— Когда вы успели, Василий Михайлович, разобраться?

— Сегодня. Ну, детки! Не канючить! Вы ведь уже большие! — утешал всех и себя отец. — Скоро лесок, и тогда никакой черт нам не страшен. Все мины зацепятся за ветки!

В лесу остановили лошадей.

— А на станции купишь мороженое? — спросил кто-то из детишек, высунув голову из мешка.

— А как же! Эскимо купим. Только сидите спокойно. Не высовывайтесь!

В скверике возле станции люди с узлами и чемоданами. Когда подали вагоны, людская волна залила перрон. Все спешили, толкались и поглядывали на небо, откуда ежеминутно можно ждать беды.

— Спокойно! Успеете! — сдерживал толпу дежурный по станции старшина милиции.

— Да это же мой знакомый! Старшина Опенкин, — обрадовался Рябчиков. — Товарищ Опенкин! Помогите нам!

Опенкин подошел, взглянул на узлы и не поздоровался.

— Извините! Но вначале мне нужно посадить в поезд детей, женщин, ну а потом и ваши узлы…

— Да ты что? Не узнаешь меня? — поразился Рябчиков.

— Вы должны меня понять. Сначала в вагон пойдут дети и женщины, а потом уже и ваша жена с чайным сервизом и тульским самоваром, — мрачно кивнул старшина на узлы, которыми были навьючены кони.

— Сам ты тульский самовар! Откуда тебя такого взяли в милицию. Немедленно помоги поставить на землю узлы! И осторожно. Дети — это тебе не сервиз и не самовар!

Опенкин поморгал глазами, пожевал и с неловкостью промямлил:

— Изви… Извините. Что же вы сразу не сказали! Извините меня, Зина… Не знаю, как по отчеству…

— Я Маргарита Григорьевна. А Зина Рябчикова далеко от нас.

— Простите. Я жену Рябчикова не видел, вот и подумал, что это она, — совсем смутился Опенкин. — Что это я все время «не туда»?

— Я жена капитана Тулина, — объяснила Маргарита.

— Теперь понятно! — облегченно вздохнул Опенкин, осторожно помогая снимать поклажу, будто в узлах был действительно хрусталь или фарфор. — Ну!.. Путешественники! Живы-здоровы, родичи гарбузовы. — Старшина вынул из кармана конфеты и роздал детям. — А я своего сынка со Стешей уже спровадил. Поедут в Тульскую область к моей матери.

— Так вот откуда тульский самовар? — засмеялся лейтенант Рябчиков.

Леся держала коня за повод и думала о своем. Ей было до слез больно, что она не попрощалась с Андреем. Перед глазами все время его лицо, белые волосы, к которым прикоснулась ее рука, взгляд то задумчивых, то слегка лукавых глаз. «Ты солнечная девушка!» Неужели то была их первая и последняя встреча? «Нет, нет!..» — готова была крикнуть Леся.

— Чего ты стоишь как вкопанная? — прервала мысли мама. — Бери вещи — и к вагону!

— Да… Радио слушаю, мама!..

звучал голос наркома иностранных дел.

— Какой же подлец этот Гитлер! — зло проговорил Рябчиков. — Вы понимаете?.. Ты понимаешь теперь, старшина, почему наши не стреляли по их самолетам еще вчера и неделю тому назад? Гитлеру нужно было придраться и объявить нас агрессором!

— Еще бы не понимать! — ответил Опенкин. — Гад Гитлер, еще и прикидывается невинным перед миром. Ну, малыши, живее к вагону!

Леся Тулина никогда не была на таком распутье, как сейчас. Из семнадцати своих лет она помнит от силы двенадцать, с того времени, когда отец служил еще на заставе в Каракумах. Там Лесе странным казалось, что в страшную жару тамошние люди ходили в белых мохнатых шапках. И дома какие-то необычные, с плоскими, как пол, крышами. И солнце там ослепительно белое и совсем не ласковое, как в Могилеве-Подольском. И всюду песок, песок. А когда поднималась буря, то дышать было нечем. Песок на зубах, в глазах. И днем и ночью сквозь те пески ходят пограничные наряды, лежат в секретах, бегут по тревоге, ведя на поводу собак-овчарок по следу нарушителей границы. Еще помнит стрельбу. А потом похороны. Убитый начальник заставы Кравченко. И салют из винтовок. И вывеска: «Застава имени Леонида Кравченко». То был вообще первый убитый, которого видела маленькая Леся.

