Барнс медленно пробуждался, стряхивая с себя остатки сна. Ему приснилось, что он лежит в кровати в студии на Девятой улице с лесбиянкой Мари-Кристин и Джоанной. Затем вместо кровати он вдруг оказался на мате, покрывающем пол, но не у себя в студии, а в большой комнате без окон, похожей на зал для борьбы.

Борьба. Временами на Барнса накатывали воспоминания о его занятиях этим видом спорта. Эти воспоминания были как обвинения, которые Барнсу хотелось отвергнуть, а может, посмеяться над ними. Борьба? Ха! Но все-таки борьбой он занимался с увлечением — четыре года в старших классах и половину первого курса в колледже. Именно там обстоятельства вынудили его бросить на чашу весов спорт и три новые всепоглощающие страсти: выпивку, сигареты и женщин. Борьбу он решил не оставлять, посчитав несправедливым распрощаться с увлечением, которому он посвятил столько времени. Некоторое время Барнс пытался совмещать все четыре занятия — заниматься борьбой, пить, курить и трахаться. «Смотри, не оставь никотиновые пятна на мате, Барнс», — любил повторять тренер перед каждой тренировкой. «Опять на спине, Барнс? Неужели ночью не належался?», «Полегче с Барнсом в броске, ребята, а то разобьете ему бутылку в кармане». Все его страсти мирно уживались друг с другом. После тренировок или соревнований — независимо от того, побеждал Барнс, проигрывал или был на равных с соперником — он чувствовал себя уязвленным. Выпив, покурив и потрахавшись, Барнс чувствовал успокоение.

«Смотри, не оставь никотиновые пятна на мате, Барнс», — подтрунивал над ним тренер на тренировке, оказавшейся последней для Барнса. Он тогда не выдержал: «Да пошел ты куда подальше». Тот не остался в долгу: «Полегче, придурок». Барнс завелся и назвал его дерьмом собачьим, стянул с себя тренировочный костюм, бросил его в центре на мате и показал средний палец тренеру. Барнс поехал в раздевалку, где переоделся, около спортзала поймал машину и отправился в город, в бар рядом с железнодорожным вокзалом, где весь вечер пил, курил, а затем подцепил секретаршу из Коннектикута по имени Мьючел, которую и оттрахал в ее квартире, расположенной над мастерской по ремонту электроприборов.

Несколько лет спустя вербовщик из Джорджтауна спросил Барнса, почему тот бросил борьбу, имея хорошую академическую успеваемость. Барнс объяснил, что у его класса была большая учебная нагрузка, а кроме того, работа на полставки в библиотеке юридического колледжа не оставляла времени на удовлетворение всепоглощающей страсти. Вербовщик (интересно, работает ли он до сих пор в Джорджтауне? Если работает, то, став директором, Барнс его уволит) даже не подумал сверить версию Барнса с мнением тренера.

Во сне — подумать только — приснился тренер или какой-то другой заинтересованный зритель, чье лицо было огромным — во всю стену из стекла. Смотрела Рита. Она выкрикивала указания, а может, подбадривала проститутку, лесбиянку, Мари-Кристин и Джоанну. Они все вместе тянули с усилием один из членов Барнса.

— Сэр?

— Да, Коллинз.

— Уже шесть тридцать, а движения никакого.

Барнс глянул на часы. Они отставали на одну минуту от часов Коллинза. Оба сидели в «вольво», принадлежащем матери Коллинза. Улица, та улица, на которой жила Рита Аройо, находилась где-то поблизости, но где конкретно — Барнс понятия не имел. Может быть, в центре этого района, а может — на окраине.

Библиотека имени Моргана находилась рядом, за углом — «Альтманс», а больше Барнс об этих местах ничего определенного сказать не мог, кроме того, что где-то здесь он провел одно из лучших мгновений своей жизни. Это было в тысяча шестьдесят первом году после окончания первого курса. Проведя обязательную неделю с родителями, Барнс поехал в Нью-Йорк погостить к старому приятелю отца, а заодно и подработать в его рекламном агентстве. Однако основным в планах Барнса было курение, выпивка и женщины — возможности, предоставляемые Нью-Йорком.

