— Ты ответишь за это, — прохрипел он. — Долбоёб!

Северинов наклонился близко–близко к Славе, захватил губами мочку уха, оттянул её, отпустил и сказал, задевая губами, в висок:

— Это был «один»…

Десять хУли-хупов на одного человека! Перед вами выступали мастера оригинального жанра: один на матах, другой против матов!

========== Номер четвёртый: «С переодеванием и связыванием» ==========

Опять в семь тридцать. Опять срывается одеяло и категоричное: «Живо встал!» И самое удивительное: никакого смущения и виноватости по поводу вчерашней плётки, вчерашних нежных рук на чужом теле и поцелуев в область поясницы. Как будто ночь истирает память. Славик издал горестный стон и, не поворачиваясь к истязателю, произнёс:

— Объявляю забастовку! Меня будут бить, а я бегать как послушная собачка? Хера с два!

— Одевайся! Я сейчас сделал вид, что не слышал твои слова. Мы идём на пробежку. — И стоит, разглядывает голого парня, наверное, удостоверяется, что не осталось следов от плётки и от поцелуев. Но они остались: красные полосы на белом теле и проклятое ощущение горячей гладкой кожи на губах и на ладонях.

— Я не пойду никуда! Я болен! — И свернулся зародышем, демонстрируя только спину, задницу и упрямый затылок.

— Пойдёшь! — Влас подхватывает это голое тело под шею, опрокидывает на бок, хватает под коленями и поднимает на руки. И сам испугался от такого своего напора и решимости: слишком гладкое тело, слишком неохота отпускать из рук, слишком близко голубые глаза, Власу показалось, что они совсем не заполнены страхом или протестом, они притягательно хитры. С трудом он сбросил Славика на ноги и подтолкнул к креслу, на котором качалась аккуратно сложенная спортивная форма. Тот забубнил что–то на своём, на гопниковском, языке и начал–таки одеваться. Всё чистое, трусы опять в пакетике, и вновь «Calvin Klein». Под финал облачения на запястье несчастного Славика замкнулось кольцо от наручников с длинной цепочкой.

В этот раз с пожилым Виктором Сергеевичем громко поздоровался сам Славик, у мужчины повело бровь вверх, а Влас вновь не смог сдержать улыбку. Рушатся все его принципы несгибаемости и ледяного самообладания. Рушатся. Причём очень стремительно. Влас это понимал, но ничего не мог поделать. Улыбался (ладно, что не ржал) и никак не помогал Виктору Сергеевичу, между прочим, руководителю главка столичного строительного монополиста, справляться с болтовнёй Славика:

— Привет любителям спортивной ходьбы! Как живёте, как животик? Как жена? Почему не бежит с вами? Прикиньте, Виктор Сергеевич, у Власа все труселя запаяны в пакетиках! А ещё он меня бил! Плё–о–о–откой! Позвоните Астахову! Он же этот, который дитёв от домашнего насилия защищает! Он заинтересуется моей судьбой! И вы в телике окажетесь! Блин, да что же ты меня дёргаешь? Свободу Вячеславу Бубенцову!..

На завтрак, пока свободолюбивый Бубенцов омывал своё дискриминируемое тело в душе, Влас приготовил гречневую кашу с орехами. Подопечный сначала возникать начал, типа «чо, я маленький, чтоб кашу с утра!», а потом слопал за обе щёки, изредка огрызаясь на замечания хозяина по поводу чавканья. Ровно в девять Влас при всём приличествующем виде отправился на работу. Костюм от Бриони, свежая рубашка, галстук от Кардена, сапфир на пальце, телефон около уха. Славик провожал его с восторженно открытым ртом. Особенно его поразило, что «истинный господин» пшикал вокруг шеи духами. Они, конечно, чудесно по–мужски пахли, но он–то привык к дезику за семьдесят рэ.

Влас выдал Славику задание на день:

— Вот тебе книга «Этикет за столом», прочитай, выучи типы вилок, бокалов и сами правила. Вечером проверю. В кабинет не заходи, там сигнализация стоит. Возможно, я приеду за тобой на обеде и мы поедем тебя одевать. Телефон, домофон не трогать. Роман Гюго лежит в большой комнате. Можешь разобраться с кофемашиной, инструкция на ней. Полей бонсай и покорми рыб, корм в тумбе, там же брошюра о том, как за ними ухаживать и сколько сыпать корма. Всё. Веди себя прилично. Помни, что я могу наказать.

Славик выслушивал всё это с радостным выражением лица. Явно балдел от того, что остаётся один, что квартира в его распоряжении. Жаль только, что ему запретили включать компьютер, пользоваться телефоном, выходить из квартиры. Но ведь он обязательно что–нибудь придумает! Он не упустит время, он проведёт его с пользой!

