К такому типу Мириам всегда питала слабость. И только от такого мужчины она бы согласилась родить. А нынешнего ребенка она хочет, это он мог сказать наверняка. Что–то такое случилось, к чему, вероятно, этот мужчина не имеет никакого отношения, из–за чего ей захотелось ребенка Он понимал это по тому, как прямо и чопорно она сидела, по той самозабвенной отстраненности, которую он замечал или считал, что замечает, на лицах у беременных.

— Я полагаю, из–за этого не понадобится тянуть с разводом.

— Пару дней назад я считала то же самое. Думала, Оуэн уже будет свободен и женится на мне в этом месяце.

— А, так он женат?

— Да, женат, — ответила она с легким вздохом и тенью улыбки.

Гай в некотором замешательстве опустил глаза и сделал пару шагов по асфальту. Он предчувствовал, что любовник окажется женатым. Он ожидал, что тот согласится жениться на ней только под нажимом.

— Где он? Здесь?

— В Хьюстоне, — сообщила она. — Может, ты хоть присядешь?

— Нет.

— Ты никогда не любил сидеть.

Он промолчал.

— Все еще носишь свой перстень?

— Угу.

Перстень его курса в Чикаго; Мириам постоянно им восхищалась, потому что он свидетельствовал об университетском образовании. Она глядела на перстень с застенчивой улыбкой. Гай сунул руки в карманы.

— Пока я здесь, я хотел бы со всем этим покончить. Мы сможем оформить дела на этой неделе?

— Гай, я хочу уехать.

— Для развода?

Безвольно и бесцельно она повернула короткопалые руки ладонями вверх, и это привело ему на память пальцы Бруно. Он напрочь забыл о Бруно, когда утром сходил с поезда. И о своей книге тоже.

— Мне вроде как надоело жить в этом городе, — заявила она.

— Если хочешь, можем оформить развод в Далласе.

Ее здешним знакомым уже известно, в этом все дело, решил он.

— Я хочу подождать, Гай. Ты не против? Совсем немного.

— А мне–то казалось, ты должна торопиться. Так намерен он или нет на тебе жениться?

— Он мог бы жениться уже в сентябре. К тому времени он будет уже свободным, только…

— Только что?

По ее молчанию, по тому, как она по–детски облизала верхнюю губу, он понял, что она в безвыходном положении. Ей так отчаянно был нужен ребенок, что она была готова пожертвовать собой и просидеть в Меткафе, чтобы выйти за его отца, когда до появления крошки останется четыре месяца. Вопреки всему он испытывал к ней известную жалость.

— Гай, я хочу уехать. С тобой.

Она изо всех сил пыталась напустить на себя искренность и так в этом преуспела, что он едва не забыл, о чем она просит и почему.

— Чего ты хочешь, Мириам? Денег, чтобы уехать отсюда?

Мечтательное выражение в ее серо–зеленых глазах начало таять как туман.

— Твоя мать говорила, что ты уезжаешь в Палм–Бич.

— Возможно, и поеду — работать.

При мысли о «Пальмире» сердце его болезненно зашлось. Заказ, можно сказать, уже уплывал у него из рук.

— Возьми меня с собой, Гай! Больше я тебя в жизни ни о чем просить не буду. Если б я смогла остаться с тобой до декабря, а затем развестись.

— Вот оно что, — тихо произнес он, но у него засвербило в груди, словно сердце собиралось разорваться на части. Его вдруг охватило отвращение — и к ней, и ко всем, кого она знала и привлекала. Чужой ребенок. Поезжай с ней, ходи у нее в мужьях и жди, пока она разрешится чужим ребенком.

— Если не возьмешь меня, я приеду сама.

— Мириам, теперь я могу получить развод в любую минуту. Мне даже нет нужды дожидаться рождения ребенка. Закон на моей стороне.

У него дрожал голос.

— Со мной ты так не поступишь, — возразила Мириам со смесью мольбы и угрозы, которая давила на его чувства, когда он любил ее, и ставила в тупик.

Он и теперь ощутил себя в тупике. Да, она не ошиблась. Сейчас он не сможет потребовать развода, и не потому, что все еще любит ее, что она все еще его жена и в силу этого он обязан ее защитить, но оттого, что он жалел ее и помнил, что когда–то ее любил. До него наконец дошло, что он жалел ее еще в Нью–Йорке, еще тогда, когда она просила у него деньги.

— Если ты приедешь, я откажусь от работы. Будет просто бессмысленно за нее браться, — спокойно заметил он, но заказ уже потерян, сказал он самому себе, так что и говорить не о чем.

— Не думаю, чтобы ты отказался от такого заказа, — усомнилась она.