У одного острова собралось с десяток яхт и катеров. Бросив якорь, наш капитан предложил всем добираться до берега вплавь, а сам разместился на надувной лодке и стал грести к берегу. Место было чудесное. На этом острове когда-то находилась тюрьма для особо опасных преступников.

Однажды они совершили побег, вплавь преодолели пролив, отделявший остров от материка, и растворились на необъятных просторах Бразилии. После этого случая тюрьму закрыли. Теперь одно из тюремных зданий используется для разведения черепах. Раньше в окрестных водах водилось множество больших черепах, но с развитием морского туризма изменилась их среда обитания. Необходимое им спокойствие было навсегда утрачено. Черепахи покинули эти места. Вот и взялись ученые-энтузиасты за искусственное разведение этих морских животных. А в народе за островом сохранилось название — Остров черепах.

На следующий день нас ожидала новая увлекательная поездка по побережью до старинного городка Парати. Находится он в соседнем штате Рио-де-Жанейро. Это, должно быть, единственный в Бразилии городок, сохранивший свой колониальный колорит. Трудно избавиться от ощущения, что на время переносишься в Португалию XVII века: бело-голубые одноэтажные домики под черепичными крышами, улицы, вымощенные крупными булыжниками, по которым неудобно ходить. Как будто вашему взору предстала нарисованная умелой рукой художника акварель с видами далекого прошлого. Бразильцам не свойственно бережное отношение к архитектурным памятникам. В стране иммигрантов не принято дорожить реликвиями прошлого.

Вернувшись на свою виллу, наши хозяева предложили посмотреть острова архипелага с высоты ближайшей сопки. Доехали быстро. Сверху открылась панорама просторного залива с множеством мелких островов. Солнце опустилось так низко, что цепляло огненным краем поверхность океана. Сумерки быстро окутывали темной вуалью окрестности. Как завороженные, мы созерцали уходящий в южную ночь сказочный пейзаж.

Итаньяэм — чудесный курортный городок на Атлантическом побережье. От зданий префектуры и муниципального совета веет такой стариной, какую трудно отыскать во всей Бразилии. Основан он был в самом начале колониальной эпохи. Широкие улицы вымощены квадратными булыжниками. Диковинные деревья в летние месяцы смягчают невыносимую жару, а осенью сбрасывают с себя пожелтевшие листья. В эту пору года ими была усыпана вся набережная, тянувшаяся вдоль нескончаемого пляжа. Утром, когда лучи южного солнца уже согрели воздух, по сырому желтоватому песку прогуливались редкие отдыхающие.

В Итаньяэме всего лишь одна гостиница. Это небольшое одноэтажное строение с красной черепичной крышей и выкрашенными белой краской стенами. Владелец недавно ее отремонтировал, и она приобрела вполне респектабельный облик, если учесть, что в бразильской провинции гостиницы никогда не отличались европейским лоском. Туристический сезон закончился, и город опустел. Постояльцев в гостинице было мало. Через пару дней я знал их всех в лицо. Мы обычно встречались за завтраком и обедом.

Как-то вечером, когда я стоял у стойки бара, размышляя, на что бы потратить два-три часа, оставшиеся до сна, мое внимание привлек высокий коренастый мужчина с седой шевелюрой и пышными усами. Его голубые глаза весело искрились. В молодости он, видимо, был весьма привлекательным и пользовался успехом у женщин.

Бармен поздоровался с ним, как со старым знакомым.

— Как дела?

— Все в порядке.

— Что будешь пить?

— Пиво.

— Он подошел к стойке и, взяв бокал пива, приветливо кивнул мне.

— Вы, должно быть, новичок в здешних краях?

— Да. Я недавно приехал из Сан-Паулу. Хочу отдохнуть пару недель в вашем городке.

