Третье из опубликованных писем было послано Кусковой тому же адресату менее чем через месяц—12 февраля 1957 г. — и вызвано, как видно из текста, вопросами, которые задала ей Дан, прочитав письмо от 20 января. Отвечая, по-видимому, на вопрос о том, какой был смысл в создании особой, да еще такой необычной организации, Кускова с явным раздражением писала: «...Вы забываете, что 9/10 русских людей были не только беспартийны, но они ненавидели партии и партийность. Эту... голую в смысле политическом среду надо было прежде всего вычистить. Этой работой мы и занимались. Она была очень трудна...».
Вне всякого сомнения, под «русскими людьми» Кускова разумеет здесь среду земско-либеральную и буржуазную, которая действительно очень плохо поддавалась партийной организации. Дальше она прямо так и пишет: «Заметили, вероятно, наши широкие отношения с «князьями и графьями»? Это — земская среда. Ее надо было привлечь на сторону революции. Это было сделано. Причем поистине дружеские отношения остались между нами и этой средой и потом, после революции». Этот отрывок совершенно точно доказывает, что «князья и графья», о которых писала Кускова в предыдущем письме, это именно земцы, связанные так или иначе с «Союзом освобождения», а отнюдь не «люди высшего общества» в тогдашнем смысле этого слова, как она до этого уверяла. Что касается «революции», то она, конечно, понимается в специфически «освобожденском» смысле, имевшем мало общего с революцией подлинной.
Гораздо скромнее, по сравнению с первым письмом, говорится и о военных: видно, вопросы и недоумения Дан, также знавшей и наблюдавшей среду, в которой подвизалась Кускова, несколько умерили ее пыл. «Надо было завоевать военщину. Лозунг — демократическая Россия и не стрелять в манифестирующий народ — объяснять приходилось много и долго, — среда косная. Успех тут был довольно большой». Это довольно далеко от «военных высокого ранга». Речь, пне всякого сомнения, идет об офицерах младшего и среднего звена, и не больше.
Из дальнейшего хорошо видно, что у Кусковой с памятью обстояло дело совсем плохо: она явно смешивает события, относящиеся к деятельности «Союза освобождения», и предфевральским временем. «Надо было «взять в наши руки», — снова упорно твердит она, — императорское Вольно-экономическос общество, Техническое общество, Горный институт и др. Это было проделано блестяще; всюду были там «наши люди»... Пропаганде было где развернуться. Особенно большую роль сыграл Горный институт (Лутугин, Бауман и другие профессора). Без всех этих подсобных учреждений мы не смогли бы так широко провести «Освобождение», банкеты, заявления земцев и т. д. Учительский среда. Весьма косная. Проведение съездов, местных и всероссийских. Кооперации... Вес это было сплошь беспартийно, и в некоторых углах — темно и антиобщественно и т. д. Нет необходимости доказывать, что все, здесь сказанное, к масонству не имело ни малейшего отношения.
Тем не менее, отвечая, по-видимому, на вопрос Дан, в котором последняя, что-то зная о масонах, усомнилась в категорическом утверждении Кусковой об отсутствии всякой масонской обрядности, кроме клятвы, Кускова писала: «Что касается «поцелуев» и пр., то при одном из обысков у С.П. Мельгунова нашли целый ящик фартуков, крестов и т. д.— от деда его — масона. Все это из новой организации было выкинуто. Осталось одно: моральная связь и требование действий без партийных склок и всех этих болезненных явлений русской партийности. Так это и было».
В связи с этим напомним, что в письме к Вольскому, касаясь устава, где говорилось о выходе из организации, Кускова указывала, что вышедший должен был поклясться — «никогда и никому, просто «заснуть». Последнее слово сразу вызывает сомнение в верности ее утверждения об отсутствии каких-либо масонских атрибутов, кроме клятвы. Дело в том, что глагол «заснуть» — не просто типичный масонский термин, неотделимый от всей прочей масонской обрядности, а одно из основополагающих масонских установлений. И то, что Кускова употребила его спустя столько лет, говорит о том, что этот термин был в ее масонской среде в широком ходу.
Концовка письма заслуживает внимания. «Керенский, — отвечала Кускова еще на один вопрос, — должен сделать в своей книге заявление, что с организацией Временного правительства эта организация прекратила свои действия. Не было ни одного конвента, и никакие «давления» на решение Временного правительства эта организация не оказывала. Влияние оставалось разве лишь в личных связях. Но ведь более половины членов Временного правительства к этой организации не принадлежали...»[14]. Из приведенного текста отчетливо видно, что намек, сделанный Милюковым, беспокоил Керенского (и, надо полагать, также Кускову) в связи с послефевральскими делами, а не до и во время них. Этот факт нам представляется весьма важным, о чем подробнее будет сказано дальше.
