Все эти обстоятельства были ярко расцвечены прессой. Альберт вновь оказался в центре внимания. Опять замелькало на страницах газет и журналов выражение «Скиталец между двух миров», но на этот раз оно имело более глубокий смысл. Альберт изображался изгоем, отверженным обеими расами — своей собственной и расой белых австралийцев. Говорили о нем и как о «несчастной жертве судьбы и людей».

Большинство австралийцев поддержало решение министра Территорий о том, что Альберт должен отбывать свое наказание вне стен тюрьмы. Однако нашлись и противники этого акта, в основном в среде политических деятелей. Они утверждали, что политическое вмешательство в действия Верховного суда Территории и Верховного федерального суда нетерпимо и что вряд ли можно считать допустимым такое положение, когда политический деятель отменяет решение самых авторитетных судей страны. Дарвинские юристы не нашли в законодательстве такой статьи, которая давала бы Хэзлаку подобные полномочия. Хэзлак не предполагал, что его гуманный акт может встретить столь резкое отношение и вызвать дискуссию в парламенте. Лидер оппозиции в федеральном парламенте Эватт потребовал, чтобы Хэзлак дал объяснения в связи со своим решением относительно Наматжиры.

Хэзлак объяснил, что он поступил так с целью дать Наматжире максимум возможностей реабилитировать себя и стать лучше, а не хуже.

Хотя некоторые официальные лица продолжали возражать против оказанного Альберту снисхождения, гуманность восторжествовала. Тюремный надзиратель алис-спрингсской тюрьмы, получив приказ, перевез Альберта в Папунью. Старший полицейский офицер государственной резервации Папуньи Е.-Л. Фиц был специально приставлен к Альберту.

Назначение Фица было проведено в соответствии с распоряжением министра по делам Территорий, чтобы Альберт находился на попечении старых и близких друзей, которые больше чем кто-либо могли способствовать его нравственному возрождению. Прожив в Хермансбурге немало лет, Фиц хорошо узнал Альберта. Да и миссис Фиц за те двадцать лет, что была школьной учительницей в этом поселении, близко подружилась с семьей Наматжиры.

Когда Альберт находился в алис-спрингсской тюрьме, его осмотрел врач и обнаружил у него повышенное давление и расширение сердца. Он советовал поручать Альберту только самую легкую работу. Судебный приговор предписывал тяжелые работы, но тюремное начальство приложило все старания, чтобы поручаемая работа не шла во вред здоровью Альберта. Его обязанности заключались в том, что он чистил овощи и подметал дорожки вокруг газонов и цветочных клумб на тюремном дворе. Исполнял свои обязанности Альберт механически. Говорил он только тогда, когда к нему обращались, отвечал на вопросы односложно. Это был безразличный ко всему, преждевременно состарившийся человек. Создавалось впечатление, что он с прирожденным туземным фатализмом покорился условиям жизни, которые создали жестокие обстоятельства. Когда Фиц приехал в тюрьму, чтобы забрать его в Папунью, это полнейшее безразличие Альберта к своей собственной участи сразу же бросилось ему в глаза.

В Папунье на весь срок пребывания Альберта власти приняли особые меры предосторожности. Наматжира был полностью изолирован от шестисот аборигенов, проживавших в резервации, обслуживающему персоналу не разрешалось вступать с ним в разговор, запрещены были посещения туристов, фотографирование. Фицу предписывалось поместить Альберта в подходящее помещение, обеспечить трехразовым питанием и осуществлять над ним постоянный надзор. Однако Фиц не ограничивался исполнением приказа, всякий раз, когда предоставлялась возможность, он старался проявить максимум заботы о своем подопечном.

Когда Наматжира прибыл в Папунью, он был полон дурных предчувствий, и Фицы делали все, чтобы развеять их. Супруги часто приглашали художника к себе на чашку чаю. Альберт очень ценил их доброе расположение, но чувств своих открыто не выказывал.

Вид и поведение Альберта очень беспокоили Фицев. В этом сутулом, изможденном старике трудно было узнать того Альберта, которого они знали по Хермансбургу, — счастливого супруга, гордого отца, почитаемого члена племени аранда, пользовавшегося уважением всей миссионерской общины. Он, казалось, утратил интерес ко всему.

