Черненко Е.И. Звездное вещество: (Мемуары А.Н. Величко): Роман / Евгений Черненко. – М. : Изд-во «СТ», 1996. – 336 с.

Редактор М.Л. Грозовский Художник Екатерина Гуркова

Сдано в набор 10.02.96 Подписано к печати 25.04.96 Формат 60x90 '/32. Печать офсетная. Усл. печ. л. 21 Тираж 5000 экз. Заказ № 761. Лицензия ЛР № 062423 от 16.03.93. Издательство "СТ\ Москва, 127247, а/я №4

© Черненко Е.И.

© Издательство "СТ, 1996

Отпечатано в типографии № 9 Москва, ул. Волочаевская, 40

Внукам

Алексею, Марии и Марфе

посвящается

Автор

В 60-е годы рассказы и очерки Е.Черненко печатались в журнале "Вокруг света" и альманахе "Ветер странствий". В 70-х и 80-х гг. он предпочел работу по своей основ­ной специальности, выполнил несколько разработок в области электроники, получил ученую степень. В эти годы, впрочем, им была написана фантастическая повесть "Похищение Атлантиды" Некоторый избыток досуга, ставший уделом ученых в 90-е года, немало способствовал появлению предлагаемого читателям романа, герой кото­рого Александр Величко занят поисками "звездного вещества' управляемой термо­ядерной реакции. Особую ценность этой книге придает то, что автор знает психологию научного творчества изнутри, не понаслышке. Но вчитываясь в текст, читатель вскоре обнаружит, что держит в руках книгу не столько о науке, сколько о любви. Написанный в форме воспоминаний главного героя, роман пленяет глубоким лиризмом: Оставаясь по существу нравственного максимализма "шестидесятником", не скрывая ностальгиче­ской грусти по временам своей молодости, автор выражает нашу общую боль за судьбу России и ее науки.

Ученый не может не быть романти­ком.

Петр Капица

Не забывайте, что мы сделаны из то­го же вещества, что и звезды.

Морис Метерлинк

ПРЕДИСЛОВИЕ

Александр Николаевич Величко – "засекреченный физик", каких-нибудь два шага не дошедший до практического решения проблемы УТС, то есть управляемого термоядерного синтеза. Свои воспоминания Александр Николаевич начал писать неожиданно для самого себя в начале гайдаровской реформы, когда в одночасье прервалось финан­сирование оборонных программ, и его исследования в Синявинском НИИ были свернуты. Люди Величко разошлись в поисках лучшей до­ли, ему же самому руководство предложило заняться писанием обоб­щающей монографии. Зарплату ему сохранили прежнюю, в первые же инфляционные месяцы она сделалась почти нищенской.

Величко признавался потом дочерям, что тоска, охватившая его весной 92-го, была сродни только тому, что довелось испытать в 79-м после смерти жены Евгении Максимовны... Днем он еще как-то справ­лялся с бедой. Его рабочий стол в обезлюдевшей лаборатории был за­вален кипами старых отчетов, пожелтевших лабораторных журналов и оттисков журнальных статей. Засиживался допоздна, нарочно себя из­нуряя, чтобы вернее вечером смаривал сон. И действительно, засыпал намертво, едва добирался до постели. Однако среди ночи его подбра­сывало, он просыпался с пронзительной болевой мыслью: "Как же это я сдался без боя? Надо что-то срочно предпринимать! Ехать, что ли, к генералу Афанасьеву, убеждать, уговаривать..." Он понимал, что ге­нерал теперь ничем не поможет. И уже до утра не мог уснуть. Верте­лись, вертелись мысли, как шестерни механизма на холостом ходу, не выполняя полезной работы.

Выхода не было. Порою он чувствовал сеоя в ночи альпинистом, зависшим на скальной стене. Кончились крючья, выронил молоток, дороги к вершине больше нет, и нет сил для обратного спуска. Сейчас пальцы отпустят шершавый камень скалы... Нужно было встать и по­ходить по комнате, чтобы отогнать от себя эту галлюцинацию...

