— Копейки. Давай корми меня яйцами…

Настроение у Власа испорчено. Вечер прошёл ужасно. Сначала Славка прилежно старался есть с помощью ножа, умилительно при этом морщил лоб, пыхтел, почти не чавкал. Потом он стал «распевать» гитару. Влас сидел в кресле напротив и любовался светлыми вихрами.

— «Уматурман», ну то есть братья Крестовские, «Куда приводят мечты»! — объявил Славик, умело заиграл и тихо запел: — Я сидел и смотрел мультфильмы, словно рыбак на причале, даже стал забывать, что моя жизнь — это сплошной вокзал…

И все куплеты популярной песни. Не так, как у Крестовских, а по–своему. Но и про Диснея, и про Высоцкого, и про Миронова, и про Бога… как–то верилось, как–то правильно пел. У Власа вертелось в голове ужасное: «Пиздец!» И он с трудом делал равнодушно–снисходительное лицо. Он попросил Славика хриплым голосом:

— Давай ещё.

И тот не кривляясь задушевно запел–заговорил:

— Ну и дела,

Когда всё в жизни кувырком.

Из–за угла

Сверкнув, промчавшись с ветерком,

Трамвай ушёл,

Теперь пешком.

Руки согреть

И, дверь закрыв на два замка,

Долго смотреть

В окно, считая облака.

Сложить стихи в последний раз,

Потом открыть на кухне газ.*

Славка пел хорошо. Нет, он пел замечательно. Безнадрывно, прокрадываясь куда–то внутрь, и в то же время просто, без вывертов, попадая не только в ноты, но и в краски вечера, в тусклое свечение золотого ободка на богемском стекле бокала с красным вином, которое позволил себе Влас. Настроение катастрофически смеркалось, серело, начинало тревожить.

Под финал вечера довольный Славик вспомнил о Гюго. Объявил, что очень–очень хочет почитать вслух одну главу из романа. И эмоционально, с торжествующим выражением лица продекламировал про печальное ремесло компрачикосов — мастеров по уродованию детей.

— «Унижение человека ведёт к лишению его человеческого облика. Бесправное положение завершалось уродованием. Некоторым операторам того времени превосходно удавалось вытравить с человеческого лица образ божий…» — читая страшные вещи о садизме семнадцатого века, Славик озорно поглядывал на Власа. А тот, обречённо отвалившись на спинку кресла, рассеянно собирал мысли, конечно, осознавая, что парень словами Гюго обличает его садистские наклонности. Но думал он не об этом. Как горох раскатились по его сознанию мысли, отзываясь тоскливым эхом: «Ни одного повода… Ни одного повода… Ни одного повода… Я его слишком напугал вчера? И теперь ни одного повода… Чёрт!»

Достопочтенная публика! На манеже цирка дрессированные собачки: прыгают через кольцо, считают цифры, ходят на задних лапах, едят ножом и вилкой, поют под гитару — восхищают даже дрессировщика! В антракте вы можете сфотографироваться с ними в фойе и на манеже!

___________

* Сильно извиняюсь за цитату, «Страшная тайна» А. Васильев, «Сплин».

========== Номер шестой: «Алко-эквилибр» ==========

Четыре дня без наказаний! Наказание для Власа. Видимо, не настолько пропащий был Славик. Запросто учил ударения в сложных словах, даже если не вполне понимал их смысла. «Сдал экзамен» по вилкам, ножам, по умению завязывать галстук. Ни разу не курил, выучил «Ветер» из репертуара «Brainstorm» и даже повеселил Власа идиотским английским, исполняя хит всех времён и народов «Sweet dreams» в манере Мерлина Мэнсона. Четыре дня Славик вёл себя как паинька, получая затрещины только за «чо» и за «блин». Влас даже провоцировал парня на недостойное поведение, отправившись с ним в ресторан и заказав устриц, не больше не меньше. Но наказать за неумение пользоваться устричной иглой тоже не получилось. Слава просто набычился и не притронулся к раковинам, заявив, что «жрать животинку живую» не будет ни за что. Выпил белое вино, закусывая хлебом, макая его в нормандский соус, что подали к устрицам. Влас было попытался его заставить попробовать морской деликатес, но Славик расписал, как он всё тут заблюёт, так образно, так выразительно, что Власу, во–первых, самому расхотелось есть, во–вторых, поверив провинциальному негурману, он решил не позориться в этом дорогом месте. Ограничился только щелбаном — за то, что вообще за столом про всякие мерзости говорит.

