Он опустился на пол рядом и снова позвал её, мягко и нежно обняв за плечи. Потом медленно поднял её и почувствовал разрывающую тело дрожь. Она прятала от него лицо.

Подняв Дэа, Джонни огляделся и заметил вышибленную дверь в ванную.

- Кто-то хотел узнать обо мне? - спросил он, зная ответ.

Она хотела кивнуть, но мешали судороги.

- Когда ты не захотела говорить, они взялись за тебя?

От воспоминаний она застонала, совсем негромко, как тяжело больной ребенок от боли.

Он отнес её в кровать, та осталась нетронутой. Ласково укрыл и прошел в ванную. Там была кровь, немного, несколько капель на кафельном полу. Вероятно, кровь мужчины, подумал он, увидев осколки стекла. Она пыталась бороться.

Джонни нашел успокоительное, стакан, налил воды и отнес ей, заставив выпить. Потом прошел в кухню и нашел маленький острый нож.

Он мягко поговорил с ней, наполовину на родном языке, нашел ключ в её сумочке и вышел, закрыв за собой дверь.

На улице, все ещё холодной и серой, он побежал. Он бежал легко, как по гальке в горах Сицилии. А вернувшись к отелю на Седьмой авеню, пошел, осматриваясь.

Мусия приставил человека следить за ним на скачках. Люди Мусии следили, когда он провожал Дэа домой. Люди Мусии сделали это с его девушкой.

Он не хотел пока убивать Мусию, но собрался найти людей, которых тот посылал. Они должны были вернуться в отель. Это люди ночи, встречающие рассвет за едой. Здесь должна быть забегаловка. Или прямо в номере?

В вестибюле он нашел телефоны и позвонил в бюро обслуживания. Весьма кстати вспомнился номер комнаты.

- Что насчет завтрака в 1112?

Через минуту ему ответили:

- Извините, сэр, в 1112 завтрак не заказывали. Могу я вам помочь?

Джонни повесил трубку и вышел. Через двадцать минут он нашел тихое кафе на Восьмой авеню. Мусия и двое мужчин как раз выходили. Ни один из них в кости не играл. Мусия покинул их на углу и направился обратно в отель, двое зашагали к гаражам.

Джонни шел следом. Улица была пуста.

- Вы кое-что оставили у девушки в квартире, - сказал он. Мужчины резко обернулись.

Один был крепок и крут, другой помоложе, но тоже силен. Они не видели пистолета и не боялись, а презирали его, потому что сегодня имели его женщину, и были пьяны от жестокости.

- Какой девушки? - спросил молодой.

- Ты Колини? - спросил крепыш.

Джонни вонзил в него острый кухонный нож и вырвал обратно. Не успев даже почувствовать боль, он умер. Молодой увидел движение руки Джонни и понял его. Он бросился бежать, но Джонни его догнал.

Для таких случаев была традиция, после которой ни для одного из них нож больше не потребуется. Джонни исполнил традицию и оставил тела, где они лежали, на сером асфальте возле гаражей.

Крови на нем не было. Он вытер отпечатки с рукоятки и лезвия ножа куском газеты из канавы и выбросил окровавленную бумагу и нож в канализацию.

Придя в отель, Джонни долго стоял под душем, многократно вымыл руки, потом лег и заснул.

Позавтракал он после полудня. Первые полосы дневных газет занимали два трупа, найденных возле Бродвея. Это была месть, и газеты считали убийцу, или убийц, сицилийцами, потому что на мертвых был традиционный знак, что они насильники, или надругались над его женщиной.

Мужчины побывали и в Синг-Синге, и в Данморе. Департамент нью-йоркской полиции не огорчился их смерти. Тем более, что у кого-то был хороший повод с ними разделаться.

Когда Джонни заканчивал завтрак, ему позвонили. Рядом с коридорным стояли два незнакомца.

- Мистер Колини? - Незнакомец был крупным, явно полиция или мафия.

- Да.

- У нас ваш чек на 25 тысяч долларов. Мы выполняем расчеты в делах такого рода. Но мы не можем обналичить такой чек. Не можете ли вы пойти с нами в банк и взять эту сумму?

- Конечно, - сказал Джонни.

