И за бронёй из брутальности, силы и внешней самоуверенности мне мерещится постоянный страх перед собственным поражением. Им обязательно надо оставаться Львятами - и каждый из них, наверное, жаждет стать Львом. Поэтому они здесь.

Покойный король пообещал, что продаст их пленного братца в бордель. Донес до сведения Льва - умно. Принцам, конечно, жаль брата и принцип не велит оставлять своих в беде - но что-то они слишком близко к сердцу это приняли. Не иначе, как представили себе - себя в плену. Это ведь у сволочей-северян может войти в привычку! Вояка такого сорта на смерть пойдёт, поплёвывая - как победитель, а вот жить несчастной шлюшкой... как же воевать-то при такой жуткой перспективе? Поэтому давят изо всех сил, сходу. Северяне, гады, забудьте даже думать!

А наш Государь чудесно и спокойно себя ведет... его, видит Бог, хорошо учили. Он южан понимает и самым элегантным образом - как во время игры в спарринг - аккуратно отражает все выпады. Только один раз чуть растерялся - когда Львёнок Льва - принц крови, то есть - назвал Ра ведьмой.

Дивная Государыня и варваров впечатлила - только на изворот. Я потом наблюдаю за южанами за обедом, где они демонстративно берут еду руками, не прикасаясь к двузубым вилкам северян - и едят только мясо. Брезгают они жареными пиявками и маринованными короедами - понимаю, можно даже сказать - сочувствую. Но между делом наши гости-варвары недобро зыркают на женщин - и с интересом на мальчишек. С очевидным таким, прямым интересом - как на вещи, которые плохо лежат.

Всё очевидно. Чужие женщины - уже созданы и созданы не по тем лекалам, которые устраивают южан. А мальчишки - материал. Дорогие гости, видимо, думают, что любого из них, случись что, можно сломать по своему трафарету.

Южане тоже помешаны на пигмалионстве - только у них другой взгляд. Я начинаю догадываться, какой именно, но собираюсь ждать подтверждений. Не будем делать поспешных выводов.

***

Эткуру раздражённо выплеснул чашку воды в бронзовую штуковину на ножках, в которой тихонько тлела рыжая пирамидка, пахнущая терпким мёдом.

- Зря, - сказал Анну. - Мне нравится, вкусный запах.

- А мне вот не нравится, - Эткуру сел на плоское и жёсткое ложе, накрытое шёлковой материей в жёлтых цветах и сине-зелёных листьях, толкнул ложе ладонью. - Подстилка для раба - спасибо, что не голые доски. Холодно, воняет гарью. Покои во дворца Барса - смешно это, брат.

Анну промолчал.

В покоях, положим, действительно, было холодно - но тут, на севере, ещё лежал снег, хотя приближалась Четвертая Луна от Солнцеворота. И потом, прохлада не казалась Анну неприятной - просто в покоях для гостей Барса было непривычно просторно и свежо. Десять больших комнат - и живут в них только Анну, Эткуру и двое бесплотных мудрецов, а ведь ещё - отдельное помещение для солдат-волчат, ещё клетушка для Сони... Громадный у Барса дворец. Да не в этом даже дело - слишком просторный какой-то, полупустой. Никто не мелькает под руками и перед глазами.

Можно взять и уйти куда-нибудь, где совсем никого нет. И остаться там надолго. Сидеть в одиночестве - и никто не придет и ничего не скажет, если сам не позовешь.

Эткуру сходу заявил - не хотим туземных слуг, и северянин, седой в синем, согласился, поклонился и пропал. И нет туземных слуг. Пока не дёрнешь специально за шнур - никто не появится.

Эткуру сказал - обойдёмся Соней, а солдаты перебьются и так - но его, кажется, сразу начало смущать это гулкое пустое пространство. Как в капище каком-то или пещере. Поэтому он и позвал волков в покои, расставил караулы, приказал Когу писать письма, а Наставника попросил помолиться за успех миссии - и успокоился, когда гулкая пустота заполнилась звуками. Когу скрипит письменной палочкой, Наставник монотонно бормочет и кланяется, позвякивая бубенчиком на чётках, Соня драит бляхи на куртке Анну, волки, свободные от караула, в соседней комнате играют в бляшки - негромко, но слышно, как переругиваются вполголоса и стучат ладонями. И жуть пропала. Нормально. Почти уютно.

Только Анну чувствовал детское желание снова испытать это...

Одиночество. Но говорить об этом Эткуру не стоило.

