— Эта та зелёная штука? Давай!

И Влас дал. Сначала по всем правилам: с кусочком сахара, абсентной ложечкой и ледяной водой. А потом по–русски: с гейпфрутовым соком и с кофе. Сам не пил, наблюдал, как Славика уносит за грань понимания действительности. Парень совершенно поплыл, уже не контролировал себя:

— Какое это мудилово… Вот ты, Власик, х–х–хуйнёй страдаешь… послушай миня, вот какого хуя ты работаешь? Да ещё и бегаешь с утряни… Мне весь мозг выебал, ага… Если б не это, остался бы у тебя, кормил бы этих свинтусов в аквариуме… А ты! Ты… чо? Куда? Ну да… Я чо–то немного того… типа выпимши… А ты страдаешь хуй–нёй! Это я тебе говорю!.. Да помоги мне, чо–то я… того этого… падаю…

Споил. И даже матершинные слова не считал. Просто поволок парня в его комнату, тот «умирал» прямо на руках: с каждым шагом всё тяжелее тело, всё непослушнее движения, всё несвязнее фразы, вернее, уже даже мычание с междометиями. Влас стал раздевать Славика, тот захихикал и совершенно затих, как только оказался в горизонтальном положении. Он был раздет до трусов и подвергнут методичному ощупыванию: наверное, так осматривают пациента, чувствуя каждую косточку и мышцу. Потом Влас приблизился к лицу пьяной жертвы, разгладил на нём брови, провёл по скулам и захватил в мягкий плен подушечек пальцев обе мочки ушей. Розовые, маленькие, нежные, тёплые. Не выдержал, нагнулся ближе и припал к одной губами, втянул ухо в себя, тихонько подул и прошептал:

— Теперь мне мало правильных ударений… ты должен повиноваться. Слышишь меня? Я скажу: «На колени». Ты встаёшь на колени. Я велю лаять — будешь лаять. Захочу, чтоб разделся — разденешься. Ты должен быть послушен… И дело не в цацках от Картье. Не в них.

— Муди–и–ила… — промычал Славик и подвигал бровями, упёрся рукой во Власа и медленно развернулся. — Все суки–бляди…

— Твоё счастье, что ты пьяный, — философски изрёк Влас и вдруг припал к загривку парня и оставил там засос. Потом сел на кресло–качалку и задумчиво сквозь ночь уставился на Славика, на его белую спину, на маленькие ягодицы под трикотажем Кельвина Кляйна, на светлую макушку, на розовые пятки. Влас стал качаться, кресло чуть поскрипывало. Хозяин квартиры думал, и, по–видимому, думы эти были малоприятными, они хмурили лоб и темнили глаза. Он так просидел долго и всё качался, качался. Встал, прикрыл голое пьяное тело одеялом и уже в дверях развернулся и кому–то в комнате задал вопрос:

— А может, Дэн прав? И мне это опасно?

***

Может, кто–то думает, что на следующий день оба спали до полудня? В семь тридцать Влас со всё–таки мятым лицом зашёл в комнату Славика.

— Подъём! На пробежку.

Тот сделал вид, что мёртв, даже не шевельнулся. Повторилась сцена после первой ночи: Славка был стащен за ногу с кровати, растолкан, обхлопан по щекам, поставлен на ноги. Убийственное непонимание вкупе с горем–несчастьем — вот что было на лице бедолаги. Он тихо бурчал себе под нос что–то раздражённо, отчётливо же было слышно только одно слово: «Извращенец!» Но это на садиста–физкультурника не действовало. Костюм. Кроссовки. Наручники. И полтора километра вместо двух в честь воскресенья.

На завтраке Влас обратился к Славику, сидящему с постным лицом, с вкрадчивым вопросом:

— Слава, ты помнишь, о чём мы вчера с тобой договорились?

— Неужто не пить больше? Так–то здравая идея, башка–то раскалывается.

— Нет, не об этом. О том, что ты обещаешь выполнять все мои команды, даже если они будут весьма странными.

— Команды? Апорт? Голос? Рядом? К ноге? Дай лапу? — И Славка высунул язык и часто задышал, изображая собаку.

— Значит, помнишь, — серьёзно произнёс Влас. Так серьёзно, что гость перестал иронизировать и поменялся в лице:

— Ты чо? — Получает по лбу. — Не по приколу сейчас сказал? Будет команда «дай лапу» и «апорт»?

— Ты не должен думать о том, какие команды будут, а какие нет. Просто подчиняться. Так надо.

— А если ты велишь мне с твоего шешнадцатого этажа сигануть. Я чо, — получает по лбу, — должен буду сигануть?