доносилось из громкоговорителя.

— Леся! Иди к вагону! — снова крикнула мать.

«Иди к вагону…» Через несколько минут от перрона отойдет эшелон с женами пограничников, детьми, с работниками учреждений на восток, подальше от взрывов и выстрелов. Путь будет нелегким. Так и жди стервятников с неба. А здесь, на границе, бойся снарядов, и мин, и пуль. Бойся! И почему Леся Тулина, дочка начальника заставы, должна бояться? Она умеет стрелять. А если так, то должна остаться с отцом…

— Мама! Родненькая, единственная моя! Ты же знаешь, как я люблю тебя! — кинулась к матери.

У Маргариты Григорьевны екнуло сердце. Всегда, когда дочь принимает свое решение, хочет сделать что-то по-своему, то говорит с ней с чрезмерной ласковостью. А сейчас в ее словах тревога и взволнованность. Она почувствовала в словах дочки твердость решения.

— Мама! Я вернусь на заставу! Нужно! — задыхаясь от волнения, сказала Леся и сразу подняла голову, откинув со лба черную густую прядь волос. — Нужно, мамочка моя, любимая!

Маргарита Григорьевна побледнела, отшатнулась, хватаясь рукой за голову. Рябчиков поддержал ее.

— Успокойтесь! Старшина, принеси воды! Леся! Пожалела бы мать, — упрекнул лейтенант девушку.

— Я люблю маму, — прошептала Леся. — Но… — На глазах показались слезы. — Я должна остаться с вами!

Нарком иностранных дел закончил свое выступление. В репродукторе зазвучал военный марш.

— Быстрее в вагоны!

— Успокойтесь, Маргарита Григорьевна! — вмешался старшина Опенкин, почувствовав, что Лесю уже не переубедишь. — Все обойдется. Все будет в порядке!

— Мама! Не надо думать, что все, кто на границе, должны погибнуть. Мама! — Леся обнимала и целовала мать.

— Ты, как и отец твой… Да и от судьбы никуда не убежишь. А наша судьба то под пулями басмачей, то под пулями фашистов. Сердце мое разрывается, — всхлипывала Маргарита Григорьевна.

Детей и вещи внесли в вагон. Рассаживая своих, Рябчиков тоже не сдержал слез.

— А маму мы там встретим?

— Встретите!

— А ты скоро приедешь?

— Скоро!

— И Леся с тобой?

— И Леся. Прошу вас, Маргарита Григорьевна, умоляю, будьте им матерью, пока не встретите Зину! Маленькие же. Глупые. Так и стараются созорничать, — с комком в горле сказал он.

— Да они большие… — сказала Маргарита Григорьевна, бросив взгляд на дочку.

— Не надо так, мама! Я вернусь! — громко выкрикнула Леся, все еще держа мать за руку.

— Папа!

Эшелон дернулся. Клубы пара покрыли паровоз.

— Папочка!

— А мама нас встретит?

— Я не хочу ехать. Я хочу с папой! — неслись детские голоса.

Рябчиков и Леся спрыгнули с подножки вагона, в то же мгновение перед ними проплыло окно, сквозь которое было видно ребят с расплющенными о стекло носами. Над детьми — красивое в обрамлении черных волос лицо Маргариты Григорьевны. Она смотрела широко печальными, тоскливыми глазами.

Поезд набирал скорость. Стук колес сливался в единый шум. Рябчиков, Леся и Опенкин махали вслед руками. А по радио звучала песня:

Стоколос, Колотуха и киномеханик Шишкин быстро шли к заставе за боеприпасами.