— Все думал, рановато мне, не готов я к вступлению в партию. А теперь вот раскаиваюсь.

Прежде чем разойтись, русский, немцы, венгр и поляк крепко взялись за руки и тихо запели «Интернационал». Карл играл на губной гармошке. Гимн звучал тихо, так тихо, что даже в соседнюю комнату вряд ли проникали звуки. Но Петру казалось, что их слышит весь Брянск.

Группа Петра, даже не подозревая о приказе из леса, тоже взялась подрывать эшелоны, двигавшиеся на Москву.

Ференц Рач принес несколько небольших мин, Петр их деформировал, покрыл угольной пылью и передал Августу Войцеховскому, который подбросил в топливный склад. Оттуда мины попадали в паровозные топки. Карл Вернер с удовольствием докладывал Петру.

— Су-хи-ни-чи, — он с трудом выговаривал это слово, — эшелон с пушка капут.

— Под Ка-лу-га бензин — п‑ф!

Немцы догадались о причинах взрывов: кочегар в бункере наткнулся на мину. Топливный склад окружили фельджандармы, в квартирах железнодорожников начались повальные обыски.

Опасаясь, что гестаповцы нападут на след интернациональной группы, Петр и его новые друзья перестали встречаться, но каждый самостоятельно подбирал объекты для диверсий. Действовали осторожно: на узле появились шпики и предатели.

Как-то возвращаясь с работы, Петр увидел в тени забора замершую в ожидании человеческую фигуру и торопливо свернул в проулок. Безмолвная фигура устремилась за ним. Сердце екнуло. Петр перескочил через забор и, петляя по сугробистым огородам, кое-как добрался до дому.

— Что с тобой? — спросил насмерть перепуганный Васильевич.

— Со мной все в порядке, — стараясь казаться спокойным, выговорил Петр. Но в это время в дом постучали.

Васильевич непослушной рукой открыл дверь и увидел Черненко.

Чинно поздоровавшись, гость хитровато глянул на Петра.

— Вот мы и встретились.

— Что тебе от меня надо? — Петр слышал, что Черненко прилежно работает на немцев.

— Не сердись, — губы Черненко вдруг растянулись в улыбке. — Я хотел поговорить на улице, но ты так стреканул…

— Нам не о чем говорить, — Петр с вызовом отвернулся.

— Ну, хватит разыгрывать сердитого дядю, — лицо Черненко посерьезнело. — Я пришел к тебе не лясы точить, а ругать… за самодеятельность.

— О какой самодеятельности ты болтаешь? — Петр бросил на Черненко быстрый взгляд, пытаясь уловить скрытый смысл его слов. Но в умных карих глазах нежданного гостя светилась лишь снисходительная усмешка.

— Тол из-под крыльца убери, там ему не место, — неожиданно произнес Черненко.

Братья переглянулись.

— Как же ты разузнал? — Петр вдруг почувствовал жадное любопытство.

— У подпольщиков чутье, как у борзой. Следим за вами уже две недели. Плохо конспирируетесь. — И, глядя в упор на Петра, добавил: — С самодеятельностью пора кончать, отныне будете работать под руководством партийной группы. И немцев своих проинформируй. Мы ведь и за ними следили. Парни стоящие.

Прощаясь, Черненко протянул руку Петру и шутливо сказал:

— Надеюсь, теперь не будешь убегать от меня?

— Теперь незачем, — рассмеялся Петр. — Теперь мы вышли на одну дорожку.

Аверьянов надел осеннее пальто, сверху набросил плащ. На Вале была красивая шубка, белый шерстяной платок. В руках красная коробка из-под зефира, две патефонные пластинки.

Несколько дней назад Валя помогла Аверьянову выбраться из лагеря военнопленных. Он сбрил бороду, неузнаваемо изменился. Теперь они вместе шли выполнять задание отряда.

Сразу же за городом на белом поле четко выделялись черные тела вражеских бомбардировщиков.

— Сколько ты насчитал? — тихо спросила Валя.

— Шестьдесят.

— А я почему-то больше…

Валя смеялась, слегка подбрасывала патефонную пластинку, шутила. Рядом расхаживали патрули, и ей нужно было разыгрывать роль влюбленной.

— Теперь осталось скопировать шасси нового бомбардировщика. Это сложней. К самолетам ходу нет.