Мы разговорились. Моего нового знакомого звали Пабло. В Бразилии он жил почти полвека. Вскоре после Второй мировой войны с большой партией «перемещенных лиц» он прибыл на итальянском пароходе из Генуи. Я подружился с ним. За время моего пребывания в Итаньяэме мы виделись почти каждый день. Очень быстро между нами установились доверительные отношения, располагающие к откровению. Движимый этим чувством, мой новый знакомый рассказал свою необычную историю. Она складывалась из разных эпизодов его богатой событиями жизни.

Пабло приехал в Бразилию в декабре 1948 года. Таких, как он, было много. Они покидали Европу без сожаления и с надеждой найти в Бразилии новую родину. Пабло происходил из казаков юга России. Его дед и отец были зажиточными крестьянами казачьей станицы Константиновка на Кубани. После революции 1917 года новые власти забрали у них мельницу, лошадей и коров, а в 30-х годах вместе с другими зажиточными казаками всю их семью отправили в ссылку в Калмыкию. На новом месте отец устроился работать на мельнице. Жили бедно. Незадолго до войны Пабло, к тому времени окончивший школу, был осужден на пять лет тюрьмы.

— За что же такой суровый приговор? — удивился я.

— В то время за малейшую провинность давали более длительные сроки. К ссыльным казакам советская власть относилась, как к враждебным элементам, и пользовалась малейшим предлогом, чтобы усугубить их и без того безрадостную участь. Однажды мальчишки с нашей улицы украли барашка у начальника местной милиции. Их всех отдали под суд. И меня вместе с ними, хотя я к этой краже никакого отношения не имел. Меня осудили за то, что я не донес на своих товарищей.

Отправили Пабло отбывать пятилетний срок под Новгород. Там его застала война. С приближением немецких войск заключенных перевели на север Урала. Первая зима была очень тяжелой. От непосильного труда и ужасного холода заключенные гибли сотнями. Пабло сильно простудился, заболел воспалением легких, и его ожидала неминуемая смерть, если бы не доброта одного профессора, который занимался в лагере изучением проблемы выживания человека в экстремальных условиях. Он выходил его и потом устроил работать в лагерную контору.

В марте 1942 года его досрочно освободили из лагеря, дав один месяц на дорогу до места ссылки родителей. Не без приключений он добрался до столицы Калмыкии. А оттуда — рукой подать до дома.

— Когда я вошел в хату, где мы жили в ссылке, мать сначала не поверила. Она уже считала меня погибшим. Вечером пришел с работы отец. За скромным ужином я рассказал о своих хождениях по мукам. На следующий день отправился в военкомат, как мне было предписано начальником лагеря. Однако в армию меня не взяли из-за слабого здоровья. Скорее всего таким, как я, не доверяли оружие. Позже меня определили во вспомогательное подразделение связи. Там я и встретил приход немцев в наше село. Мы сидели в блиндаже в ожидании приказа об отходе, но так и не дождались. О нас, видимо, просто забыли.

— А как отнеслись к вам немцы?

— Они нас первое время не замечали. Я пошел помогать отцу на мельнице. Молоть зерно нужно было при любой власти. Позже с немцами у меня установились хорошие отношения. Они ведь считали ссыльных противниками советской власти.

В дальнейшем мне стало ясно, что Пабло не очень любил распространяться об этом. На мои робкие попытки прояснить некоторые моменты его жизни в годы немецкой оккупации он неизменно отмалчивался. Я понял, что это связано с неприятными для него воспоминаниями, и деликатно переводил разговор на другую тему. Не знаю, сотрудничал ли он с оккупантами или нет. У меня не хватало духу спросить его напрямую. Я всегда испытывал неловкость, если мог поставить человека в затруднительное положение.

— А как вы оказались за границей?

— После поражения под Сталинградом германская армия стала отходить с оккупированных территорий. Долго не раздумывая, отец решил уходить с немцами. А что еще нам оставалось? Жизнь ссыльных, да к тому же еще побывавших под оккупацией, не сулила ничего хорошего. Ранней весной 1943 года, собрав скромные пожитки и погрузив их на телегу, в которую была запряжена единственная лошадь, мы отправились в долгий путь на Запад. Немецкие власти дали нам письменное разрешение на эвакуацию.