С августа по декабрь 1792 года и с мая по август 1793 года Гете в качестве приближенного герцога Веймарского участвует во французских походах австро-прусских войск. Поэт был свидетелем знаменитой канонады под Вальми, закончившейся, как известно, победой французских республиканских сил над интервентами. В отличие от большинства своих современников, охваченных мещанским страхом перед ширящимися революционными событиями и далеких от того, чтобы верно оценить грандиозность происходящего, Гете был одним из первых умов Германии, понявших общественно-историческое значение французской революции. Известно его высказывание поело боя при Вальми, когда к вечеру 20 сентября 1792 года стало очевидным, что армия, защищающая революцию, стойко отразила нападение коалиции феодально-монархических государств: «С нынешнего дня возникает новая эпоха во всемирной истории, и вы можете сказать, что присутствовали при ее зарождении».

Однако понять — не означало для Гете принять. Революция представляется ему разрушительной силой, вызывает прежде всего эстетический протест. Гете неоднократно говорит в это время о своем желании найти в искусстве убежище от бурных событий действительности. Такими настроениями и было продиктовано обращение поэта к одному из выдающихся памятников средневековой литературы, сатирическому эпосу о плутнях Рейнеке-лиса, широко известному в X—XV веках по своим латинским, французским (большая часть французских вариантов «Романа о Лисе» относится к XIII веку), средне-верхненемецким, нидерландским и другим версиям.

Эпическая поэма Гете (поэт сам говорил, что это нечто среднее между переводом и переделкой) имеет своим непосредственным источником нижненемецкую поэму «Reineke de Vos», напечатанную в 1498 году в Любеке и переизданную в 1752 году Готшедом с немецким переводом и гравюрами ван Эвердингена.

Гете приступает к переложению ее в гекзаметры в последних числах января 1793 года, продолжает эту работу во время нового похода войск антифранцузской коалиции и заканчивает по своем возвращении в Веймар.

«Я предпринял эту работу, — пишет он 2 мая 1793 года Якоби, — чтобы в течение прошедшей первой четверти этого года отвлечься от созерцания мировых событий, и это мне удалось». Достаточно, однако, познакомиться с содержанием эпической поэмы о Рейнеке-лисе, чтобы увидеть, сколь относителен был «уход» поэта от политических проблем своего времени, о котором так любят говорить создатели пресловутой теории об «олимпийстве» Гете. «Рейнеке-лис» — широкая панорама общественной жизни феодальной Германии, произведение, проникнутое неприятием феодально-буржуазных порядков, позволяющих в равной степени терзать народ и державным львам, и свирепым волкам, и хищникам «нового типа», которые умеют обделать свои делишки не грубой силой, а хитростью и коварством. Произвол власть имущих, развращенность духовенства, продажность судей, ненасытная жажда наживы «сильных мира сего» — вот вполне конкретные приметы как средневековой, так и современной Гете действительности, против которой направлено сатирическое острие поэмы.

«Рейнеке-лис» вышел отдельной книгой 11 июня 1794 года (второй том «Новых сочинений» Гете).

Как глубоко актуальное произведение поэма Гете была воспринята лучшими из его современников. Шиллер, давший восторженный отзыв о, «Рейнеке-лисе», где он справедливо отмечает великолепный юмор поэмы, скрывающийся за нарочитой объективностью тона, пишет через два года после опубликования «Рейнеке»:

«Якобы много веков назад это создано было. Мыслимо ль это? Сюжет словно сегодня возник».

Обличительный пафос этой «несвященной мирской библии», как охарактеризовал «Рейнеке-лис» сам Гете, демократическая тенденция поэмы — вот что составляет се непреходящее значение, привлекая живой интерес современного читателя.

Л. Лозинская

Троицын день, умилительный праздник, настал[1]. Зеленели

Поле и лес. На горах и пригорках, в кустах, на оградах,

Песню веселую вновь завели голосистые птицы.

В благоуханных долинах луга запестрели цветами,

Празднично небо сияло, земля разукрасилась ярко.

Нобель-король созывает свой двор[2], и на зов королевский

Мчатся, во всем своем блеске, вассалы его. Прибывает

Много сановных особ из подвластных краев и окраин:

Лютке-журавль и союшка Маркарт — вся знать родовая.

Ибо решил государь с баронами вместе отныне

Двор на широкую ногу поставить. Король соизволил

Без исключения всех пригласить, и великих и малых,

Всех до единого. Но… вот один-то как раз не явился:

Рейнеке-лис, этот плут! Достаточно набедокурив,

Стал он чураться двора. Как темная совесть боится

Света дневного, так лис избегает придворного круга.

Жалобам счет уж потерян, — над всеми он, плут, наглумился, —

Гримбарта лишь, барсука, не обидел, но Гримбарт — племянник.

С первою жалобой выступил Изегрим-волк. Окруженный

Ближней и дальней родней[3], покровителями и друзьями,

Пред королем он предстал с такой обвинительной речью:

«О мой великий король-государь! Осчастливьте вниманьем!

Бы благородный, могучий и мудрый, и всех вы дарите

Милостью и правосудьем. Прошу посочувствовать горю,

Что претерпел я, с великим глумленьем, от Рейнеке-лиса!

Жалуюсь прежде всего я на то, что неоднократно

Дерзко жену он бесчестил мою, а детей покалечил:

Ах, негодяй нечистотами обдал их, едкою дрянью, —

Трое от этого даже ослепли и горько страдают!

Правда, об этих бесчинствах давно разговор поднимался,

Даже назначен был день для разбора подобных претензий.

Плут соглашался уже отвечать пред судом, но раздумал

И улизнуть предпочел поскорее в свой замок. Об этом

Знают решительно все, стоящие рядом со мною.

О государь! Я бы мог обо всем, что терпел от мерзавца,

Если б не комкать речь, день за днем говорить, хоть неделю.

Если бы гентское все полотно превратилось в пергамент[4],

То и на нем не вместились бы все преступленья прохвоста!

Дело, однако, не в том, но бесчестье жены моей — вот что

Гложет мне сердце! Я отомщу — и что будет, пусть будет!..»

Только лишь Изегрим речь в столь мрачном духе закончил,

Выступил пёсик, по имени Вакерлос, и по-французски

Стал излагать[5], как впал он в нужду, как всего он лишился,

Кроме кусочка колбаски, что где-то в кустах он припрятал!

Рейнеке отнял и это!.. Внезапно вскочил раздраженный

Гинце-кот и сказал: «Государь, августейший владыка!

Кто бы дерзнул присягнуть, что подлец навредил ему больше,

Чем самому королю! Уверяю вас, в этом собранье

Все поголовно — молод ли, стар ли — боятся злодея

Больше, чем вас, государь! А собачья жалоба — глупость:

Много уж лет миновало истории этой колбасной,

А колбаса-то моя! Но дела тогда я не поднял.

Шел на охоту я. Ночь. Вдруг — мельница мне по дороге.

Как не обшарить? Хозяйка спала. Осторожно колбаску

Я захватил, — признаюсь. Но уж если подобие права

Пес на нее предъявляет, — моим же трудам он обязан…»

Барс зарычал: «Что проку в речах и жалобах длинных!