С точки зрения отношений собственности это означает, что главным становится контроль над социальными и духовными факторами производства, над их единством организацией как таковой, как процессом. В свою очередь это означает: то, что раньше достигалось с помощью социально‑политической организации, на уровне власти и идей, теперь может быть реализовано посредством производственной организации, на уровне собственности правда на особые факторы производства, которые ранее могли быть объектами лишь власти. И потому для такого перехода не нужны насилие и «колоссы паники». Точнее пока не нужны. Пока хватило тэтчеризма и рейганомики, подорвавших welfare state и основы благосостояния старого среднего класса «социалистической буржуазии». Я подчеркнул пока, поскольку в XXI в. могут явиться новые «колоссы паники». Разумеется, не те, что в XX в. История дама творческая.

НТР в 70‑80‑е годы производственно укротила функцию капитала, взорвавшуюся в 1020‑е годы коммунизмом и фашизмом. Производственным образом решила то, что до нее непроизводственным образом решали welfare state и особенно коммунизм. НТР это производственно‑технический аналог коммунизма. Только без насилия и без самого коммунизма. Короче, НТР это «коммунизм по‑капиталистически». А потому в мире НТР нет места коммунизму. Научно‑техническая революция последней трети XX в., НТР, социально резко уценила, а затем помножила на ноль результаты происшедшей в начале века в России властно‑технической революции, ВТР. Компьютер, повторю, значительно более эффективен в устранении грани между публичной и частной жизнью, в. их гомогенизации, чем разбирательство на партсобрании («давай подробности», кто и как «с племянницей гулял тети Пашиной»). Компьютер, электронные средства слежения дают такие возможности скрытого и незаметного проникновения в частную жизнь человека, какие коммунизму и не снились. В определенном смысле ВТР низшая форма НТР.

Сверхакцентируя, рекомбинируя и трансформируя социальные и духовные формы производства как типы производственной организации (поэтому Ленин в своих работах, особенно в «Государстве и революции» постоянно подчеркивал, что коммунисты должны овладеть и уметь пользоваться всеми формами, созданными капитализмом), коммунизм мог в какой‑то степени конкурировать в сфере материального производства с индустриальным капитализмом. Однако он не способен конкурировать с капитализмом постиндустриальным, основанным на господстве тех же самых факторов производства, что и коммунизм, но внедренным не внеэкономически и искусственно по отношению к непосредственному производству, а именно экономически, в предметно‑производственной форме. Здесь не КПСС‑КГБ, а само материальное производство, его развитие становятся решающей гарантией господства энергии и информации над веществом, социального и духовного над материальным, функции над субстанцией. С таким конкурентом коммунизм соперничать уже не может. Здесь не только разрыв и отставание становятся вечными, навсегда, но сами эти «вечно» и «навсегда» превращаются в невозможность существования коммунизма в энтээровском, постиндустриальном мире, в который вступает капитализм. Уто не значит, конечно, что мир этот станет новым раем для капитализма. Но он туда вошел, а коммунизм — нет, рассыпался в прах, как только прикоснулся к волшебной кнопке' с надписью «НТР». Для коммунизма, все 70‑е годы прогулявшего на нефтяных пирах Бел‑шар‑уцура (в Библии проходит по делу как Валтасар), «НТР» зазвучало как тепе тепе tekel uparsin.

