И мне всегда нравились эти места. Улицы и здания, возвышавшиеся по бокам от них, не перестраивали и не ремонтировали с тех пор, как жители покинули их, и только время оставило на них свои следы. Тихие, покрытые пылью, практически потерявшие цвет, облупившиеся, постепенно превращающиеся в песок под натиском столетий и непогоды. За мутными оконными стеклами виднелись комнаты, которые выглядели так, словно жители только что вышли, встав посреди обеда или игры в карты. За покрытыми паутиной витринами магазинов все еще можно было увидеть остатки выцветших и пропыленных товаров.

Поклонение Имперскому святому заставило обитателей этих домов покинуть их за одну ночь, они сбежали, словно жители города, получившие предупреждение о скором извержении вулкана — и по сей день сила святости охраняла дорогу скорби, делая ее недоступной для непосвященных.

Но это не останавливало отбросы общества. Они приходили сюда в поисках укромных мест, где можно было спрятаться от городской стражи — и, насколько я понимаю, они приходили сюда, чтобы приобщаться к святости, осенявшей это место после того, как здесь побывал подвижник, чтобы получить благословение, или исцеление, или спасение.

Ну, и, конечно же, здесь ошивались Слепошарые Вояки. Говорят, что сам святой приказал сломленным ветеранам великой войны отрешиться от душевных мук и неукротимой жажды насилия — жажды, которую они не могли утолить с тех пор, как вернулись к мирной жизни — и посвятить себя охране священного пути. Слепошарые Вояки — стражи этой тропы. Их банды и племена следили за этим местом, прячась в засаде, убивая или вышвыривая вон тех, кто приходил без спросу. Бедняки и бродяги, видя Слепошарых, старались не попадаться им на глаза.

Кандидаты из Зоны Дня использовали дорогу скорби, чтобы незаметно и беспрепятственно путешествовать через город. Конечно же, это было категорически запрещено — но все наше образование было направлено на то, чтобы оставаться невредимыми во всяких запретных местах и выходить оттуда в целости и сохранности — так что, такой способ передвижения представлялся не только практичным, но и полезным. Хотя это было небезопасно, мы отключали наши манжеты — так что, наша «затупленность» отпугивала от нас тех, с кем мы не желали встречаться. Никто не хотел иметь с нами дела — даже самые бешеные, увешанные аугметикой бандиты из Слепошарых Вояк.

В результате всех этих мер, я, бывало, прогуливалась по дороге скорби, словно на экскурсии. Мне не было нужды уходить, прятаться, или оперативно отступать. Я любовалась покинутыми зданиями, которые никто не осматривал целую вечность. Слепошарые точно не видели смысла приглядываться к ним. Они вообще ничего не видели, кроме размытой, с неровными краями, панорамы окружающей обстановки, поверх которой четко прорисованы прицельные метки, в красном тумане ярости и убийственной агрессии, которые были вызваны боевыми стимуляторами и никогда не прекращались из-за полученных ими психических травм.

Итак, одетая как представитель закупщика товаров с одного из близлежащих миров, я прогуливалась по центральной части дороги скорби, неторопливо продвигаясь к югу в направлении торгового дома «Блэкуордс», когда увидела его.

И поняла, что он тоже видит меня.

Это было просто чудовище, здоровенная тварь в человеческом облике. Я никогда не видела воинов из легендарных Адептус Астартес, но, увидев его, решила, что они должны выглядеть примерно так, как он. Высокий, с широченной грудной клеткой, в его плечах и руках чувствовалась огромная сила.

Его аугметизированное тело защищал доспех из керамитовых пластин, кольчуги и кожи. Он выглядел немыслимо-старым — один из ветеранов, каким-то чудом доживших до наших дней со времен великой войны. Кольчужное плетение и пластины брони, тоже старой и сплошь исцарапанной, столько раз чистили, чтобы удалить ржавчину и следы коррозии, что они были стерты до металла и неокрашенного керамита. Металлические части тускло поблескивали, словно серовато-зеленый камень. Длинный плащ-пыльник обвивал верхнюю часть его тела, трижды перекинутый через его плечи — такая манера напомнила мне одеяния жителей Сандерленда. Я видела их на иллюстрациях в книгах по этно-истории.

По красным шевронам на его наплечнике я поняла, что он из банды Слепошарых Вояк, которые называют себя Кривыми Клыками. Его имя было выведено краской на боковой стороне визора, закрывавшего его глаза, прямо под мерцающим, жужжащим оптическим прицелом. Я прочитала корявые, наползающие друг на друга буквы на анграбике — «Смертник».

