Волосников согласился и принял этот совет.
Итак, Василий сидит напротив меня. Мы говорим с ним. Рядом стоит Волосников, но в разговор наш он не встревает.
Из наших первых вопросов-ответов я сразу просек, что Василий знавал настоящего Рабера и не раз беседовал с ним на предмет знаний и обычаев Воров в законе, которые пришли на смену обычаям старых жиганов. Все объяснилось очень легко. Василий и Михаил Рабер вместе три года торчали в одном лагере на БАМЛаге[5].
Увидев меня в первый раз, Василий пожал мне руку и произнес:
- Здрав будь, Михаил!
Волосников при первой нашей встрече не спускал с меня и Василия внимательных глаз. Поговорив со мной о разных мелочах, Василий неодобрительно посмотрел на майора и обратился к Волосникову:
- Ты, майор, на Михаила волком не смотри, он черноту не раскидывает и пузыри не пускает! Памарки у него, точняк[6]. И то, что Михаил это, верно. Я по нему вижу, узнал, не ошибаюсь.
- Как ты это понял? - вскинулся Волосников.
- По его рукам, - усмехнулся Василий. - У Михаила привычка одна есть. Он, когда нервничает, указательным пальцем правой руки по ногтю большого пальца левой руки постукивает. Незаметно так. Не заметил, майор, что ли? Привычку искоренить невозможно.
И убежденно добавил:
- Где-то приложили его крепко. Жаль, конечно, но я в стороне не останусь, помогу ему, чем могу. У меня к Михаилу должок старый висит, я жизнью ему обязан, когда он за меня впрягся на правилке. Было такое дело.
Волосников только руками развел. Но после этого разговора он заметно успокоился и стал менее насторожен ко мне.
- Не мое дело, конечно, майор, но зачем тебе и полковнику Москаленко Миша Рабер понадобился? - спросил Василий. - Я то, старик уже, жизнь почти прожил, а он?
Волосников отговорился общими фразами. Не знаю. Выполняю приказ. Выслушав истории о стигматах, Василий долго размышлял. Мнение его прозвучало примерно так:
- Жизнь она конечно сложная штука. Слышал не мало я об этих фанатиках религиозных. А Мише знак сам Господь подал, тело его очистил от воровской скверны. Завязывать ему видно надо. Иначе беда может приключится…
Так началось мое общение с Василием.
Василий действительно оказался крупнейшим специалистом по татуировкам. Он заставил меня раздеться, критически осмотрел со всех сторон, что-то прикинул в уме и приступил к делу. Я думал, что он сразу начнет делать мне первую татуировку, но я ошибся. Василий сначала измерил татуировки на фотографиях, сделанных с тела мертвого Рабера, перерисовал их начал свою кропотливую работу.
Признаюсь, что Василий не давал мне скучать ни одной минуты. Напряженно и профессионально работая иглой, он часами объяснял мне, что означает та или иная воровская набойка. Кто из воров, и в каком порядке наносит их на тело. Он заставлял меня повторять свои рассказы, обязательно убедившись в том, что я все запомнил. Василий приходил ежедневно и выполнял свою работу не менее шести часов. Кроме этого он постоянно перемешивал свою речь лагерным и воровским жаргоном, а когда объяснял смысл набивки, то в его речи слова русского языка исчезали совершенно. Через несколько дней общения он стал заставлять меня общаться с ним на фенечке, которую я заучивал как иностранный язык и тут же начинал использовать в своей речи. Часть слов мне была известна с лагеря, а тут я еще обнаружил что множество слов и выражений в русском языке начала 21 века взято из воровского жаргона середины 20 века и просто молча, удивлялся.
Наверное, было смешно посмотреть со стороны на меня и Василия, который орудуя иглой, рассказывал мне различные истории, обычаи, законы воровского мира, уловки, табу и многое другое.
Василий постоянно экзаменовал меня, объясняя, что я, хотя и носитель новых воровских традиций, но вор, который застал традиции старых жиганов. Теперь молодые воры могут не знать, чему учил воров в прошлом “Иван”, но я был обязан “вспоминать”, так как я - приемник нового воровского закона.