И вот однажды жарким субботним днем по дороге в офис, куда Барнс направлялся, чтобы помочь с отправкой почты, будучи полным сил и энергии от утренней любви со стюардессой, с которой он познакомился где-то в этих местах, на Мэдисон-авеню он встретил Джеки Робинсона. Тот был одет в светло-серый костюм и нес дипломат, ковыляя характерной голубиной походкой, сопровождаемый двумя мужчинами, которые тоже были одеты в строгие костюмы. Один из них что-то оживленно рассказывал. Джеки Робинсон взглянул на приближающегося молодого Барнса, заметил, что тот его узнал, и понял, что наступил момент отдать должное одному из своих почитателей — разглядевший звезду сам становится звездой в своем роде. Джеки Робинсон кивнул молодому Барнсу, сказал своим характерным высоким голосом: «Привет, как поживаешь?» и, отвернувшись, вновь стал слушать рассказ своего спутника.

Джеки Робинсон…

— Сэр?

— Да, Коллинз.

— Я тут все думаю, сэр, об агенте Ван Митере и сигнале предостережения. Я имею в виду не Сюзан Ван Митер, а ее мужа.

— Откуда тебе известно, что он подавал сигнал, Коллинз?

— По слухам, сэр.

— И как ты оцениваешь их надежность?

— Я им мало доверяю, сэр. Я бы не придал этому значения, если бы не имел возможности видеть агента на задании и в конторе. Я обратил внимание на некоторые отличия в прическе и в манере носить часы, очки. Если вы отрицаете существование предупреждения агента, то я откажусь от своих домыслов и извинюсь за то, что позволил себе высказать это предположение.

Барнс уловил в словах Коллинза противоречие между реальными фактами и желанием действовать согласно версии начальника.

— Молодец, Коллинз.

Кивок Коллинза означал благодарность и готовность действовать согласованно.

— Кажется, он говорил нам, что следует обратить внимание на левшу, гомосексуалиста, человека, носящего контактные линзы, и с зачесанными назад волосами.

— У тебя есть такой на примете? — спросил Барнс. — Кто-нибудь, удобно пристроившийся?

— Агент Аройо часто зачесывает волосы назад.

Барнс рассмеялся:

— За исключением периодов, когда она этого не делает. Кроме того, она не левша.

— Да, сэр. Это я знаю.

— Я левша, Коллинз.

— Это я тоже знаю, сэр.

— Конечно, Коллинз. Ты осведомлен о каждом левше на восемьдесят девятом этаже и о многих в Джорджтауне. А что еще тебе известно, Джек? И что ты вообще об этом думаешь?

Коллинз, казалось, даже расцвел оттого, что к нему обратились по имени.

— Сэр, я думаю, вы помните, что я говорил раньше. Я считал, что по легенде Ван Митер был гомосексуалистом, чтобы ввести в заблуждение Филлипс и не вступать с ней в интимную связь. Может, так оно и было, но здесь есть еще один момент: Ван Митер хотел показать нам, что в этом замешана женщина.

— Довольно нелогичный момент, Джек, — не согласился Барнс. — Ван Митер представлялся гомиком, чтобы мы по этому знаку искали женщину?

Коллинз вежливо удивился непониманию Барнса, но его голос звучал прохладно, даже холодно.

— Смысл ясный — было бы слишком очевидно, если бы агент захотел изображать из себя трансвестита. В этом случае человек, на которого он указывал, мог предпринять шаги для устранения угрожающей ему опасности до того, как мы раскроем его. Я изучаю некоторые из ваших дел, сэр. Косвенный сигнал опасности в вашем случае — это измененный почерк, а всем известно, что Ван Митер — ваш ученик.

— Блестящий ученик, — подтвердил Барнс.

— Точно, сэр.

— Так же, как и его жена.

— Да, сэр.

— Так же, как и агент Аройо.

— Да, сэр.

— Давай поднимемся, Джек. Пора.

— Слушаюсь, сэр.

— Может, мне не следует об этом говорить, Сюзи. Ты ведь вдова. Но что ты натворила? Вызволила Кэрри и замочила двух человек «Невозмутимого Д»? Ты совершила серьезную ошибку в таком случае.

Сюзан надула губы. Аронсон встал из большого крутящегося кожаного кресла и вышел из-за такого же большого дубового стола, чтобы утешить ее. Сюзан быстро проскочила мимо Аронсона и села сама, откинувшись в кресле. Она улыбалась: