— Что он там чиркает все время?

— Заканчивает повесть о своем детстве.

— И ты веришь, что из этого будет какой-нибудь толк?

— Папа, он очень способный человек. Об этом гово­рят все.

— Я не верю в это. — И после длительной паузы: — Ты любишь его?

— Последний год мы часто ругаемся... Иногда мне кажется, что я ненавижу его. Он бывает вспыльчивым, грубым,..

— А как к сыну относится?

— Я не скажу, что Сергей очень нежный папаша, но любит его. В их семье не принято открыто проявлять свои чувства.

— Послушай, что я тебе скажу. Вы с ним совершен­но разные люди и не подходите друг к другу...

— Об этом мне уже многие говорили...

— Ну вот, видишь! Я не верю в вашу совместную жизнь. Чем скорее вы расстанетесь, тем будет лучше. По крайней мере, для тебя.

— А как же сын?

— Об этом не беспокойся. Если понадобится, мы возь­мем мальчишку к себе и воспитаем. Ты молода, красива и найдешь себе прекрасного мужа. Но расставаться нуж­но немедленно. Потом будет поздно. Семейная жизнь— это болото, которое может засосать, и тогда уже никаки­ми силами не вырваться. Я понимаю, ты привыкла к не­му, вас сын связывает, но надо все рвать. Сейчас это сде­лать легче и проще, чем потом. Юра еще маленький и ничего не понимает. Сейчас для него потеря отца — ми­молетная неприятность, а потом сыну даже с плохим от­цом будет трудно расстаться.

— Может быть, все у нас наладится, — помолчав, сказала Лиля, но в голосе ее особой уверенности не было.

— Я мог бы для вас многое сделать. Ты знаешь, для своих я ничего не жалею, но запомни: пока ты с этим че­ловеком, я палец о палец не ударю, чтобы тебе помочь.

— Неужели из-за этого фельетона...

— Я долго присматривался к нему. И этот фельетон раскрыл все карты... Это не наш человек. Больше я ему никогда и ни в чем не доверюсь. Он из того рода-племе­ни, которое я ненавижу. Дело совсем не в фельетоне. Ну, не хочет писать и не надо, хотя я и не понимаю этой на­ивной принципиальности. Ради родных, близких людей можно поступиться и своими принципами... Надеюсь, жизнь его еще научит и он со временем поймет, что такая твердокаменная принципиальность граничит с глупо­стью. Стоит ему оступиться, — а это не исключено, — и на работе, и в городе от него все быстро отвернутся, вот тогда он вспомнит про родственников... Человек, кото­рый не может ладить с близкими, и на работе невыносим. Как к нему относятся в редакции?

— По-разному. Он ведь и там говорит в глаза все, что думает, а это не всем нравится.

— Не пойму я его... Вроде бы не дурак, а ведет себя как последний глупец. 

— Папа, мне с ним бывает трудно, просто, невыноси­мо жить, но он честный человек —тут не может быть ни­каких сомнений. За эти три года я его хорошо узнала. Пусть у него будут неприятности на работе, скандал дома, но он всегда поступит так, как подсказывает ему совесть... Не нужно было тебе просить его об этом фель­етоне. В конце концов, я сама бы написала, а потом, дома, попросила бы Сергея поправить.

— Да разве в этом дело? Я хотел бы иметь зятя-еди­номышленника, а не врага. А он мой враг. Следователь­но, и твой. И если сейчас ты это уже чувствуешь, то что будет дальше? Лучше вам расстаться тихо-мирно... Ну, погрустишь немного, а потом и это пройдет. Встретишь другого мужчину, только сначала покажи его мне... И уезжай ты из этого городишки! Поедем с тобой на теплоходе по Волге, рассеешься, отдохнешь... Я ведь вижу, что тебе тяжело с ним и ты совсем не отдох­нула. .. -

— Я не знаю, папа, — сказала Лиля. — Может быть, ты и прав...

Больше Сергей не мог выдержать. Он вскочил и, грохоча шифером, спрыгнул прямо на дорожку перед ними. У Лили лицо пошло красными пятнами. Она схватила отца за руку, а он, моргая, с невозмутимой улыбкой смо­трел на Сергея.

— Я знаю, что нужно делать, — неожиданно для себя спокойно сказал Сергей. — Уехать отсюда! И немедлен­но!

— А подслушивать, молодой человек, нехорошо, — сказал Земельский, все так же криво усмехаясь.

Собрался Сергей за несколько минут. Когда вышел с чемоданом на веранду, все сидели за столом и ужи­нали.

— Я хотел бы взять сына, — сказал Сергей. Грузная, с огромными толстыми руками и плечами

штангиста, Капитолина Даниловна прижала Юру к себе. и хрипло крикнула:

— Не отдам!

