Пели не столько голосом, сколько сердцем.

— Ну, а теперь пора, — сказал командир, когда песня смолкла.

Кравцов намеревался разведать Житную Поляну — урочище, раскинувшееся между Белорусской и Киевской железными дорогами. Здесь, под боком у города, было задумано создать диверсионно-разведывательную базу, чтобы подкрепить начатое нашими войсками наступление под Москвой ударами по фашистскому тылу.

Дука шагал вслед за Кравцовым. Заканчивался короткий зимний день. На западе по верхушкам сосен растянулась багровая полоса заката — как будто кто-то бросил обрызганную кровью полоску холста.

— Будет мороз, — проговорил Дука.

— Не беда, в бою отогреемся, — тут же отозвался Кравцов.

Партизанская цепочка все дальше и дальше уходила в сумрачную тишину леса. Один-единственный след оставался между сугробами и коварными падями, засыпанными метровым снегом.

Возле Белобережского детского городка, растянувшись на снегу, будто на перине, партизаны дали отдохнуть ногам. Стало совсем темно. К Кравцову подошел Дука:

— Ночь, как по заказу. Здесь, неподалеку возле станции Снежетьская, мост. Может, рванем?

Кравцов и сам подумывал об этом. Послали разведчиков. Те вернулись с хорошей вестью — на мосту ни души.

Кравцов подозвал Ивана Мартынова и Максима Оскреткова.

— Заминируйте и взорвите мост, — приказал он. — Прикрывать вас будут слева автоматчики Дениса Щуко, справа — остальная группа.

— Мост поднять — дело нехитрое, — заметил Оскретков. — Вот если бы эшелона дождаться.

— Пожалуй, это идея. С час можно подождать, — согласился Кравцов.

Казалось, ничто не предвещало опасности. Тишина зимнего леса погасила нервное напряжение. На мосту неторопливо возились минеры, укладывая под фермы тол. Шептались партизаны, гадая, какой эшелон взлетит на воздух: с техникой или с солдатами.

Неподалеку от моста командир и его заместитель Дука натолкнулись на медсестер Абрамкову, Золотихину и Брагунцеву.

— Кто вам разрешил подходить к железной дороге? — рассердился Дука.

В это время на железнодорожной насыпи показались неясные силуэты.

— Немцы! — Кравцов с силой толкнул Абрамкову за сугроб.

Загремели одиночные винтовочные выстрелы. Шура вскрикнула: разрывная пуля угодила ей в ногу. Кравцов приподнялся, хотел помочь девушке, и в это время с насыпи ударил пулемет.

Дука услышал громкий крик. В два прыжка он оказался возле упавшего командира, припал ухом к его груди.

Забывшая про боль в ноге Шура Абрамкова поднялась и дико закричала на весь лес…

Партизаны почувствовали беду, бежали на крик с обеих сторон…

На железнодорожной насыпи выстрелы замолкли. Немцы скрылись так же неожиданно, как и появились…

Ошеломленные бойцы обступили командира. Дука еще и еще прислонялся к его груди — может… Но пробитое пулей сердце молчало…

В партизанском лагере от горя, казалось, почернел снег. Стояли плотным кольцом, смотрели на заострившееся восковое лицо секретаря горкома — командира, друга, отца — и не верили, не принимали его смерти.

Окаменев, стояла Валя Сафронова. Рядом всхлипывала Ольга Соболь. Вздрагивали, как от ударов, широкие плечи Ивана Мартынова. Жесткий снег падал на обнаженные головы.

Тело Кравцова решили не предавать земле. Выбрав поляну, срубили из вековых сосен колодец, осторожно опустили туда завернутого в маскхалат покойного, обложили его хвоей и засыпали снегом.

— Спи, Дмитрий Ефимович… Мы доведем до конца дело, за которое ты отдал жизнь. Земля наша будет свободной и счастливой.

И, обращаясь к партизанам, друг и помощник Кравцова А. М. Щекин призвал:

— Кровь за кровь!

Лес ответил ружейным салютом.

17 декабря. Не хочу, не могу верить, что нет больше Дмитрия Ефимовича. Руки опускаются, на сердце тоска.

В лес мы пришли позавчера — пятнадцатого декабря — всей группой. В городе оставаться нам больше нельзя, студент Валька Соболев, которого мы хотели привлечь к работе, оказался гадом, продался СД. Мы едва успели скрыться.

20 декабря. Ребята открыли счет за Д. Е. Кравцова. В Старом Стяжном уничтожили фашистский гарнизон. Во многих селах ликвидировали предателей. «Старшой» взорвал мост на Рессете. Пришел из города Аверьянов. Он поклялся положить за Кравцова не меньше полсотни фашистских гадов. Теперь и я знаю, что мне делать.

15 января. Две недели не было ни одной свободной минуты. Стоят жуткие морозы, и идут жаркие непрерывные бои. Осваиваю крупнокалиберный пулемет.

18 января. Только что закончился бой в Желтянке. Фашистам не помогли ни их танки, ни самолеты, ни черные шинели, в которых они, как на параде, во весь рост шли в психическую атаку. Наши нервы выдержали: не меньше двух сотен фашистов нашли себе могилу в желтянских сугробах. Среди них и мои «жмурики» есть. Это за Кравцова!

7 марта. Подпольщики выследили эшелон, который каждый день в восемь утра отправлялся с Брянска-первого.

Фашисты восстанавливали хозяйственную ветку, пересекающую лес. Наше командование решило уничтожить эшелон. Дука выстроил отряд и скомандовал:

— Добровольцы, два шага вперед!

Добровольцами оказались все. Но взяли только восемьдесят человек. Мне посчастливилось, иду. На операцию отправились вечером. Ветер кружил. Снег мел. Было очень холодно. Лошадка с трудом тащила сани, на которых стоял укрытый брезентом мой пулемет. Рано утром устроили засаду.

— Твоя задача — изрешетить паровоз, — приказал мне Дука.

Два часа, зарывшись в снег, ждали эшелон. Наконец на повороте засвистел паровоз. Навожу пулемет и бью по тендеру. Впереди рухнул подорванный партизанами мост. Два часа мы поливали свинцом вагоны. Еще 237 вояк недосчитался Гитлер. Эх, если бы Дмитрий Ефимович видел этот бой.

9 марта. Гитлеровский штаб спустил с цепи несколько тысяч карателей. Утром над Медвежьими Печами закружили самолеты. Их было тринадцать. В двух километрах от лагеря бомбы изрыли землю, повалили целый квартал мощных сосен. Потом со всех сторон стали подкрадываться густые цепи солдат. Две роты забрались на минные поля. Страшной силы взрывы потрясли воздух. В жизни я не видел ничего страшнее. Человеческие тела в немецких шинелях усеяли покрасневший от крови снег.

10 марта. Гитлеровцев вчера было в десять раз больше, несмотря на потери на минных полях. Они могли бы раздавить нас, если бы не думали, что партизан в двадцать раз больше, чем их. У страха, говорят, глаза велики. Удивляясь своей победе, мы шли вслед за бежавшим врагом. В обнаруженном лагере нельзя было оставаться. По следам карателей вошли в поселок «Воздухофлот». Фашисты успели выместить зло на беззащитных жителях. Они согнали в сарай женщин, стариков, детей и в упор расстреляли их из пулеметов. Чудом осталась в живых маленькая девочка.

— Мама, мамочка, мама! — испуганно тараща глазенки и цепляясь за трупы, кричала она охрипшим голосом.

Мы застыли в страшном молчании. Я видел, как скрипел зубами Дука, беззвучно плакала Золотихина, сжимал кулаки Коростелев.

Девочку мы унесли с собой.

15 марта. Забрались в урочище Бугры. Это в двадцати пяти километрах от Брянска. Стоят лютые морозы, а у нас нет землянок. Спим в шалашах или ложимся вкруговую возле костров. Холодно и голодно. К тому же нас нащупали немцы.

25 марта. Урочище Бугры осточертело. Съели последнего коня.

28 марта. Попали в ловушку. Каратели окружили Бугры. Здесь их оказалось значительно больше, чем в Медвежьих Печах, а минных полей у нас нет. На Полпинской ветке, в шести километрах от нас, остановился бронепоезд и бьет по лагерю из пушек. Хотят, гады, показать свою силу!