— Очень остроумно, — устало парировал Влас. — Вот сейчас. Прекрати есть и сядь на пол.

— Чо? — Тут же последовала затрещина.

— На пол сядь.

— В культурном обществе на полу не сидят, а тем более не едят на нём!

Тогда Влас резко хватает тарелку с кашей, в которой ковырялся Славка и кидает её о кафель над мойкой.

— Сел. На пол. — В его голосе сконцентрировалась вся власть мира, весь холод Арктики. — Садись. Мы с тобой договорились. И если ты нарушаешь договор, ты знаешь, что я сделаю.

— Что же это такое? Чо–то я не помню, как мы договаривались! Тебя укачало, что ли?

— Сел на пол.

— Блин. Страшно… — И Славик медленно сползает на пол, на четвереньках подползает к стенке и садится рядом, прислоняясь спиной к вертикали.

А Влас спокойно садится за стол, пододвигает к себе тарелку с овсянкой и начинает есть: так культурно, так эстетично, что аж противно. Снизу, от стены на него ненавидяще уставились два голубых глаза.

— Вкусно? — ехидно спросил Славик.

— Тебе не разрешал никто разговаривать!

— Ещё и не разговаривать?! Что за х–х–ху…тор?

До конца завтрака больше не было ни слова. Влас был доволен первым шагом. Ему казалось, что удачно он со Славкой «поговорил». Сейчас начнёт подчинять.

Достопочтенная публика! На манеже вольтижёры на качелях! Гимнасты сменяют друг друга, подлетают высоко и опасно! Как важно здесь держать баланс, угадывать движения партнёра! Восхитимся! Ита–а–ак, номер «Укачало»!

___________

*По–видимому, композиция Imany «You will never know».

========== Номер седьмой: «Надо — не надо, будет клоунада!» ==========

— И стоило меня будить в рань раннюю? Это чтоб я щас тут сидел? Вла–а–ас! Можно я хотя бы в свою комнату пойду? Вла–а–ас! А можно я яблоко возьму, я на полу его съем. Вла–а–ас! Чо за фигня–то? Мне тут скучно! Дай мне хотя бы Гюгу! Или давай я с рыбинами в комнате посижу. Вла–а–ас, я не понял, яблоко–то можно? — орал Славик, сидя по–турецки на полу кухни. Орал уже несколько минут. Просто уйти из кухни или просто встать он опасался. Его хозяин–самодур материализовался неожиданно в проёме двери.

— Я тебе сказал рот закрыть! Сядь по–другому, как я тебе велел, на колени. Никаких яблок, романов, рыб. Сиди здесь, пока я не разрешу выйти.

— Ну почему?

— Просто потому, что я так хочу.

— Ну это же бред!

— Я тебе даже объяснять не буду. Просто учись подчиняться и учись испытывать от этого удовольствие.

— Какое удовольствие может быть от тупого сидения, это ж не дрочка!

— А я тебе потом позволю подрочить. — Влас присел на корточки перед недоумевавшим парнем, прищурился, но взгляд оставался стальной, непрошибаемый.

— Позво–о–овлишь? — ещё больше удивился Славка. — Ты не припух? Я чо, должен спрашивать у тебя, дрочить мне или нет?

— Да.

— Ну ты ебанутый!

— Один. — Славка даже подскочил на заднице:

— Это нечестно! Это я в состоянии эффекта выразился! Фига ли ты считаешь! Сам же меня довёл!

— Не эффекта, а аффекта. И не тебе мне указывать, что считать, а что нет. Ты слушаешься меня. Сейчас ты молча сидишь здесь на коленях и никуда не ползаешь, ничего не ешь, просто сидишь.

— А думать можно? — типа с сарказмом сказал Славик.

— Во–первых, ты вряд ли умеешь по–настоящему. Во–вторых, я реалист, если я скажу тебе, что нельзя, то ты не справишься. Всё равно в этой голове какие–нибудь пошлости закрутятся. Но в идеале, конечно, и думать нельзя.

В ответ открытый рот, зависание несколько секунд, а потом возмущённый возглас:

— Всё! Харэ! — Славик нервно встаёт и кричит этому придурку в лицо: — Нахрен мне твоя тридцатка? В гробу тебя видал вместе с ней! Отъебись от меня, я ухожу.

— Это два.

— Пиздоклюй, хуесос, мудила, ебанат калия, Влас–пидорас… — Славик прикрыл глаза и выпалил всё это в лицо Северинову и собирался продолжить список, но его прервали, заткнули горячей ладонью рот.