***

В половине двенадцатого Влас позвонил к себе домой. Проверял. Славик сразу не выдержал испытания. Взял трубку.

— Аллёу! Хата его святейшества! Бубенцов у аппарата.

— Я тебе сказал к телефону не подходить.

— Ну, так это ж ты звОнишь!

— Не «звОнишь», а «звонИшь». Завтра будешь учить ударения в словах. Что ты делаешь сейчас?

— С тобой разговариваю.

— Что делал?

— Валялся на диване, зырил фильмец сериальный, ах–х–хуительно ржачно, ваще смехатура… Слышь…

— Слышу, слышу. Это «два».

— Чо «два»?

— Не «чо», а «что». И ты прекрасно понял, что за «два». Выучил бокалы и вилки?

— Вот что ты за человек такой? Люди говорят как им удобно. Едят ложками, если дали ложку, и пальцАми, если ничо не дали!

— Не «пальцАми», а…

— Всё, я понял, зануда! А как джакузь включается?

— Вечером покажу, сейчас не смей ничего трогать! Джакузь… Я за тобой заеду после пяти. Поедем в магазин и в ресторан. Там я проверю, как ты выучил типы вилок и бокалов. Понял?

— А до этого времени? Мне сдохнуть, что ли, от голодухи?

— В холодильнике найдёшь что перекусить.

— А можно я банку икры открою?

— Ты уже везде залез, я чувствую? Открой. Всё. Отключаюсь.

— И вот как бы ты мне всё это сказал, если бы я не подошёл к телефону? Придурок!

Влас опять улыбнулся, положив трубку. У него сегодня всё спорилось. Отец просто в восторге от того, как быстро он подписал контракт с американскими уже партнёрами, какую он предложил операцию на бирже, как он сцепился на летучке с кредитным отделом из–за их либерального отношения к несанкционированным овердрафтам. И Славка дома сидит и даже вроде не балуется. Джакузь…

В обеденный перерыв, как обычно в «Де Марко», что поблизости от офиса, общение с друзьями. Опять печальный Денис и всегда бодрый Георг. Последний живо интересуется Славкой. Влас только успевал отбиваться.

— Ну так что? На какой уровень сложности потянет перевоспитание?

— На средний. Он не вполне пропащий.

— Ты его уже внешне облагородил?

— Не совсем, хотя вчера стрижка была, ногти сейчас ухоженные. Сегодня нужно в магазин сходить. Пару шмоток поскромнее купить да обувь…

— И как он после помывки–причёски?

— Даже симпатичный. Думаю, что он не представляет даже, что красив, что мог бы на одной внешности чего–нибудь добиться, а не прозябать в провинции, бухая и перебиваясь от заработка к заработку.

— Хм… И как бы он заработал на внешности? — задумчиво протянул Дэн. — Для модели я думаю, что он мал ростом, для актёра, наверное, умишка маловато. Разве только в эскорт–службе для стареющих одиноких дам или альфонсом для богатых девчонок. Вон как этот…

— Дэн, прекрати уже эти думы свои! — Георг закатил вверх глаза, выражая раздражение, видимо, набившей оскомину темой. — Я вообще думаю, что тебе вся эта история с Анжелой на пользу. Ты ведь всяко её простил и готов вновь принять с распростёртыми объятиями? А девушка скорее всего осознала, какой ты у неё славный, бескорыстный, надёжный. Сейчас будет вдвое крепче любить.

— Она не вернётся. Она вообще почему–то считает, что это я её молодчика вспугнул, что натравил на него «каких–то своих бугаёв». Меня винит. А про «простил» — не знаю, наверное, давно простил…

— Не смей прощать! — резко вступил в разговор Влас. — Ты найдёшь себе кучу таких анжел! А она предала тебя раз, предаст и второй, а тебе только и останется жалобно вымаливать у неё «вернись» между очередными альфонсами. Извини, но она шлюха.

— Извини, но чувствам нельзя приказать и отдать «стоп–приказ». Это только ты у нас можешь контролировать любовь–ненависть. Хотя… может, ты просто и не любил ещё. А Анжела не шлюха. Озабоченной она никогда не была. Увлеклась этим козлом, обнесло её, повелась на его молодость, красоту, незанятость… Я же вон в банке пропадаю целыми днями, лысеть начал, да и артист из меня никудышный: если мне что–то не нравится, если я чем–то раздражён, то это не скрываю… А я раздражён часто… Да и осторожничал, выжидал. Видел ведь, что она предложения ждёт. А я даже съехаться не предложил. Переосторожничал.