Таковы эти три письма Кусковой, на которых строятся масонские концепции Н. Яковлева и В.И. Старцева. К этому надо добавить, что и сам публикатор Аронсон придает им большое значение. Именно вокруг них он группирует все остальные сведения и строит свои умозаключения в том разделе своей книги, где речь идет о масонах.
Так же как и Н. Яковлев и В.И. Старцев, но значительно раньше их Аронсон уверяет читателей в том, что «существовала в России, может быть, немногочисленная, но политически влиятельная организация, представители которой играли весьма видную роль в переломные годы русской истории, в 1915—1917 годы, в эпоху первой мировой войны и февральско-мартовской революции». Далее он, в полном соответствии с письмами Кусковой, подчеркивает две важные черты этой организации: засекреченность и политическую пестроту входивших в нее деятелей. Именно секретностью автор объясняет, что «почти все историки эпохи» прошли мимо этого «редкого феномена». Более того, всякие упоминания о масонах и сейчас вызывают скепсис у рядового читателя. Одна из причин его — «страшные сказки», которые распространяли сперва в России, а теперь в эмиграции черносотенцы о так называемых жидомасонах.
Тем не менее существование вышеуказанной масонской организации — непреложный факт. В нее входили князь Г.Е. Львов и А.Ф. Керенский, Н.В. Некрасов и Н.С. Чхеидзе, В.А. Маклаков и Е.Д. Кускова, великий князь Николай Михайлович и Н.Д. Соколов, А.И. Коновалов и А.И. Браудо, М.И. Терещенко и С.Н. Прокопович. Более того, в эту «людскую смесь» затесался и бывший Директор департамента полиции А. А. Лопухин. В связи с этим автор не мог, конечно, не задаться вопросом, почему Милюков в своих воспоминаниях, говоря о масонах, о существовании которых он, по его словам, узнал много лет спустя, упорно избегает этого слова. «Надо сознаться,— пишет Аронсон,— что читатели мемуаров не без удивления отметили его странную манеру выражаться, ни разу не упоминая имени масонов и ограничиваясь какими-то намеками. Это тем более необъяснимо, что задолго до второй мировой войны в печати говорилось о масонах, назывались многие имена». Милюкову также, несомненно, были известны книга Мельгунова и мемуары Гессена, где речь идет о масонах. «Сами масоны, говорят, связанные клятвой, молчат, но почему Милюков чувствует себя связанным в этой области — непостижимо»[15].
Вызывает удивление не только Милюков, но и сам Аронсон. Спрашивается, как согласовать его утверждение, что Маклаков был масоном той масонской организации, о которой писала Кускова, и категорическое утверждение последней, что Маклаков в нее не входил, будучи совсем другим масоном? Как примирить слова Милюкова, что он узнал о существовании этой организации много лет спустя, с не менее решительным заявлением той же Кусковой, что он не только знал об организации, но и давал ей конкретные задания для исполнения? Аронсон не только не пытается разрешить эти противоречия, но даже не задается таким вопросом.
Открывая приведенный выше перечень масонов фамилией князя Г.Е. Львова, он делает такое примечание: «...автором получено опровержение о масонстве князя Г.Е. Львова ссылкой на церковные настроения первого председателя Временного правительства». Никаких разъяснений на этот счет со стороны Аронсона не последовало. В числе прочего Аронсон, продолжая свой рассказ о масонах, приводит пример, так сказать; автобиографического характера — рассказ «приятеля (в 1918 г.— А.А.), почему-то решившегося нарушить тайну и исповедаться. Для меня этот рассказ прозвучал фантастически». Приятель рассказал следующее. По дороге на фронт к ним (в какую-то провинцию) заехал Колюбакин (известный кадет, член ЦК к.-д. партии.— А.А.), провел там два дня «и за это время основал у нас масонскую ложу». Сам рассказчик в ложу приглашен не был. Но довольно скоро приехал другой член Думы — «К», и он был тот, кто вводил меня (т. е. приятеля. — А.А.) в ложу. Я был к этому подготовлен». Был исполнен, к его удивлению, ритуал: завязаны глаза, ряд вопросов (какие — не помню), прочел формулу присяги, вручил перчатки, поцеловал и ввел в другую комнату — «и я увидел десяток своих старых знакомых, местных деятелей, ранее меня уже введенных в ложу». Спустя некоторое время пришли и другие — не члены ложи, в том числе и сам Аронсон, — послушать доклад приехавшего из Петербурга депутата Думы[16].