Потом мать собирается снова стать «нарком», а я ей говорю: «Ну, а если тебя убьют?» Она мне на это: «Но я обязана это сделать, Кэролин». Когда она называет меня так, то это означает: «Не спрашивай, хорошо?», а я ей на это: «А месть хоть сладкою была, но горечью вернулася сполна». Прелестные строчки из «Потерянного рая». Не так часто предоставляется возможность употребить свои знания. А она мне отвечает: «В стране идет война и негодяи одерживают верх», как будто она может освободить весь мир от наркотиков. А пока она занимается этим, мне надо оставаться у бабушки с дедушкой в их скучном доме, ходить в их скучный клуб с невзрачным бассейном.

Поэтому я и решила попробовать наркотики, понятно? В том смысле, что я чувствовала себя подавленной, несчастливой. У меня было ощущение, что я одинока и брошена. Я попробовала их не сразу. Я не то чтобы родилась наркоманкой в ожидании момента, когда можно сорваться, правильно? Мы с Дженифер пошли в клуб и там встретили этих ребят, может, выглядевших и не особо привлекательно, но у которых была квартира и то, что они называли крэком, но мне кажется, что это был не крэк, а «перуанская скала». Мне папа как-то рассказывал об этом. Она похожа на крэк, но на самом деле это не крэк.

Как бы там ни было, Джен курила эту штуку в трубке. Я никогда не спрашивала ее, какой вкус у этого наркотика, но запах шел, как от носков Филиппа. Джен полностью выключилась и стала заниматься любовью с этим парнем, а второй парень захотел проделать это со мной, но я не захотела, понятно? Джен сказала, что во мне говорят гены «нарка», но это ведь не причина, так ведь? Причина в том, что я не хотела заниматься этим в присутствии Джен и другого парня, а кроме того, он мне не особенно нравился, хотя и оказался не таким страшным.

Потом наступает Четвертое июля, вот, день рождения мамы, значит, а я не могу поздравить ее, так как не знаю, где она. Так и мы с мамой никогда не знали, где был папа. Бабушка сказала, что мне следует думать об особых пожеланиях ко дню рождения мамы и она как бы получит их по невидимым проводам. Я пыталась так сделать, но мне не понравилось. Мне не было так хорошо, как бывает на праздниках, когда вокруг счастливые лица, когда именинники получают подарки, находясь в центре внимания. Поэтому, когда мы с Джен поехали в Нью-Йорк, чтобы посмотреть салют, я не вернулась. Сейчас я знаю, что мама звонила, и знаю, что ей не следовало этого делать. Я не думаю, что чувствовала бы себя лучше, если бы была в тот момент дома. Я была в состоянии полной отрешенности. Я могла с ней и поругаться, и спросить о том, где она находится, и о том, когда она вернется, то есть о том, о чем мне не следовало бы спрашивать. Я чувствовала бы себя ненужной и в любом случае убежала бы от бабушки и дедушки.

У Джен есть друг, который знаком с женщиной по имени Ли-ли-ан. Так это имя не пишется, она его так произносит, как будто она француженка, хотя на самом деле из Бруклина, как и мы с Джен. Ли-ли-ан продает детям наркотики на квартире, вроде бы безопасные, не разбавленные всякой ерундой. И если принимать малыми дозами, то это не опасно для жизни. Мне она не понравилась, эта Ли-ли-ан, из-за манеры произносить свое имя, — ведь ее имя Лилиан, так ведь? — манеры одеваться, как девочка, и слушать детский рок, который мне нравится. Но взрослым не пристало его слушать, так ведь?

Джен рассказала Лилиан, что мой папа «нарк». Она это сделала, потому что Лилиан хотела знать, что мы хотим купить. Джен попросила ее что-нибудь нам порекомендовать. Я была против этого. Я сказала, что Лилиан нам не может ничего порекомендовать, скорее всего, нам самим нужно знать, чего мы хотим, иначе попадем в ловушку. Вот тут Джен и рассказала, что мой папа «нарк» и что от него я узнала о наркотиках и делах, с ними связанных. Я сказала Лилиан, что мой папа больше не «нарк» и что он умер. А Лилиан ответила: «Бедная девочка».

Она дала нам «экстаз» по оптовой цене, объяснив, что это весьма приличный наркотик. Я промолчала, но вспомнила, как папа однажды говорил то же самое. Папа также сказал, что о семье Мэнсон тоже никто плохого слова не слышал, пока они не убили много людей.