- Никакой он не Барс, - ворчал Эткуру, кладя на поставец у изголовья ножны для метательных ножей и расстёгивая пояс. - Соня! Сапоги с меня сними... и вычисти... Так, котёнок он слепой, а не Барс. Ни шерсти, ни виду. Мальчишка. И всё улыбается, ты заметил? И усадил рядом эту тварь - а она так и стрижёт глазищами... Заметил, какая у неё грудь?

- Всегда хотел северную женщину, - заметил Анну. - Именно из-за этого. Грудь, бёдра... задница... Вот, - и обрисовал в воздухе округлые формы. - Хочется потрогать.

- Ага, размечтался, - хмыкнул Эткуру. - Видал трофей Лойну? Кости шкуру рвут, морда, как у трупа. А ещё - ну, ты тогда был не в Поре, не помнишь, наверное - Жменгу привёз северянку. Совсем молодую. Ну и что? Вот такие же глазищи были синие, как у рабыни Барса, а переломалась - стала худая, как щепка. И через год умерла, родить не смогла. Вот тебе и северянки, - и передразнил его движения, начертив в воздухе пышный женский бюст. - Уже. Сейчас.

- Но эти?

- Эти - ведьмы. В них - гуо. Заманит - и постепенно всю жизнь из тебя высосет, бывали такие случаи.

- А здешних почему не высасывают? - спросил Анну скептически. Страсть Эткуру повторять подчинённым общие места, слышанные от старших и наставников, иногда раздражала безмерно.

- Дурак. Кошка глаза псу выцарапывает, не коту. Северяне - они тут все проклятые. И все - рабы, прирождённые рабы, других нет. Никто свободы не достоин. Все в побрякушках, безделушках, все улыбаются, кланяются, ходят, как холуи - на цыпочках... Едят с рабынями из одной посуды - гадость какую-то. Ничтожные людишки.

- А наших пощипали в том бою, когда Элсу попал в плен, - усмехнулся Анну. - Такие слабаки - и так разнесли: кроме Дору, все командиры мёртвые.

- Не знаешь - молчи, - отрезал Эткуру. - Дору рассказывал, как эти язычники вызывали нечистую силу. На целый отряд спустилось тёмное облако с тысячей глаз - и поглотило всех. А когда рассеялось - там уже были только трупы.

- Твой Дору врёт, как солдатская рабыня, - пробормотал Соня, не поднимая головы от сапог Эткуру и щётки с маслом. - Трус и враль. Будто ты сам не смеялся над этим с Хоэду...

Эткуру пнул его босой ногой.

- Ты, отхожее место, заткнись!

Соня, не поднимаясь с колен, обозначил поклон раба:

- Повинуюсь, брат.

Эткуру побагровел и ударил Соню по лицу кулаком - тот отшатнулся и моргнул, на сине-чёрной от татуировки коже скулы осталась красная полоса, проведённая боевым перстнем Эткуру.

- Язык отрежу! - прошипел Эткуру сквозь зубы. - А вернёмся домой - шкуру сдеру. Тварь.

Соня чуть пожал плечами, подобрал сапог, прихватил сосуд с маслом и отошёл в сторону с той равнодушной миной, какая бывает у рабов, знающих, что до настоящего наказания далеко, и приблизить его - не в силах господина.

- Он что, правда, твой брат? - спросил Анну, сдержав смешок.

- Что мне, называть братьями всех ублюдков от всех рабынь Льва? - огрызнулся Эткуру. - Трепливый раб - и всё. Слушай больше, что болтают бестелесные рабы, вроде него!

- А-а, - потянул Анну, делая серьёзную мину. - Понятно. Полно ублюдков, значит? Ну да, конечно.

Правильно. Прайд есть Прайд...

Щёку Эткуру дёрнула судорога.

- Ты ведь обо Льве говоришь, - сказал он, и в тоне послышалась настоящая ярость. - Он, братец, не как твой отец - нашему рысаку сводный баран! Он - стихия стихий, ему принадлежит всё в стране и всё вокруг. Он брал, кого хотел и сколько хотел, ясно?!

- Да, мой отец - Львёнок Львёнка, - понимающе кивнул Анну, ощущая восхитительное злорадство и решительно не в силах удержаться. - Вояка, не ведающий дворцовых порядков. И ублюдков не плодил, чтобы не топить их потом и не резать в детстве. Тебе повезло оказаться любимым сыном Льва, брат - а то чистил бы кому-нибудь обувь, штопал штаны и прислуживал за обедом и в постели... Слушай, Эткуру, как смешно - вот если бы Соня оказался любимым сыном, а ты - нет? Ха-ха!