Сергей оглянулся: в длинном узком коридоре никого не было — и вошел в кабинет. На письменном столе стоп­ка исписанных крупным детским почерком листов, рас­крытый блокнот. Почерк незнакомый. Кто же, интерес­но, здесь окопался? Больше не раздумывая, снял трубку и быстро набрал номер. Несколько редких гудков. Щел­чок, и... Он сразу узнал ее голос.

— Я вас слушаю, — сказала она. — Алло, алло! Прижав трубку к уху, Сергей молчал и, когда уже хотел повесить, услышал:

— Сергей, это вы?

— Здравствуйте, Лена, — растерявшись, пробормо­тал он.

— Я не думала, что вы такой робкий...

— Лена, а как вы... — сказал он и запнулся. — Лека, я очень хочу с вами встретиться.

Трубка помолчала немного, и потом:

— Зачем?

— Я должен вас увидеть.

— Должен...

— Не придирайтесь к слову!

— У меня нет, Сергей, уверенности, что нам так не­обходимо встретиться. И потом, я...

— Сейчас вы скажете: занята. Или у вас свидание с другим... Лена, я вас очень прошу!

Снова длительное молчание. Ему показалось, что он слышит ее дыхание, далекое, как легкий ветерок в озер­ных камышах. Или это его сердце так странно бьется? ..

И когда пауза стала невыносимой, он вдруг неожи­данно для себя быстро сказал в трубку:

— Я перепечатал свою повесть. Помните, вы хотели почитать ее? Я принесу, Лена. Сегодня.

— Хорошо. В шесть часов у старой церкви, напротив кладбища.

На том конце повесили трубку. Сергей, поставив лок­ти на исписанные листки, стиснул ладонями голову. У не­го было такое ощущение, будто скалу своротил с места. Трубка, которую он забыл повесить, жалобно пищала на столе.

И вдруг он услышал:

— С кем ты разговаривал?

Голос строгий и властный. Будто вор, пойманный на месте преступления, он вскочил из-за стола и увидел На­ташу. Высокая, длинноволосая, стояла она в дверях и смотрела на него. В светло-серых глазах холод и пре­зрение.

— А тебе какое дело? — опомнившись, грубовато сказал он. — Ты что, подслушивала?

— У тебя такое было глупое лицо...— сказала она. — Повесь, пожалуйста, трубку.

Сергей положил трубку на рычаг и, избегая ее взгля­да— ему почему-то стало неловко, — спросил, кивнув на листки:

— Это ты настрочила?

Она стремительно бросилась к столу, торопливо со­брала листки. Русая прядь волос мазнула Сергея по щеке.

— Ты не читал? — сурово спросила она, сверля его сузившимися глазами. Листки и блокнот она прижимала к груди.

— Чего ты, Наташка, разозлилась? — миролюбиво сказал Сергей. — Давай, почитаю твою... заметку.

— Никогда! — горячо воскликнула она. — Это ника­кая не заметка, а...

— Очерк?

 — Не твое дело!

Сергей удивленно взглянул на нее: ну чего, спраши­вается, кипятится? — Ты это... работай тут, я сейчас уйду, — поднялся он из-за стола. И тут заметил один листок, упавший на пол. Поднял и хотел было взглянуть, но девушка выхва­тила его из рук. Листок разорвался. — Я и строчки не прочел... — пробормотал Сергей.

— Кто она? —спросила Наташа.

— О ком ты?

— Не стыдно? Жена лежит больная, а он кому-то свидания назначает... И лицо при этом такое, что смо­треть противно.

— Что ты к моему лицу привязалась? — усмехнулся он. — Уж какое есть.

 — Какие вы все-таки, мужчины...

— Какие?

— Нельзя вам верить... — совсем по-взрослому ска­зала она.

— А вам? — Этот разговор стал забавлять Сер­гея. — Вам можно верить?

— Уж если я кого полюблю... — Она вдруг покрас­нела и, отвернувшись, стала поправлять волосы, хотя они к не нуждались в этом. —На другого мужчину даже не посмотрю.

— Зачем же так обижать других мужчин?

— Не говори пошлости, —оборвала она. — Тебе не идет.

— Дашь почитать твое сочинение? — перевел он раз­говор. — Я обещал, что скажу только правду.

— Ты пойдешь на свидание... с ней? — кивнула она на телефон.

— Обязательно, — ответил он. — Когда ты еще немного подрастешь, то поймешь, что в жизни не так все про­сто. ..