Не помню, сколько времени я находилась у Лилиан, и все ли время там была Дженифер. Потом я оказалась в этой комнате, в какой-то трущобе. Не знаю, как я сюда попала. Тут были мужчины, которые не выглядели подлецами, но и хорошими они вряд ли были. Я поняла, что Лилиан, должно быть, сообщила им о моем отце, и они меня похитили. Они думали договориться с другими «нарками» и заставить их сделать то, что им было нужно.

Мистер Аронсон тоже присутствовал. Он работал с папой и обычно приходил к нам обедать, наверное, один раз в год — не в День Благодарения, Рождество или другой крупный праздник, а на День Труда или Памяти, иногда на День Четвертого июля, на день рождения мамы. Ко мне в комнату он вошел лишь раз. Он ничего не сказал, но я поняла по его лицу, что мне следует молчать, иначе можно навлечь на себя большую беду.

Потом пришла мама. У нее была короткая стрижка. В руке она держала пистолет. У меня в комнате находился охранник, и мама выстрелила ему в лоб. У него мозги вылетели из затылка и забрызгали всю стену. Мама обняла меня и спросила, все ли со мной в порядке, а затем повела в другую комнату. Там был мистер Сейлес. Охранник, стоявший за дверями моей комнаты, теперь лежал, уткнувшись лицом в пол, в луже крови.

Мама и мистер Сейлес вывели меня наружу, мы сели в машину, которую повел мистер Сейлес. Мама заставила меня лечь на заднем сиденье, что я, и сделала, положив голову на ее колени. Я не видела, куда мы едем, потом заснула и проспала долго, потому что, проснувшись, заметила, что светает. Мать разрешила сесть, и я увидела, что мы находимся за городом. Мы подъехали к большому дому, стоящему посреди лужайки. Он утопал в зелени. Там были бабушка с дедушкой, и мама сказала, что там все будут в безопасности. Маме нужно было завершить дело, но она пообещала вернуться побыстрее.

Прежде чем уйти, она сказала: «Некоторые из нас, включая и меня, думали плохо о твоем отце, подозревая, что его купили люди, занимающиеся наркотиками. Мы называем это „стать оборотнем“. Твой папа им не стал, он только делал вид, что был им, потому что хотел найти настоящего „оборотня“, того, с кем он работал долгое время и к кому не мог подойти просто так и обвинить — он хотел найти неоспоримые доказательства». Я спросила: «Это не мистер Аронсон?» Она ответила отрицательно — мистер Аронсон тоже играл отведенную ему роль. Потом она сказала: «Легче всего обмануть людей, доверяющих нам, любящих нас, ждущих выполнения наших обещаний. Они единственные, кого мы можем предать. Люди предают Родину, семью, друзей, коллег за деньги, власть и, думаю, по другим причинам. Некоторые из них, как мне кажется, не выдерживают ответственности. Может быть, легче мошенничать, чем играть по-честному, — мошенник устанавливает свои правила и выигрывает».

Помнишь книжку, которую ты любила, когда была маленькая, — «Приключения Стенли Кейна»? Там есть свинья, повторяющая «я выиграю, я выиграю» независимо от того, в какую игру она играет. Стенли Кейн спрашивает ее, как получается, что она выигрывает, а свинья говорит, что по правилам всегда выигрывает свинья. Стенли Кейн спрашивает: «А кто придумывает эти правила?» На это свинья отвечает, что это делает она сама.

Не странно ли видеть, как твоя мать стреляет человеку в голову, и смотреть, как мозги разлетаются по стене и кровь хлещет, а потом говорить о книжке, которую тебе читали в четыре года.

Скэлли собирался повеселиться. Он суетливо побежал по направлению к конюшне, открыл замок, взломал крышку первого попавшегося деревянного ящика, достал один из отвратительных безобразных автоматов, пару патронташей, перевязался ими, как Рэмбо, и так же быстро вернулся в дом. Хотя вид Скэлли и внушал страх, в жизни своей он, если и стрелял, то из детского ружья и, будучи по натуре мирным парнем и питая отвращение к резким звукам, он тем не менее изрешетил западную стену дома Рэчел, отчего она стала напоминать кусок швейцарского сыра.