— Не кричи, мама, — спокойно сказала Лиля и взглянула на мужа. — Зачем тебе сын?

— Я не хочу, чтобы он оставался в этом доме.

— Твой самолет улетает завтра в полдень, — сказала Лиля. — Можешь не спешить.

— Проводи меня до ворот, — попросил Сергей. Лиля взглянула на отца, пожала плечами и подня­лась из-за стола.

— Ты сумасшедший, Сергей,—сказала она.

За воротами он взял Лилю за руку и, стараясь быть спокойным, сказал:

— Ты отлично понимаешь, что в этом доме мне оста­ваться больше нельзя. Лучше я переночую на вокзале, чем останусь здесь до утра... Я понял, что ты рабски по­слушна воле своего отца, который купил тебя с потроха­ми. И все-таки я прошу: уедем вместе!

— Ты говоришь чушь. Это мой дом. Я целый год не видела своих родителей.

— Твой отец хочет нас развести.

— Ты что же, считаешь, у меня совсем нет головы на плечах? Что мне делать, я как-нибудь сама решу.

— Вряд ли. Он за тебя решит, — сказал Сергей.— Значит, не поедешь?

— И тебе не советую. Мало ли о чем я говорю со сво­ими родителями? Не надо этому придавать значения. До конца отпуска двенадцать дней. Мог бы и подождать...

— Где? В аэропорту?

— Тебя никто не гонит, — пожала плечами Лиля. Сергей внимательно посмотрел ей в глаза и невесело усмехнулся:

— Твой отец прав, мы совершенно не подходим друг другу.

— Чего же ты тогда взбеленился?

— Ладно, — сказал Сергей. — Не будем попусту тра­тить слова. Запомни только одно: как бы твой папа ни решил нашу судьбу, — а я верю, что он может это сде­лать,— Юрку я не отдам им. Если даже мне придется драться за него. Я не хочу, чтобы он стал таким же, как твой отец.

— Не кипятись. Я тебе отдам сына, — спокойно ска­зала Лиля, — Доволен?

Сергей даже растерялся: такого ответа он не ожидал.

— Ну, это... прощай, — сказал он, нагибаясь за че­моданом.

— До свиданья, — ответила Лиля, и ничто в ее лице не дрогнуло. Повернулась и ушла, захлопнув за собой калитку.

8

Солнце еще не спряталось за лесом, когда Сергей приехал на озеро Заснежное. Поставил мотоцикл у покосившегося плетня, зашел в избу. Тетя Матрена, су­хонькая седоволосая женщина с острым птичьим лицом, узнала его, приветливо покивала головой в ситцевом, го­рошком, платке. На подбородке у нее белое мучное пятно, обнаженные худые руки по локоть в липком тесте. Хо­зяйка месила в красной глиняной квашне тесто.

— Давненько тебя не было, — сказала она, ребром ладони соскребая в квашню тесто с другой руки. — Слы­шу, трещит стрекоталка-то твоя. Думаю, кто бы это мог быть на ночь глядя? Колька-то, твой друг-приятель, уехал с театром на какие-то... представлять в другие го­рода, а больше рыбаков давно не слышно. Тут как на неделю зарядили дожжи, дорогу-то раскиселило, и пере­стали рыбачки ездить. Правда, третьеводни приехала на хутор одна городская, с удочками.

— Тетя Матрена, — сказал Сергей, — я сюда дней на пять. У меня еще отпуск не кончился.

Еще в самолете Сергей мечтал, как он приедет на За­снежное, будет на зорьке рыбачить, ходить за грибами, а спать на душистом сеновале, сквозь прохудившуюся крышу которого видны далекие звезды.

Был конец августа, и, хотя дни стояли погожие, на горизонте клубились дождевые облака. Хлеб на полях убрали и обмолотили. В лучах заходящего солнца желто светились соломенные скирды. По колючей стерне важно расхаживали белоносые грачи. В высокой траве мерцали красноватые цветы. На бугре белела березовая роща. В отдельности все деревья еще зеленые, но на общем фоне ярко рдели желто-красные пятна. Ивы на берегу будто опалило огнем, и черные бархатные камышовые метелки местами побурели, выкрошились. Или птицы их выклевали, или ветер с дождем поработали. Сочные ка­мышовые листья-сабли поблекли, свернулись в бледные трубки, а белые лилии все такие же крепкие и упругие., Махнет с озера ветер, и в воду, на овальные листья тро­нутых ржавчиной кувшинок, просыплется коричневая пыль из зашуршавших камышовых шишек. К берегу при­било толстые, белые, в корявых кольцах и коричневых лепешках водоросли, напоминающие омертвевшие щу­пальца гигантских водяных тварей.