Ниже края рваного плаща я видела его кулаки — они были покрыты вживленными прямо в плоть лезвиями. Даже на расстоянии я чувствовала запах, запах отбросов, гнилую вонь падали, которой он питался.

У его ног сидела собака — под стать хозяину, огромный уродливый пес; его шкура была покрыта полученными в боях шрамами, старые аугметические импланты, стимулирующие агрессию, были вырезаны, или выдраны из тела зверя. Увидев меня, пес зарычал, дрожа всем телом.

Я остановилась. Конечно же, мне не стоило этого делать. Напротив, мне нужно было бежать отсюда как можно быстрее. Мне нужно было бежать, потому что он видел меня, несмотря на настройки моего манжета. Бандиты никогда не смотрели на парий, когда мы появлялись на их территории — даже головы не поворачивали в нашу сторону. Во всяком случае, я никогда не слышала, чтобы такое когда-либо случалось.

Мне нужно было бежать, потому что он видел меня — но сам факт того, что он смог меня увидеть, заставил меня застыть на месте, я обернулась к нему, завороженная его взглядом.

Смертник. Имя было известно — и пользовалось дурной славой. Один из самых жестоких Слепошарых Вояк, вожак банды убийц. Это действительно был он?

Рычание пса не прекращалось, звук был словно от фраг-гранаты, катящейся по рокриту. Порывы ветра гнали через улицу пыль и клочки бумаги.

Я сделала шаг к нему, потом еще один… Его плечи слегка приподнялись — он встревожился.

Или, возможно, приготовился к бою.

Оптический прицел на его визоре зажужжал громче, в такт охватывающей его ярости, маленькая янтарная метка задвигалась с одного края прицела к другому. Я увидела, что ниже визора его губы и подбородок сплошь покрыты рубцами — словно связанными вместе и перекрученными полосками красной лакричной пасты.

Что мне было делать? У меня не было оружия, кроме небольшого кинжала, спрятанного в складках плаща. Если даже я смогу опередить Слепошарого Вояку — вряд ли у меня получится сбежать от его пса.

— Ты видишь меня. — произнесла я на уличном жаргоне мабисуаз.

Прицел жужжал. От Вояки невыносимо воняло.

— Ты меня видишь? — повторила я.

Жужжание.

— Я — Бета. — представилась я. Понятия не имею, почему я назвалась Бетой, а не Лаурелью Ресиди, персонажем, в чьем облике я была сейчас.

Мне ответил его пес. На секунду его горловое рычание, казалось, сменило тональность, превратившись в «смеррр» и «ррртник». Клянусь — именно так все и было, хотя я не верю в говорящих собак.

— Смертник. — повторила я. Пес перестал рычать и пару раз громко фыркнул на пятно на земле.

Я вежливо поклонилась в ответ.

— Приятно было познакомиться, — произнесла я.

Развернулась, собираясь уйти. Снова услышала жужжание.

Но так и не дождалась выстрела в спину.

Мое сердце все еще бешено колотилось после встречи со Слепошарым; я покинула дорогу скорби неподалеку от выхода к Центральному холму и вышла на оживленные улицы Ропберна. Это был старый, но тщательно ухоженный жилой квартал, дома, словно серые утесы, поднимались над расположенными на первых этажах магазинами и маленькими обслуживающими фирмами. В некоторых частях Королевы Мэб до сих пор работало старое трамвайное сообщение: лязгающие медные вагоны с железными колесами, обшитые снаружи ярко окрашенными деревянными панелями, громыхали по участкам путей, которые еще пребывали в рабочем состоянии, перевозя фабричных рабочих — на очередную смену и со смены домой, покупателей — за покупками на рынок и с покупками обратно, слуг из богатых домов, отправленных с поручениями. Вечерами вагоны освещались изнутри газовыми лампами, превращавшими их в небольшие, теплые, сверкающие коробочки с драгоценностями, которые, трясясь и погромыхивая, двигались по погружающимся в темноту улицам, но я знала, что они — исчезающий вид. Когда-то трамваи ходили до самых Волшебных Врат, за город в южном направлении — до Врат Мытарств и рокритовых сараев на верфях, и до самого Мыса Ученых. Но трамвайные линии постепенно изнашивались, сейчас для движения были пригодны лишь небольшие отрезки путей, которые поддерживали в сносном состоянии остатки транспортных гильдий — пережитками былого оживления в медленно умирающем городе. Каждый раз, когда я видела старые серебристые рельсы, почти потонувшие в булыжной мостовой, я понимала, что в этом квартале еще ходят трамваи. Я невольно представляла, что трамвайные пути — это нервные волокна в булыжном теле города, немногочисленные нервные волокна, которые еще отзываются на раздражение в теле, которое уже затронуто трупным окоченением.