Мне стоит немного пояснить, что это все означает. До революции, или как говорил Остап Бендер, “до исторического материализма” воровской мир имел достаточно четкое разделение, хотя и не такое резкое, как в послевоенное время. Все каторжане подразделялись на “разбойников”-душегубов, потом, далее на самых разных людей, попавших за различные преступления, таких как подлог, мелкая кража, поджог и, наконец, жиганов. Жиганами назывались урки, которые объединялись в группы и имели свой общак. Группами жиганов руководили авторитеты - “Иваны”. Василий как раз был одним из последних “Иванов”.
Но, как оказалось, урки-жиганы были не просто налетчики-грабители, они имели определенные марксистские идеалы, прикрываясь которыми, они могли запросто грабить почтовые кареты, банки, богатые дома. Они считали себя революционерами, действующими на благо народа. Часть награбленного они действительно отдавали в казну нарождающейся революции, подкармливая различные антиправительственные течения и партии. И это был их щит, которым урки-жиганы с большим успехом прикрывались от закона. Если по царскому суду простого бандита могла ждать каторга сроком на десять лет, и даже высылка на Сахалин, то пылкий революционер легко мог отделаться двумя годами заключения и ссылкой. Не в Сибирь, а ссылкой, которая подразумевала не появляться в черте двух крупнейших городов: Москвы и Санкт-Петербурга.
Но вот грянула Революция, которая принесла жиганам множество тревог и неудобств. Их положение заметно ухудшилось. Не тяжелыми статьями законов, а отсутствием идеи. Если в стране все стало народное, то теперь всякий грабеж нельзя было назвать сделанным на благо революции. Контрреволюции, да. Но это было уже опасно. Могли и расстрелять. Тем более значительная часть революционеров: эсеров, меньшевиков и других, тоже оказалась в тюрьмах. Урки смотрели на них теперь не как на “братьев”, а своих врагов. Часть жиганов отошла от воровской традиции, но другая часть уцелела, уйдя в подполье. И они не прогадали. С 1927 года на каторгу потянулись раскулаченные крестьяне. Остатки жиганов поняли, что наступило их время. Были произведены некоторые перестановки в воровском законе, и к тридцатому году в СССР образовалась новая молодая масть черных воров, которые тоже именовались урками, но не жиганами, а “Ворами в законе”.
Я не удержался и шепнул Василию вопрос о Сталине:
- А усатый, по-твоему, тоже был жиганом?
- А ты как кумекаешь? - Василий даже перестал меня колоть иглой.
- Не стал бы он всю страну в лагерь превращать, если бы не был жиганом в молодости, - ответил я. - Гуталинщик наш три года в Сибири в ссылке провел.
Василий криво усмехнулся. Потом ответил:
- Если бы он был “Иваном”, никогда бы так не поступил… Не дорос он до Ивана. Не дорос…
Воровская фенька оказалась сложной. Многие ее слова имели по несколько значений. Кроме того были ее различные диалекты. Например, “туфта”[7] или “тухта”. Слово вроде бы одно, но по тому, как его произносить, можно иногда узнать в каких лагерях сидел арестант.
Через два месяца работа над набивками была закончена. Василий с помощью химии мастерски состарил их, и я любовался своим изрисованным торсом в зеркале.
- Ну и как успехи у нашего ученика? - поинтересовался майор Волосников у Василия, когда его работа была закончена.
- Быстро наблатыкался, - произнес Василий. - Ботает по фене как соловей, заслушаешься. Не каждый вор его поймет до конца.
Я был прилежным учеником и, подтверждая слова Василия, осыпал Волосникова скороговоркой длинных, замысловатых фраз на фенечке, от которых у него округлились глаза.
Волосников тоже активно работал со мной параллельно с Василием, но больше по общим вопросам.
Чтобы полностью соответствовать облику вора-рецидивиста Рабера, меня ночью тайно вывозили к стоматологу, который заменил мне два передних, выбитых в Читинской тюрьме зуба на золотые коронки.
Я думаю, что мои выбитые зубы - не простое совпадение, а закономерный закон моего внедрения в прошлое. У настоящего Рабера именно эти зубы заменял золотой мост…