Позже, когда раздел к разделу начали складываться главы моно­графии, стало наваливаться другое наваждение. Строгий сухой текст научной работы казался похожим на засушенный гербарий, в котором живой цветок лишается своей влажной прелести и запаха. Нечто, ос­тавляемое за пределами текста, казалось, исчезало навсегда. Этим не­что были его живые воспоминания о годах жизни с Женей, возвращае­мые ассоциативной памятью в связи с той или иной подробностью его научной работы. В бессонные ночи мнилось ему теперь, что он лишил­ся воспоминаний. Головой помнил все, а живая память сердца исчезла. От этого прожитая жизнь казалась никогда не бывшей, будто бы при­думанной. Будто бы его, Александра Величко, жизнь поместили в скобки и умножили на нуль. Эта математическая метафора изводила с силой бреда... Снова и снова приходилось зажигать свет и ходить по комнате, чтобы утомить сердце и попытаться уснуть.

В одну из таких ночей он присел к столу и принялся записывать все, что приходило в голову. О чудо! – отданные бумаге воспоминания оживали, к утру он написал первые три десятка страниц о том, как пришел к открытию уип-эффекта... Может быть, эта его проба в ме­муаристике и осталась бы втуне. Но в выходные дни к отцу приехала Даша, обнаружила записки и бесцеремонно их прочитала.

– Оказывается, чукча у нас не читатель, чукча – писатель! – смея­лась Даша. – Я не ожидала, что все это так интересно. Пиши еще, па­почка, ради Бога.

И пошло тут у них, и поехало! Параллельно с писанием моногра­фии днем на рабочем месте писал Величко дома по вечерам воспоми­нания. Это вернуло ему душевное равновесие и нормальный сон. Даша в свои наезды с жадным интересом проглатывала очередные главы, отвоевывала право давать этим главам свои чуть ироничные названия, бережно направляла дальнейший ход повествования.

Мы публикуем мемуары А.Н. Величко по его рукописи, отредак­тированной Дарьей Александровной. Ей же принадлежит своеобраз­ный комментарий – курсивом диалоги с отцом.

Разумеется, мемуары ученого не могут не содержать доброй пор­ции специфически научного материала. Читателю, искушенному в фи­зике, эти страницы будут понятны не менее, чем все остальные. Чита­теля неискушенного просим сделать шаг навстречу мемуаристу, пытавшемуся максимально популярно изложить суть проблемы, зани­мавшей его. Вспомните известный портрет молодых Петра Капицы и Николая Семенова, написанный Кустодиевым. Один из будущих Но­белевских лауреатов держит в руках некий предмет, таинственно от­свечивающий зеленоватым стеклом. Человеку посвященному ясно, что это рентгеновская трубка, тщательно прописанная художником. Попробуйте-ка мысленно убрать ее с картины, тут же разрушится композиция, а с ней и притягательная сила портрета.

УТРЕННИЙ СЕРДОЛИК

Март 63-го. Наша свадьба в "ротонде" московского ресторана "Прага". Все уже были в сборе, ждали только Дымовых и без них на­чинать не хотели. Мы с Женей, молодые, все бегали к парадному вы­сматривать Дымовых со стороны метро, заодно подышать и немного пригасить волнение. Над Арбатом, над блестящими линзами черного льда на асфальте, над толпой и неуклюжими троллейбусами видится мне теперь низко и багрово висящее солнце... Да вот и Дымовы! Бегут Виталий со Светкой через площадь перед носами автомобилей, оса­женных светофором...

Получаса не прошло, а все уже пьяные. И весь круглый стол ро­тонды яростно спорит о Феллини и Бергмане. Где Дымов, там сразу же нелепые и бесконечные споры об искусстве. Никто ведь ни одного фильма не видел, даже и сам Дымов, давно вострящий лыжи в сторону Высших режиссерских курсов... Женя отрывается от спора и загляды­вает мне в глаза с легким озорством в своих раскосых "татарских".

– Идиоты какие-то, правда? Так целоваться хочется, а "горько" никто не кричит. Саш, давай инициативно, что ли.