Он достаточно знал налоговые законы Соединенных Штатов, чтобы понять, почему не должно быть записей крупных выигрышей.

Взяв шляпу, он прошел с этими двумя в банк на Пятую авеню. Все молчали.

Двое ждали, пока Джонни выписывал новый чек на 26 тысяч. Ему нужна была тысяча на мелкие расходы.

Джонни передал чек в окошечко. Молодой человек секунду смотрел на него, улыбнулся и пошел к картотеке.

Вернулся он уже без улыбки.

- Вы закрыли ваш счет этим утром, сэр, - сказал он, глядя на Джонни, как обычно смотрят на опростоволосившихся посетителей.

- Могу я увидеть этот чек? - спросил Джонни.

Молодой человек подошел к старику за широким столом сзади, кратко с ним переговорил, проворно подошел к картотеке и вернулся с чеком.

Джонни посмотрел на него. Там не было фамилии, но подпись стояла его, а под ней приписка - "Чикаго".

- Это ваша подпись? - спросил молодой человек.

- Конечно, - ответил Джонни, протянул чек и отошел.

До ожидающих денег оставалось двадцать шагов на размышление.

Настоящий Колини оставил его без средств, используя свою сеть. Это не было неожиданностью. Неудивительно, что старик на вилле интересовался, как Джулиано выкрутится сам. Настало время тяжелой работы.

Когда он дошел до двух сборщиков денег из мафии, те в ожидании встали.

- Не сегодня, - сказал Джонни, медленно идя к двери.

- Нужно сегодня, - сказал тот, что повыше.

- Не получится.

- Ты увиливаешь от расчета? Ты ненормальный?

- Вы знаете, где меня найти.

Они дошли до тротуара. Джонни пошел прочь, но высокий схватил его за руку. Джонни посмотрел на него, и тот отпустил.

- Ты знаешь, с кем имеешь дело? - спросил высокий.

- Конечно, - ответил Джонни, повернулся и пошел вниз по улице. Его не преследовали.

В бумажнике осталось меньше сотни. Переводов не предвиделось. За отель он платил шестьдесят в день.

Да, подумал он, настало время тяжелой работы.

Он воспользовался ключом Дэа и вошел в квартиру. Она спала, но на лице не было спокойствия. Временами оно искажалось болью и страхом.

По традициям, в которых его воспитали, она ничего не стоила. Он выполнил долг, убил обесчестивших её и поставил на трупах знак платежа. Но она была обесчещена, для неё это конец.

По традициям она могла принять подстриг; могла пойти на панель, могла найти бедняка, больного, или старика, или урода без чести, чтобы выйти замуж; или могла влачить одинокое бессмысленное существование. Неважно, что она не виновата. Дом неповинен в пожаре, но невозможно жить в руинах.

Мария задушила человека за взгляд, боясь, что даже это сделает её недостойной Джулиано.

Но ради этой девушки Джонни Колини забыл о традициях. Вчера она была так непоколебима в целомудрии, храбрая единственным качеством, которое он уважал - гордостью.

Теперь он жалел её, и жалость была для него удивительна. С жалостью пришло прежде ему неизвестное, что-то похожее на любовь.

Он был нежен с ней, когда она проснулась.

В ней огромной злой змеей шевелилась холодная ненависть к нему. Ее лицо не отражало этой ненависти только потому, что мускулы устали реагировать на боль, стыд, печаль.

Это из-за него, все из-за него...

По здравой логике этот человек, Джонни Колини с оливковой кожей и белыми зубами, красивый молодой человек со свирепыми неотразимыми глазами, погубил её, едва познакомившись.

Вчера она поговорила с ним, и из-за этого ночью её жизнь переменилась, и теперь она стала животным с переломанным хребтом.

Эта ненависть не подчинялась рассудку. Он виноват в том, что не предупредил ее: "Я приношу беду, я приношу боль, я приношу смерть".

Теперь его руки и голос были нежными, и она реагировала на нежность, как умирающий от жажды на холодную воду. Но внутри вилась змея ненависти.

- Позвонить твоему врачу?

- Нет.

Доктор Джим был больше, чем врачом, он был другом. Она не могла пойти к нему, или к другому мужчине и сказать:

- Со мной сделали это...

Настойчиво зазвонил телефон.