Правда, успехи в освоении этикета, пожалуй, только усиливали скуку и тоску в озорных глазах. Быть целый день одному, не иметь возможности побазарить с нормальными чуваками, послоняться по злачным местам города, напороться пивасом, да ещё и не ржать над суперюмористическими сериалами одного суперинтеллектуального канала — это было настоящее испытание. Даже Гюго не помогал, наоборот, заставлял Славика ощутить себя самого Гуинпленом в кругу лордов. Увидев, что его подопечный сник, Влас решил на выходной свозить его в больницу к матери повидаться, вывести в свет в театр и рискнуть взять с собой в клуб. Когда ему было об этом сказано, тот даже подпрыгнул от радости и прошёл кружок лезгинки. А потом ещё вечером, пока Влас работал в кабинете (и заодно подслушивал), Слава рассказывал Сучаре (почему–то именно эту рыбину он выделял среди других), как он завтра зажжёт и мир повидает.

Появление «Астона Мартина» у захудалой, унылой районной больницы в таком же захудалом посёлке вызвало фурор. Местные обыватели даже фоткать на мобильники начали машину, что изрядно бесило Власа. Он нервно посматривал на часы, ожидая Славика, который с утра устроил истерику в связи с нежеланием надевать нормальный костюм, розовую рубашку и галстук. Власу даже пришлось вновь прибегнуть к шантажу, чтобы убедить мелкого (он так давно уже Славика окрестил) выглядеть прилично. Перед тем как улизнуть в больницу, он всё–таки снял пиджак и галстук, «чтобы не позориться». И уже минут пятнадцать пропадал. Конечно, Влас не пошёл вместе, смотреть на демократический уровень здравоохранения совершенно не хотелось. Смотреть больной матери Славки в глаза не хотелось ещё больше.

Парень вернулся от матери довольный и говорливый. Сказал, что корзина с фруктами произвела должное впечатление на всех «сокамерниц мамкиных». А его внешний вид мать растрогал так, что та прослезилась.

Театр произвёл на Славика неожиданное воздействие: «Средство Макропулоса», спетое и сыгранное торжественно–весело, склонило дурную голову ко сну. Стыдоба! Влас ещё и места в самом что ни на есть партере взял, а Славка вдруг стал заваливаться на его плечо и в конце концов сладко примостился и посапывал всё третье действие. Все перипетии последних лет жизни Эллины Макропулос прошли мимо его розовых ушей и голубых глаз. Зато по окончании он потребовал зайти в театральный буфет и испробовать кофе с коньяком.

Наверное, кофе с коньяком было напрасным. Так как после они отправились в «Zona» — весьма горячительный клуб. Из пяти этажей «Зоны» Влас сразу направился в VIP–чилаут — туда, где не только лаундж и джаз, но и неплохой стриптиз под изысканные коктейли. Тем более там Георг и Дэн уже ждут, не терпится им поглазеть на прогресс в воспитании Славика. Последний следовал за Власом притихший: на него явно ночной, громкий, многоликий клуб произвёл более яркое впечатление, нежели современная опера. Он чуть было не сбежал в обитый мехом зал R–n–B, начал подлягивать и подпрыгивать под пошлые, с точки зрения Власа, звуки. А вот как раз VIP–зал его разочаровал, нет здесь, видите ли, толкучки и «зажигалова», а только томные ритмы и сиплые мелодии. Две стриптизёрши, обсыпанные блёстками тоже не произвели должного впечатления, хотя они выглядели довольно–таки профессионально, пусть и без всякой ролевой композиции.

— Пф–ф–ф… я всяко лучше станцую, ну чо это?

— Дома станцуешь. А тут веди себя прилично.

Особенно сильно был изумлён Дэн — он же не видел Славика после преображения внешнего. Он почему–то отметил необыкновенно белые зубы объекта, Славик даже обиделся:

— Что я? Коняга? Зубы как зубы! Вот тута пломба, — он раскрыл пасть и залез туда пальцем, — и вот тута.

— Класс! — радостно встрепенулся Георг (факт, не на пломбы).

— М–да, — удовлетворённо объявил вердикт Дэн.