— Вы оба так ко мне добры, — смущенно добавила она.

И, пряча дрогнувшие от волнения губы, уткнулась в меню.

— Должно быть, очень интересно жить вот так… как вы, — задумчиво произнесла она.

К тому времени, как около десяти вечера выключили верхний свет, чтобы желающие могли соснуть, они уже были как старые подруги. Перешли на «ты», как можно догадаться, по инициативе Патрис. В дороге дружба завязывается быстро, порой достигает полного расцвета за какие–то несколько часов. И так же внезапно кончается, когда спутникам неизбежно приходится расставаться. Редко когда такие связи длятся после расставания. Потому–то на корабле или в поезде люди реже бывают скрытными, чаще откровенничают, рассказывают о себе все. Они никогда снова не встретятся, так что стоит ли беспокоиться, какое мнение, хорошее или плохое, о них останется.

Над каждым сиденьем имелись небольшие индивидуальные светильники, которые можно было по желанию включать или выключать. Большинство их оставались включенными, но в вагоне царил уютный полумрак и было тихо. Некоторые пассажиры уже дремали. Муж Патрис, прикрыв лицо шляпой и закинув ноги на спинку переднего сиденья, неуклюже примостился на стоящем на прежнем месте чемодане. Однако, судя по раздававшемуся из–под шляпы похрапыванию, чувствовал он себя вполне комфортабельно. Парень выпал из беседы добрый час назад, что, по всей видимости, было не замечено — обидное свидетельство необязательности участия мужчин в женских разговорах.

Патрис выполняла роль впередсмотрящего, не отрывая глаз от определенной двери в дальнем конце вагона. Для этого ей пришлось встать на колени лицом к спинке. Такая несколько необычная поза не мешала, однако, словесному потоку, который лился, как всегда, легко и беспечно. Правда, теперь большая часть того, что она говорила со своего возвышения, доносилась до сидящих сзади не хуже, чем до ее соседки. К счастью, они были не в состоянии оценить ее откровения по двум причинам: оба были мужчинами и оба крепко спали.

По гладкой хромированной поверхности находившейся под ее наблюдением двери вдруг пробежал отраженный свет.

— Только что вышла, — свистящим шепотом произнесла Патрис и тут же заторопилась, будто от того, успеют ли они проникнуть туда или нет, чуть ли не зависела жизнь. — Скорее! Ну, скорей же! Пошли, пока никто не опередил. Вон там, через три ряда, одна толстуха потихоньку достает вещи. Если попадет раньше нас, все пропало! — Охваченная волнением (а всякий пустяк вызывал в ней радостное, приятное возбуждение), она, забывшись, стала подталкивать соседку. — Беги! Держи дверь. Может быть, увидев, что ты уже там, она передумает. — Патрисия принялась безжалостно тормошить супруга. — Хью! Быстрее! Дорожную сумку! Упустим момент. Да вон там, бестолковый. На полке…

— Ладно, полегче, — сонно бормотал Хью, не вылезая из–под шляпы. — Говорит, говорит, говорит, тра–та–та, тра–та–та, тра–та–та. Женщина рождена упражнять язык.

— А мужчина сейчас получит, если не будет пошевеливаться.

Наконец он сдвинул шляпу:

— Что тебе еще от меня надо? Сама уже сняла.

— Убери с дороги свои длинные ноги и выпусти нас! Загораживаешь…

Словно разводной мост, ноги опустились, подобрались и, когда женщины прошли, снова приняли исходное положение на спинке переднего сиденья.

— Куда так торопитесь? — невинно полюбопытствовал он.

— Ну не болван, а? — заметила Патрис.

Не распространяясь дальше, обе помчались по проходу.

— Казалось бы, рукава у рубашки длинные, а когда надо, от его рук никакого толку, — размахивая сумкой, жаловалась на ходу Патрис.

Так и не поняв, в чем дело, Хью с любопытством глядел им вслед. Потом, догадавшись о цели, но так и не поняв причины суматохи, воскликнул «A–а!» и, снова надвинув шляпу на нос, погрузился в прерванный бессмысленной женской возней сон.

Патрис тем временем закрыла за ними хромированную дверь и, словно бросая кому–то вызов, повернула внутреннюю задвижку. Лишь потом облегченно вздохнула.

— Ну вот, наконец–то попали. Буду здесь сколько захочу, — решительно заявила она, поставила сумку и открыла замок. — Если кому понадобится, подождут. Во всяком случае, здесь места только на двоих, да и то только для очень близких.

— Вообще–то мы и так последние, кто еще не спит, — заметила Элен.

— На, хочешь? — предложила Патрис, доставая из сумки пригоршню рыхлых косметических салфеток и делясь с подругой. — Мне их ужасно не хватало на той стороне. Не достать ни за какие деньги. Спрашивала без конца, но они даже не понимали, что я имею в виду… — Она остановилась, глядя на подругу. — O–о, да у тебя нечего стирать! В таком случае сначала намажься, тогда будет что стереть.

Элен рассмеялась.

— Рядом с тобой и я чувствую себя беззаботной, — сказала она с легкой завистью и восхищением.

Патрис, скорчив озорную гримасу, сгорбилась.

— Это, так сказать, последние шалости. С завтрашнего вечера я должна быть самой что ни на есть примерной. Рассудительной и спокойной. — Она сделала постное лицо, сложила на животе руки — точь–в–точь ханжа–монашка.

— A–а, по случаю встречи с родней, — догадалась Элен.

— Хью говорит, что они совсем не такие и что мне абсолютно не стоит волноваться. Но, разумеется, он их несколько приукрашивает. Если не так, то я была бы о нем невысокого мнения.

Намалевав на обеих щеках по загадочному белому кругу, она принялась размазывать их все шире и шире, все время держа открытым рот, хотя он не играл в ритуале никакой роли.

— Давай, мажься, — предложила она. — Сунь в баночку палец и достань немножко. Не знаю, для чего этот крем, но пахнет приятно, так что ничего не теряешь.

— Это правда, что ты мне сказала? — продолжила разговор Элен. — Что они до сих пор тебя не видели. Не верится.

— Вот тебе крест, что они меня в жизни не видели. Как я тебе рассказывала, мы познакомились с Хью на той стороне, там же и поженились и жили до сих пор. Мои родители умерли, я была стипендиаткой, училась музыке, а он работал в одном из наших представительств. Знаешь, есть такие конторы, которые известны только по начальным буквам. А родители даже не представляют, на кого я похожа!

— Ты что, даже не посылала фотографию? Даже после того как поженились?

— Свадебной фотографии не было; знаешь, как нынче женится молодежь. Раз–два и поженились! Несколько раз собиралась послать, но всякий раз что–то не нравилось. Смущалась, хотела, чтобы первое впечатление было таким… Однажды Хью договорился даже о сеансе у фотографа, но, посмотрев пробные отпечатки, я заявила: «Только через мой труп!» О, эти французские фотографы! Я же знала, что в конце концов мы с его родителями увидимся, а карточки, они такие… такие… Во всяком случае, на которых была я. Так что в конце концов я ему сказала: «Прошло уже много времени, и теперь я не стану посылать никаких фотографий. Пускай я буду для них сюрпризом, пускай увидят меня во плоти, какая есть. Тогда не будут питать пустых надежд, а потом разочаровываться». Кроме того, я подвергала цензуре все его письма, не давала ему расписывать меня. «Мона Лиза», Венера в морской раковине. Если ловила его на этом, то говорила: «Не пойдет!» — и вычеркивала. Мы ссорились, гонялись друг за дружкой по комнате, то я отнимала у него письмо, то он у меня.

Пэт вдруг как–то сразу погрустнела. Во всяком случае, в той мере, на какую была способна.

— Знаешь, теперь я уже вроде бы жалею об этом. Об этих играх в догонялки. Теперь трушу. Как ты думаешь, я им действительно понравлюсь? Допустим, они представляли меня одной, а я совсем другая и…

Ну прямо маленький мальчик из радиопередачи, тараторящий, что придумал буку, и в конце сам его испугался.

— Как, ради Бога, набрать воды в эту штуковину? — Оборвав себя на полуслове, Патрис постучала по пробке раковины. — Я наливаю, а вода уходит.

— По–моему, надо чуть повернуть, а потом надавить, — предположила Элен.