Как-то Фиц предложил художнику сопровождать его в одной из инспекционных поездок по резервации. Альберт согласился, хотя и неохотно. И тем не менее эта поездка стала началом перелома. Когда они объезжали край, воспетый в легендах его народа, Альберт под действием воспоминаний детства начал пробуждаться к жизни. Впервые после приезда в Папунью он оживился. Знакомые места вызывали у него в памяти легенды, сложенные его племенем и слышанные от отца, легенды о тех далеких временах, когда почитаемые ими герои создавали горы, ущелья и озера. Альберт рассказывал об удали своего народа в битвах, о пиршествах и ночных обрядовых праздниках победы, в которых участвовал его отец. Все это было задолго до прихода в этот край христианских миссионеров.

После поездки разговоры с супругами Фиц стали более непринужденными и постепенно вернулась теплота их старых дружеских отношений. Когда Альберт ел, четверо детей Фицев часто подсаживались к нему. Их общество, судя по всему, доставляло ему удовольствие, и он улыбался, глядя на их шалости. К нему вернулось прирожденное чувство собственного достоинства, а с ним и вера в человеческую доброту. Он вновь начал читать Библию и Псалтырь — обе книги были напечатаны на его родном языке — и, вероятно, находил утешение в религии, о которой забыл в беспокойные годы, предшествовавшие его осуждению.

Довольно регулярно в Папунью наведывались по долгу службы алис-спрингсский тюремный надзиратель и директор местного отделения департамента по делам туземцев. Они воочию убеждались, насколько благотворным для Альберта было отбытие наказания вне стен тюрьмы, хотя сам осужденный с их приездами каждый раз мрачнел и становился нелюдимым: они были живым напоминанием о постигшей его беде.

Во время объездов резервации со своим стражем Альберт стал все больше и больше рассказывать о своей жизни. Он вспоминал о столицах и признался, что поездки эти не доставили ему большой радости. Особенно не понравилось ему в Сиднее, где его таскали с одной встречи на другую и постоянно окружали толпы любопытных. Почти никого он не интересовал как человек. По его словам, в Папунье он обрел покой и, если бы ему позволили остаться здесь после заключения, он, может быть, со временем вновь ощутил бы желание начать писать.

Но одно не давало покоя Альберту — он хотел повидать Рубину. Фицев очень тревожил разлад Альберта с супругой, и они договорились о посещении Папуньи Рубиной. Альберту были разрешены четыре свидания в месяц. Во время свидания супруги примирились, и, поскольку не было закона, который запрещал бы ей жить в резервации, Рубина изъявила желание остаться. И когда ей объяснили, что, согласно предписанию, она сможет видеться с Альбертом не чаще четырех раз в месяц, она разразилась рыданиями. Только заверения Фицев, что Альберт скоро будет освобожден, утешили ее. Со слезами на глазах простилась Рубина с супругом и вернулась в Хермансбург.

За исключением этого печального свидания, Альберт жил день за днем без особых происшествий, тревог и неприятностей. За полтора месяца его имя ни разу не появлялось в газетах, хотя какой-то самолет, как считали, зафрахтованный не теряющим надежды на сенсацию фоторепортером, низко подолгу кружил над Папуньей.

Вскоре, надо же было так случиться, в Папунье произошла стычка между членами племени, во время которой два туземца были убиты и многие ранены. Некоторые газеты намекали, что стычка как-то связана с угрозами племени питженжара Наматжире. В связи с распространившимися об этом инциденте домыслами член парламента от Северной Территории лейборист Дж.-Н. Нельсон запросил официальных разъяснений на сей счет от министра по делам Территорий. Министр Хэзлак выразил сожаление по поводу чрезвычайно преувеличенных, а сплошь и рядом просто ложных сообщений. Он заявил, что, как только появились подобные сообщения, он пытался опровергнуть их, восстановить истину и представить подлинные факты и, хотя некоторые газеты отреагировали должным образом, нашлись такие, которые, вероятно, придерживаются принципа, что не следует правдой портить хорошую выдумку. На самом деле беспорядки были простой ссорой в племени пинтуби и не имели никакого отношения к Наматжире, который в это время сопровождал Фица в инспекционной поездке в Хааст-Блафф.