— Этого я не пойму,— сказала она. — Вернее, не хо­чу понимать. Я за цельное, глубокое чувство. И размени­ваться никогда не буду...

— Завидую тому парню, которого ты полюбишь,— серьезно сказал он.

— Сейчас у тебя лицо нормальное, — улыбнулась На­таша.— А вот тогда... — она взглянула на телефон.

— Опять лицо? — поморщился Сергей.

— Потом, может быть, я дам тебе почитать, что я написала. — сказала она. — Пока это плохо, я сама вижу. Вот перепишу, тогда дам.

— Наташа-а! — послышался в коридоре нетерпели­вый Машенькин голос. — В типографию!

— Ты правда дашь ей свою повесть читать? — сурово взглянула она на Сергея.

— Дам.

— А мне? — Взгляд требовательный, ждущий.

— Тебе? — немного растерялся Сергей. — Понима­ешь, Наташка, она умная и скажет правду.

— А я глупая и ничего не понимаю... — Она засмея­лась, но глаза были серьезные и в них обида. — В твоем очерке об агрономе в одном абзаце то настоящее время, то прошедшее... И вообще, очерк не получился. Это ско­рее зарисовка.

— Черт возьми, а ты права, — пробормотал Сергей. Он не ожидал такой прыти от новой курьерши. Сергей и сам чувствовал, что очерк не получился, даже хотел переписать, но редактор поставил в номер.

 — Я побежала, — спохватилась она и, все так же прижимая листки и блокнот к груди, выскользнула из ка­бинета, а озадаченный Сергей подошел к окну и стал в стекло разглядывать свое отражение.

«Лицо как лицо, — с улыбкой подумал он. — Глупое, говорит... У влюбленных всегда лица глупые...»

Это была единственная церковь в городе, сохранив­шаяся после войны. Долгое время стояла она на травяни­стом холме, обшарпанная, иссеченная осколками, с крас­ным круглым куполом, напоминающим человеческую ма­кушку. На этой макушке росла высокая бледная трава. Она шевелилась на ветру, словно редкие волосы на пле­шивой голове. Недавно церковь восстановили, покрасили в белый цвет, а купол — в зеленый, и она теперь празд­нично возвышалась на высоком берегу Дятлинки, бли­стая позолоченными крестами. Вокруг церкви росли ста­рые березы, клены, липы. Деревья тоже пострадали от войны: один старый клен был расщеплен снарядом почти пополам, но каким-то чудом выжил и буйно разросся. По­калеченная береза —ей срезало осколком вершину— тоже выстояла и мощно выбросила по сторонам огром­ные ветви, которые скрывали ее уродство.

Сергей присел на каменную плиту со старославян­ской вязью и стал смотреть на дорогу.

Дождь давно кончился, но стоило залететь сюда лег­кому порыву ветра, как с деревьев сыпались крупные капли. Они щелкали по листьям, которых уже много ва­лялось под ногами, попадали и в Сергея. Дятлинка — ее хорошо было отсюда видно — вспучилась от дождей и катила свои пожелтевшие воды меж пологих берегов, за­росших рыже-зеленой травой. Иногда волны перехлестывали через деревянные мостки. По этим кладям Сергей ходил к своему другу Николаю Бутрехину. Отсюда и дом его виден. Из трубы дым идет. Артисты сейчас гастро­лируют по области. В этом году Николая наконец приняли в труппу и даже присвоили какую-то категорию. Те­перь Бутрехин больше не делает декорации, а сам играет на сцене. Осуществилась его мечта.

Сергей увидел Лену, когда она уже поднималась по заросшей рыжим бурьяном тропинке к церкви. Золоти­стые волосы вымахнули из-под косынки, и на них сверка­ли капли. Походка у нее легкая, стремительная. Корот­кий плащ, схваченный в талии тонким поясом, подчерки­вал стройную фигуру.

— К чему это, Сергей? — спросила она, глядя ему в глаза. — Не лучше ли сразу все прекратить? Я только поэтому и пришла. . ]

Глаза у нее сегодня невеселые. И смотрит на Сергея как-то растерянно. Он взял ее маленькие прохладные руки в свои ладони и тихонько сжал. Ветер обдал их дождевыми каплями, сорванными с ветвей. Под куполом церкви шуршали голуби. Низкие облака медленно плыли над Дятлинкой в ту сторону, где клубились дымчатые тучи.

— Я не мог не позвонить тебе, — сказал он.

— Лучше бы ты не звонил.