Граф был единственным человеком, которому доверял принц Хампердинк. Его фамилия была Руген, но никому не было нужды использовать её – он был единственным графом в стране, титул был дарован ему принцем в качестве подарка на день рождения несколько лет тому назад, что произошло, конечно же, на одном из приемов графини.

Графиня была значительно моложе своего мужа. Вся её одежда была из Парижа (это было после Парижа), и у неё был отменный вкус. (Это было также и после вкуса, но только слегка. И поскольку вкус был чем-то совсем новеньким, и поскольку графиня была единственной обладавшей им леди во Флорине, совершенно естественно, что её приемы были лучшими в стране.) В конце концов её страсть к тканям и краске для лица побудила её перебраться в Париж насовсем, где ей она держала единственный салон международного значения.

Пока же она занимала себя тем, что просто спала на шелке, ела из золотой посуды и была самой страшной и уважаемой женщиной в истории Флорина. Если её фигура была несовершенна, её одежда скрывала это; если черты её лица не были превосходны, этого нельзя было заметить благодаря её великолепному макияжу. (Это было до гламура, но, если бы не существовало таких женщин, как графиня, в его изобретении никогда не возникло бы необходимости.)

Одним словом, Ругены были «парой недели» во Флорине на протяжении вот уже многих лет…

Это я. Все ремарки, которые я делал при сокращении, и другие комментарии будут выделены красным, чтобы вы сразу их распознали. Когда в самом начале я сказал, что никогда не читал этой книги, это была правда. Мой отец прочитал её мне, и я лишь быстренько пробежался по тексту, вычеркивая целые части в процессе сокращения, оставляя всё так, как оно было у Моргенштерна в оригинале.

Эту главу я привожу в первозданном виде. Я вмешался лишь из-за того, как Моргенштерн использует скобки. Выпускающий редактор Харкорт снова и снова заполняла поля корректуры вопросами: «Как это может быть до Европы, но после Парижа?» И: «Как это может происходить до гламура, ведь гламур является античной концепцией? Смотрите “glamer” в Оксфордском словаре английского языка». И в конце концов: «Я схожу с ума. Что мне делать с этими скобками? Когда происходят события этой книги? Я ничего не понимаю. Помогиитеее!!!». Дэнис, выпускающий редактор, работала над всеми моими книгами, начиная с «Парней и девушек», но никогда ещё не была так эмоциональна в своих пометках на полях.

Я ничем не мог ей помочь.

Либо Моргенштерн писал свои замечания в скобках серьёзно, либо нет. Возможно, некоторые их них он делал серьёзно, а некоторые – нет. Но он никогда не отмечал, какие из них были серьёзными. Или, может быть, это лишь авторский способ стилистически сказать читателю «это неправда; этого никогда не происходило». Я думаю именно так, хотя, если вы почитаете историю Флорина, это происходило. Факты, по крайней мере; об истинных причинах людских поступков никому знать не дано. Могу лишь предложить вам не читать примечания в скобках, если они вас запутывают.

– Быстро – быстро – подойди, – отец Лютик выглядывал из окна своего фермерского дома.

– Что такое? – отозвалась её мать. Она никогда и никого не слушалась.

Отец быстро ткнул куда-то пальцем.

– Посмотри...

– Сам посмотри; ты это умеешь.

Брак родителей Лютик нельзя было назвать счастливым. Каждый из них мечтал лишь о расставании.

Отец Лютик пожал плечами и вернулся к окну.

– Ахххх, – произнёс он через некоторое время. И чуть позже ещё раз, – ахххххх.

Мать Лютик на секунду оторвала глаза от еды, которую готовила.

– Какие богатые, – сказал отец Лютик. – Они восхитительны.

Мать Лютик, поколебавшись, положила ложку, которой тушила мясо. (Это было после тушеного мяса, но абсолютно всё было после него. Когда первый человек вылез из грязи и построил свой первый дом на земле, его ужином в ту первую ночь было тушеное мясо.)

– Мое сердце переполнено великолепием, – очень громко пробормотал отец Лютик.

– Что там такое, коротышка? – поинтересовалась мать Лютик.

– Сама посмотри; ты это умеешь, – только и ответил он. (Это была их тридцать третья перебранка за день – это было спустя много времени после перебранок – и он проигрывал, тринадцать-двадцать, хотя сильно сократил отставание с обеда, когда счет был семнадцать-два не в его пользу).

– Осёл, – сказала мать, и подошла к окну. Через секунду они хором произнесли «ахххх».

Они стояли у окна вдвоём, маленькие и благоговеющие.

Лютик, накрывавшая стол для ужина, наблюдала за ними.

– Наверное, они едут куда-то встретиться с принцем Хампердинком, – сказала мать Лютик.

Отец кивнул:

– Охота. Вот чем занимается принц.

– Нам так повезло увидеть, как они проезжают, – проговорила мать Лютик и взяла руку мужа.

Старик кивнул:

– Теперь я могу умереть.

Она бросила на него быстрый взгляд:

– Не надо. – Её взгляд был на удивление нежен, и, вероятно, она почувствовала, как много он для неё значил, потому что, когда два года спустя он умер, она отправилась прямо за ним, и большая часть хорошо знавших её людей признала, что её прикончил недостаток несогласия.

Лютик подошла и встала за ними, глядя поверх их голов, и вскоре она тоже открыла рот от изумления, потому что граф и графиня, и все их пажи, и солдаты, и слуги, и придворные, и сторонники, и экипажи ехали по проселочной дороге перед фермой.

Лютик с родителями молча стояли и наблюдали за движением процессии. Отец Лютик был маленьким безродным человечком, который всегда мечтал жить как граф. Однажды он был всего в двух милях от места, где охотились граф и принц, и до сих пор это событие было главным в его жизни. Он был ужасным фермером и не слишком хорошим мужем. Не так уж и много было вещей, в которых он мог отличиться, и он никак не мог понять, как ему удалось стать отцом своей дочери, но в глубине души он знал, что произошла какая-то чудесная ошибка, природу которой он не хотел выяснять.

Мать Лютик была угловатой и тщедушной, вечно всем противоречила и о чём-то беспокоилась, и всегда мечтала как-нибудь хоть раз побыть такой же популярной, как, по слухам, была графиня. Она ужасно готовила, а дом вела ещё хуже. Каким образом из её утробы появилась Лютик, она, конечно же, понять была не в силах. Но она была там, когда это произошло; этого ей было достаточно.

Лютик же, на полголовы возвышавшаяся над своими родителями, все ещё держащая в руках тарелки, все ещё пахнущая Конём, желала лишь, чтобы роскошная процессия была не так далеко, и она смогла бы увидеть, была ли одежда графини действительно так уж прелестна.