Время от времени он изо всех сил старался завязать, порой добивался успеха, шел искать работу. Но его имя и фотографии фигурировали в газетах по всей стране, и ему велели убираться, да побыстрей. Однажды даже попытались вышвырнуть, дело закончилось дракой, и он неделю провел в тюрьме.

Под горку катилось быстро и гладко. В промежутке между хаотическими запоями он решил послать всех к чертям, поехал в Неваду и стал играть. За годы работы в авиакомпании он успел скопить чуть больше десяти тысяч долларов, и ему хватило ровно четырех дней, чтобы в Неваде за столами для игры в кости спустить все до единого цента. Из Невады он уезжал в товарном поезде.

Отправился из Невады в Техас, нашел работу в порту Галвестона. Его кто–то узнал, завязалась еще одна потасовка, из которой он вышел со сломанным носом. В Новом Орлеане отсидел десять дней за бродяжничество, в Мобиле уложил троих и в придачу себя самого в больницу, после чего просидел два месяца за оскорбление действием. В Атланте его опять обвинили в бродяжничестве и дали двенадцать дней каторжных работ. Он нагрубил охраннику, и ему вторично перебили нос, выбив вдобавок три зуба. В Северной Калифорнии вскочил в товарняк, тот привез его в Филадельфию, где он провел несколько недель в пользующихся дурной славой кварталах в районе восьмидесятых улиц и Рейс, а потом попытался найти работу в порту. Получил работу грузчика с почасовой оплатой, снял комнатушку рядом с доками, умоляя себя утихомириться, продолжать работать, бросить пить.

Но Кэссиди ненавидел работу вместе с комнатушкой, уже доходил до точки, начиная испытывать отвращение к самому себе, и по этой причине решил, что нуждается в выпивке. На третьей неделе работы он зашел в прибрежный салун под названием «Заведение Ланди» с грязным полом, потрескавшимися стенами, буйными посетителями и заказал порцию хлебной водки. Потом другую. А допивая третью, увидел яркое алое платье, обтягивающее пышные формы, и ее, сидевшую и смотревшую на него.

Он подошел к столику. Она сидела одна. Он спросил, почему она так смотрит. Милдред сказала, что он был бы посимпатичней, будь у него во рту больше зубов. Он рассказал, каким образом потерял зубы. Еще через восемь–девять порций рассказал все. Закончив, взглянул на нее, ожидая реакции.

Реакция заключалась в пожатии плеч. Через несколько дней он пригласил ее к себе в комнату, она снова пожала плечами, встала, и они пошли вместе.

На следующий день Кэссиди побывал у дантиста, который снял слепки для изготовления моста с тремя зубами. Через месяц зубы красовались во рту и он женился на Милдред. В свадебное путешествие они отбыли на пароме за пять центов по Делавэру в Кэмден. Спустя несколько дней Милдред велела ему пойти поискать полноценную работу. Сказала, что можно ее получить в какой–нибудь мелкой автобусной компании на Арч–стрит. Кэссиди пошел по Арч–стрит на автовокзал и выяснил, что компания еле держится на ногах. Ему не собирались задавать чересчур много вопросов, а на те, которые задавали, было легко ответить. Он назвал им свое настоящее имя, настоящий адрес, и в ответ на вопрос об опыте вождения автобуса врать не пришлось. В колледже он подрабатывал, водя школьный автобус.

В компании сказали: ладно. В тот день ему выдали форменную фуражку и Кэссиди повез в Истон восемнадцать пассажиров. Вечером возвращался, чтобы рассказать Милдред о своей удаче, но решил идти не прямо домой, а заскочить к Ланд и выпить. Приближаясь, увидел вываливающихся от Ланди нескольких женщин, включая Милдред, и мужчин – все в доску пьяные. И в тот миг посмеялся глубоко в душе, зная, что все это ни черта не стоит, не имеет значения, лучшего ждать ему не приходится. Важно, что он получил автобус. Не такой большой, как четырехмоторный самолет, но движущуюся машину, причем с колесами. И он ею управлял. Вот что важно. Именно это ему было нужно. Больше всего на свете. Он знал, что утратил способность управлять Кэссиди, безусловно никогда не сумеет управлять Милдред, но оставалась на свете одна вещь, которой он может и будет управлять. Эта единственная вещь была реальной, обладала смыслом, надежностью, целью. Эта вещь позволяла ему ухватиться за руль, запустить мотор и максимально приблизиться к смутно помнящимся временам, когда он пилотировал в небе лайнер. Это был всего–навсего старый, побитый, ломающийся автобус, но чертовски хороший автобус. Просто великолепный автобус. Потому что он будет делать то, что велит ему Кэссиди. Потому что на месте водителя снова сидит Джей Кэссиди.