Можно стегать лошадей и заставить тачанку мчаться, не отставая от автомобиля, собранного на рубеже 1020‑х годов. Но хоть забей коней до смерти, а они все равно не догонят автомобиль выпуска 60‑70‑х годов. Плохо оснащенные техникой, подгоняемые и контролируемые устрашающими «органами» десятки тысяч человек могут построить «днепрогэсовскую пирамиду» примерно в те же сроки, что и несколько сотен человек, оснащенных более совершенной техникой и организованные лучше, а не по принципу «давай‑давай», «бери больше, кидай дальше». А вот с компьютером десяток тысяч человек не посостязается. Да и страх невечен. Особенно когда люди из коммуналок перебираются в отдельные квартиры плохие, «хрущобские», но отдельные; в собственные автомобили, в собственные шесть соток. Правильно понимал Хрущев, что нельзя этого допустить, что нельзя в коммунистическом обществе разрешать иметь индивидуальные участки, дачи, автомобили. Все это для коммунизма отложенная сладкая смерть. Когда люди, таким образом самоприватизируясь, отложились от совкомимперии, то тут уж «колосс паники» съеживается до «тролля паники» из табакерки. Русский же человек, как известно, табакерками вообще не пользуется. Они ему без надобности. Разве что когда императора «замочить»: табакеркой и в висок.

Момент наступления логического, «микрокапиталистического» уровня невозможности существования коммунизма совпал с моментом его общесистемного внутреннего кризиса. Отсюда столь неожиданная и странная по быстроте смерть коммунизма. Суммация в одной точке двух тенденций развития мировой капиталистической и внутрикоммунистической (о последней здесь нет места говорить[3]*)) стала тем «двойным ударом», который привел коммунизм к исторически почти мгновенной смерти. Ну что ж, как когда‑то желалось в одной комсомольско‑коммунистической песне; «Если смерти то мгновенной, если раны небольшой». По части рай коммунизму не везло. Раны всегда были большими, страшными, рваными и кровоточащими. Со смертью вышло лучше: заказывали мгновенную получите.

Является ли положительный постфункциональный, «постсоциалистический капитализм» капитализмом? Да, это все еще капитализм. Но, думаю, умирающий. Умирающий не потому, что загнивающий и т. д. А потому, что реализовал, исчерпал свою социогенетическую программу, решил основное противоречие, поддерживавшее его ось. Антично‑рабовладельческая система без рабов и рабовладельцев, но с массой колонов и свободной бедноты — это, безусловно, решение основного противоречия антично‑рабовладельческого общества. Но это уже общество почти не рабовладельческое. Это, в лучшем случае, умирающее рабовладельческое общество. То же самое можно сказать и о феодализме без крепостных XIVXV вв. То же о капитализме на рубеже XXXXI вв.

В течение четырех столетий развитие капиталистической системы определялось противоречием между субстанцией и функцией, из которого вытекали все остальные противоречия: класс против класса; класс против государства; государство против гражданского общества внутри страны и против других государств в мире; капитализм против коммунизма; ядро (центр) против периферии и т. д. Вся история и все развитие капитализма есть история попыток найти решение своего главного противоречия, укротить его. Эти попытки и были стимулами развития капитализма. Настойчивость этих попыток возрастала по мере роста остроты самого противоречия, время от времени приводя к кризисам, войнам и революциям кризису Старого Порядка в последней трети XVIII в., кризису «субстанционального капитализма» («цивилизации XIX в.») в конце XIX начале XX в. и кризису «функционального капитализма» в последней четверти XX (и, по‑видимому, самого начала XXI) в.

Вся история капитализма по сути есть история его десубстанциализации, функционализации, истончения, утончения. За Кольцо Всевластия над миром надо платить. Как платили за обладание Кольцом Всевластия истончением, исчезновением плоти назгулы из толкиеновского «Властелина колец». Но в определенный момент процесс функционализации производства достигает точки возврата (она же точка невозвращения). Я думаю, НТР именно такая точка. После нее возвращаться уже некуда и незачем. Да и невозможно поэтому хронологическая черта НТР представляется мне чем‑то похожим на линию шварцшильдовского радиуса «черных дыр», после пересечения которой вернуться в «свою» Вселенную уже невозможно. Можно лишь вынырнуть в чужую, новую Вселенную будущего. Или сгинуть в «черной дыре» времени, провалиться в ничто. Если иметь в виду историю то в историческое ничто, в бездонный Колодец Времени.