— Есть ход, Валя, — подумав, сказал Аверьянов. — Снег на летном поле чистят жители города.

— Отличная идея, Аверьянов!

Но снег, как на грех, не выпадал. В ожидании «работы» на поле Валя обошла явочные квартиры. Побывала в церкви и распространила среди верующих листовки с обращением московского архиепископа.

Наконец возможность проникнуть на аэродром представилась. Вооружившись деревянными лопатами, Аверьянов и Валя присоединились к большой толпе горожан, которые в сопровождении солдат и уличных старост шли на край города. Вот и аэродром. Очищая взлетные дорожки, Валя, боясь привлечь к себе внимание, жаловалась, как и все, что негде достать соли. А сама цепким взглядом изучала аэродром. Аверьянов памяти не доверял. Он заранее пристроил в кармане кусок плотной бумаги и теперь карандашом вслепую нанес план аэродрома, срисовал шасси.

Дома подвели итоги разведки. Подсчеты сошлись. На аэродроме было шестьдесят восемь бомбардировщиков. Кроме того, узнали, что в трех ангарах производилась сборка самолетов.

— Передай летчикам, чтоб прилетали в три часа дня, — заметил Аверьянов. — В это время все самолеты на месте.

— И ты думаешь, что в это время они не прикрыты? А если прикрыты, то где зенитки?

И опять «влюбленные» отправились в сторону Бежицы. Рискуя навлечь подозрение, несколько раз проходили по одним и тем же местам, но нигде не могли обнаружить следов противовоздушной обороны. Все трудней становилось смеяться и улыбаться: мороз, усталость и нервное напряжение делали их роль неестественной, фальшивой. Вале казалось, что патрули приглядываются к ним.

Начало смеркаться. Холодный северный ветер и приближавшийся комендантский час сметали с улиц последних прохожих. Впереди, стуча по обледенелой мостовой палкой, плелся нищий старичок, закутанный в рваное одеяло. Вдруг раздался выстрел. Аверьянов и Валя прильнули к стене. Старичок упал, дернулся два раза и затих. Долговязый немецкий офицер спрятал пистолет в кобуру и зашагал дальше. Он даже не посмотрел на убитого, будто пристрелил бродячую собаку.

Аверьянов и Валя склонились над старичком. Но задерживаться нельзя было. Метрах в тридцати переговаривались солдаты. Аверьянов схватил Валю за руку, и они пустились бежать по переулку поселка Городище. И вдруг Валя замедлила шаг. Она увидела хобот пушки. В восьми домах стены с северной стороны были разобраны, из крыш выглядывали стволы зениток.

— Здорово замаскировались, — проговорила Валя и, устало улыбаясь, добавила: — А я, кажется, превратилась в ледышку.

Утром Валя ушла в лес.

— Фиксируй результаты бомбардировки, — наказала она Аверьянову.

Уже вторую ночь Кравцову не спалось. Что с Валей? На поиски ее ушли в город две связные — Фаня Репникова и Клава Елисеева. И тоже как в воду канули.

Прислонившись спиной к стене землянки, Кравцов глядел на мерцающий огонек коптилки. С нар свесилась круглая голова Дениса Щуко.

— Дмитрий Ефимович, может, Валя в старом лагере, а?

Кравцов молчал.

— Вдруг она не нашла оставленный нами знак и ушла на старую базу? — высказывал Щуко свои догадки. — Могла и заблудиться. Пройдусь-ка я в Медвежьи Печи.

— И я с тобой, — вызвалась Шура Абрамкова. До этой минуты она притворялась спящей.

Кравцову понравилось, что тревогу за товарища разделяли партизаны.

— Ладно, уговорили. Но бог троицу любит, — сказал он, — пойдем вместе.

— Вам рисковать не стоит, товарищ командир, — забеспокоился Щуко. — Вдруг Валя попалась фашистам и ее заставили показать Медвежьи Печи.

— Нет, — голос Кравцова звучал резко, — Валю не заставишь этого сделать.

Он застегнул шинель и вышел из землянки. За Кравцовым выскользнули Щуко и Абрамкова.

Шел снег. Все вокруг казалось седым. Полная добрая луна, запутавшись в верхушках сосен, светила щедро. Трудно было поверить, что в такую красивую ночь где-то совсем близко идут бои, умирают люди.