Он радовался в тот вечер и сейчас, глядя на дымящийся черный кофе, умудрился отчасти почувствовать то же самое. У него еще есть автобус. Он еще сидит на месте водителя. Еще несет ответственность за пассажиров. У Ланди он просто один из подонков, в квартире – один из жителей портового района, но в автобусе, черт побери, – водитель, капитан. От него зависит доставка пассажиров в Истон. А в Истоне ему доверяют в целости и сохранности привести автобус в Филадельфию. Им нужно, чтобы он сидел за рулем.

За это надо было выпить. Кэссиди поспешил в гостиную, нашел бутылку с остатками виски, сделал щедрый глоток. Выпятил грудь и хлебнул еще. Тост за капитана корабля, за пилота самолета, за водителя автобуса. А теперь тост за капитана Джея Кэссиди. И тост за четыре колеса автобуса. А еще лучше за каждое колесо в отдельности. Пьют все. Давайте–ка, все! Пейте! Пейте!

Кэссиди грохнул пустую бутылку об стену. Она разлетелась, и он увидел брызнувшие во все стороны осколки. Дико захохотал и выскочил из квартиры. Дождь перестал, но на улицах еще было сыро, и он ухмылялся своему размытому отражению в поблескивающем тротуаре, шагая вдоль берега к «Заведению Ланди».

Он шел к Ланди в унылом и размягченном расположении духа, пары виски кружили голову, притупляли зрение. Не было никаких целей и мыслей, за исключением того факта, что он идет к Ланди выпить. Пропустить несколько рюмок. Столько рюмок, сколько захочется. Ничто не помешает ему прийти туда, куда он идет. Он идет хлебнуть спиртного, и пускай они лучше не возникают у него на пути. Он понятия не имел, кого представляют собой эти «они», но, кем бы «они» ни были, пускай лучше займутся собственными делами, освободив перед Кэссиди путь к «Заведению Ланди».

У прибрежной стороны Док–стрит на черной воде мягко покачивались большие корабли, как гигантские наседки, разжиревшие и умиротворенные на насесте. Помигивали судовые огни, бросая желтые блики на булыжную мостовую у пирса. На другой стороне Док–стрит стояли закрытые темные ларьки рыбного рынка, лучики света просачивались лишь изнутри, где поставщики делавэрской сельди, барнегатских[1] крабов и моллюсков, мелкой камбалы, добываемой в Оушн–Сити, готовили товар к ранней утренней торговле. Когда Кэссиди проходил мимо рыбного рынка, открылась створка, из окна выплеснулись рыбьи потроха, которые должны были попасть в большой мусорный бак. В бак потроха не попали, а шлепнулись на ногу Кэссиди.

Он двинулся к открытой ставне и сердито уставился на толстую потную физиономию над белым фартуком.

– Ты, – сказал Кэссиди, – смотри, куда что швыряешь.

– Ой, заткнись, – буркнул рыбный торговец и принялся закрывать ставню.

Кэссиди ухватился за створку и удержал:

– Ты кому это говоришь «заткнись»?

В проеме возникло другое лицо. Кэссиди смотрел на два лица как на двухголовое чудовище. Две физиономии переглянулись, и жирная объявила:

– Никому. Просто пьяному лодырю Кэссиди.

Снова высунулась рука закрыть ставню. Кэссиди снова ее удержал.

– Ладно, – сказал он, – значит, я пьяница. Ну и что? Хочешь поспорить на этот счет?

– Проходи, Кэссиди. Иди прогуляйся. Двигай к Ланди вместе с остальным отребьем.

– С отребьем? – Кэссиди сильно рванул створку, петли жалобно заскрипели. – Выходи–ка оттуда и назови меня отребьем. Давай, вылезай!

– В чем дело, Кэссиди? Ты разозлился? Снова с женой подрался?