Паству на путь всеспасительный к светлым вратам благодати.

Я капюшонников[41] тоже ведь знаю: гнусят и бормочут,

Лишь бы глаза отвести, и тянутся вечно к богатым:

Льстить превосходно умеют и шляются в гости все время.

Стоит позвать одного, придет и второй, а назавтра —

Двое-трое новых. А тот, кто в обители лучший

Мастер чесать языком, тот в ордене больше успеет:

Станет начетчиком, библиотекарем, даже приором[42].

Все остальные— в тени. А равенство даже и в блюдах

Не соблюдается, ибо одни там обязаны в хорах

Петь еженощно, читать, обходить погребенья, другие —

По привилегии — праздны и все, что получше, съедают.

Ну, а вся папская рать: легаты, прелаты, аббаты,

Пробсты, бегинки[43], монашки… о них говори — не доскажешь!

В общем выходит: «Отдай мне твое, моего не касайся».

Право же, и семерых таких чудаков не найдется,

Чтобы согласно уставу их ордена в святости жили.

Так-то сословье духовное в хилость, в упадок приходит!..»

«Дядюшка, странно, — заметил Барсук, — покаяние ваше

Только чужие грехи обличает, что вам не поможет.

Думаю, хватит вам собственных! И почему это, дядя,

Столь озабочены вы духовенством? Так, мол, да этак!

Каждый свое только бремя влачит, и каждому лично

И отвечать полагается, как — соответственно званью —

Долг исполнять он старался. Отчета никто не избегнет:

Юноша ль, старец, в миру иль за толстой стеной монастырской.

Вы же о разных материях распространялись настолько,

Что и меня в заблужденье чуть-чуть не ввели. В совершенстве

Вникли вы в то, как мир наш устроен, и в связи явлений.

Поп замечательный был бы из вас! Я со всею бы паствой

К вам приходил исповедоваться, вашу проповедь слушать,

Мудрости вашей набраться, ибо, что правда — то правда, —

Мы в большинстве грубияны, невежды, нуждаемся в знаньях…»

Так ко двору королевскому оба они приближались.

«Ну-ка, смелее!» — воскликнул тут Рейнеке, духом воспрянув.

Им повстречался Мартын-обезьяна, как раз в это время

В Рим направлявшийся на богомолье. Он им поклонился.

«Дядюшка милый, мужайтесь!» — сказал он сочувственно лису,

Тут же пустившись в расспросы, хоть все ему было известно.

Рейнеке грустно ответил: «Ах, за последнее время

Счастьем я, видно, покинут! Снова какие-то воры

Тут на меня обвиненья возводят, особенно — ворон

С кроликом этим ничтожным: тот без жены, мол, остался,

Этот — без уха. А я тут при чем? Но если б я лично

Мог с королем объясниться, обоим пришлось бы несладко!

Хуже всего на беду, что с меня отлучение папы

Так и не снято покуда. Один настоятель соборный

Вправе решить это дело. Король с ним считается очень.

Собственно, Изегрим-волк и в моем отлученье виновен:

В Элькмаре жил он в обители как схимонах[44], но оттуда

Вскоре сбежал — не вынес чрезмерной строгости схимы:

Долго поститься и столько читать он, мол, просто не в силах, —

В гроб его чуть не загнали, мол, эти посты да молитвы.

В бегстве ему я помог и жалею об этом: клевещет

Он на меня государю всегда и вредит мне, как может.

В Рим бы отправиться мне! Но семья! При таком положенье

Боязно их покидать. Ведь Изегрим, где б их ни встретил,

Всячески будет им пакостить. И вообще— разве мало

Есть у меня злопыхателей, чтоб затравить моих близких?

Хоть бы с меня отлучение сняли, и то стало б легче:

Снова бы исподволь я при дворе попытал себе счастья».

«Как это кстати! — воскликнул Мартын. — Я сейчас отправлюсь

Именно в Рим, постараюсь и вам оказаться полезным.

Хитрый маневр проведу я. Конечно, не дам вас в обиду!

Я, как писец у епископа, смыслю в делах: настоятель

В Рим затребован будет, а там я уж с ним потягаюсь.

Дядюшка, знайте: за дело берясь, я веду его верно.

Я уж добьюсь, чтобы с вас отлучение сняли, и лично

Постановленье доставлю вам, в пику всем недругам вашим:

Денежки их и труды — все пущено будет на ветер!

Римские мне ведь известны порядки: я знаю, что делать

Или не делать там… Дядя мой в Риме живет, некий Симон[45], —

Личность в почете и в силе, заступник даятелей щедрых.

Некий там есть Плутонайд, есть доктор Грабастай, а также

Носкудаветер, Неуповайтес — я в дружбе со всеми.

Деньги послал я вперед — это вес придает вам заране:

Все они там говорить о судебных формальностях любят,

А на уме только деньги. И как бы там ни было дело

Шатко и криво, оно выправляется доброю мздою.

Выложил денежки — прав. А если их мало, то сразу

Двери захлопнутся… Значит, сидите спокойненько дома,

Дело я ваше беру на себя — и распутаю узел.

Вы ко двору направляйтесь, к супруге моей, к Рюкенау,

Там обратитесь: благоволят к ней король-государь наш

И королева. Она обладает недюжинной сметкой,

Редкая умница и за друзей очень частый ходатай.

Много там нашей родни. Правота не всегда выручает.

Вы при жене моей двух сестер ее также найдете,

Трех моих деток и собственных родичей ваших немало,

Очень охотно готовых служить вам во всякое время.

Если же вам в правосудье откажут, увидите вскоре,

Что я сделать могу. Если вас притеснят — сообщите.

Все государство: король, все мужчины, все женщины, дети —

Все отлученью подвергнутся. Я запрещу интердиктом

Петь им в церквах и все требы справлять: венчанья, крестины

И погребенья, и всё[46]! Вы, дядюшка, не унывайте!

Папа совсем уже стар и в дела не вникает, и мало

Кто с ним считается там, а фактически всем Ватиканом

Вертит теперь кардинал Ненасытус — мужчина в расцвете,

Крепкий, горячий, решительный. С дамой одной, мне знакомой,

Он в отношеньях интимных. Дама подсунет бумагу —

И, как всегда, безотказно добьется всего, что ей нужно.

Письмоводитель его Иоганнес Пристрастман — ценитель

Старых и новых монет. Дворецкий папы с ним дружит,

Некий Шпионглаз. Нотариус там Путелькрутель — обоих

Прав кандидат, подающий большие надежды. Он станет

Через какой-нибудь год в юридических сферах светилом.

Двое мне также судей там знакомы: Дукат и Донарий[47],

Что ни присудят они — отменить приговор не удастся.

Так в этом Риме творятся плутни и козни, а папа

Даже не знает об этом. Все дело в знакомствах и в связях.

Связями можно добыть индульгенцию, снять отлученье

С целой страны. Положитесь на это, дражайший мой дядя'

Знает и сам государь: уничтожить вас я не позволю!

Вывести мне ваше дело на чистую воду нетрудно.

Должен понять государь, что в совете его высочайшем

Самые умные — мы: обезьянья порода и лисья!

Это, как бы там ни было, вам несомненно поможет…»

«Очень утешен, — сказал ему Рейнеке, — если бы снова

Мне уцелеть, я бы вас не забыл…» И они распростились.

С Гримбартом только одним, без друзей, без родни, приближался

Рейнеке-лис ко двору, что кипел к нему лютою злобой.

Рейнеке-лис, ко двору подходя, окрылен был надеждой,