— Вот, к примеру, жили рядом с нами эти самые староверы. Ни мы к ним, ни они к нам. Бывало, и не разговаривают, ежели на ярмонке встретимся. Между собой дружные, здоровые все. Одно слово — богатыри! Не пьют, не курят и с мужиками не здоровкаются. И так спокон веку.
Смотрит Петька, как в мосластых дедовских руках рождается хрупкая тонкая ложечка. Вот уж и черенок появился, и рыбка на черенке. Чудеса да и только!
— А в четырнадцатом году отца у меня убили на войне. Нас у матери шестеро, я старший! Годов мне тринадцать — пошёл работу искать. Прихожу в Староверовку. «Нет ли какой работы?» — «Ты, — говорят, — чей?» — «Сирота, — говорю, — прошлым месяцем на отца бумага пришла. Нужно сестёр кормить». Помолчали. Бороды свои потискали (они, вишь ты, бород никогда не брили, леригия им не позволяла) да и говорят: «Работы нет, а дело дадим» — и взяли меня в артель. И прошёл я такую науку, что до сих пор…
Дед загорячился, схватил свой особый, отточенный до маслянистого блеска на лезвии топор.
— Станови спичку!
— Чего?
— Давай ставь спичку! Втыкай в колоду!
Петька торопливо воткнул в мягкое изрубленное дерево спичку.
— Мотри!
Дед взял топор обеими руками и вдруг, крякнув, обрушил его вниз. Лезвие раскололо спичку на две ровные половинки.
— Видал? — горячился дед, отирая мгновенно вспотевший лоб. — А ведь я плотницкий-то топор последний раз в руки брал двадцать годов назад: мост чинили. А ведь я уж старик, мне семьдесят пять. А вишь ты, помню староверовску науку. Вот какие мастера были.
— Дедушка, а чего их так странно называли — староверы?
— А? Да это из-за леригии ихней. И в бога они по-своему веровали. Двумя пальцами крестились. Церквей не признавали… Говорят, их при Петре Первом в остроги сажали да в Сибирь ссылали. Вот они сюда, в наши болота, прятаться и пришли. А у нас тут места глухие. Целый город спрятать можно. Их никакая власть сыскать не могла. Сказывали, — заговорил дед шёпотом, — они бунтовщиков за границу через болото переводили. Там ведь, за болотом, другое государство считалось. Эх! — вздохнул дед и горестно почесал в затылке резцом. — Через это государство, через этих капиталистов сколько они, бедные, муки приняли! А как революция случилась, они к ней всей душой. Я ведь с ними вместе в гражданскую-то воевал. Не казал я тебе будёновку? В сундуке храню. Шесть годов в ней за Советскую власть кровь проливал. И староверы с нами совместно кайзеровские войска отбивали, интервентов, значит… А как Советская Республика организовалась, границу новую провели, хлоп, а они обратно под буржуями, за границей, значит! Обратно вне закона. Теперь-то их мало что раскольниками — и вовсе большевиками заругали.
И никому никакой дороги ни к образованию, ни к благополучию! Во как!
Только в сороковом году Красная Армия их освободила. Они наладились было сразу школу строить — хлоп война! И всё прахом. Эх! — вздохнул дед горестно. — Жалко мне их, спасу нет… Такая судьба у них злосчастная…
Так за разговорами и пролетел день. Не успел оглянуться Петька, как настало воскресенье и приехала Катя, которая училась в школе-интернате в райцентре.
Глава восьмая
Разве вы этого не умеете?
Петька увидел, как мелькнул на улице Катин оранжевый полушубок.
— Вона! — подмигнул дед. — Раз — и нет её! Молынья, а не девка! Это понеслася отцу в поле помогать.
— Так ведь зима?
— Ноне и зима, Пётра, крестьянская пора, — многозначительно дёрнул подбородком дед. — Пойдёшь, что ли, на моё поле?
— Пойду! Чего дома-то сидеть… — Разбирало Петьку любопытство: что ж можно зимой на поле делать? Сугробы, что ли, пахать? Хотелось ему и Катю повидать.
Конечно, ничего интересного с ней быть не может, что с девчонкой делать? Был бы мальчишка! Можно бы на лыжах или рыбу ловить из-подо льда… А девчонки — бантики, юбочки… Разве могут они понять, что за человек Столбов! Читает, как машина. На лыжах почти что по первому разряду бегает. Как взрослый! А если ему мама разрешит штаны расклёшить и волосы отпустить, он вообще даже очень симпатичным может быть.
— Ну чего ты в одну точку уставился? — окликнул его дед. — Сейчас мечтать не время. Вон, всю кашу заморозил! Давай быстро ешь — и покатились!
Дед достал широкие охотничьи лыжи. Ловко прицепил их к валенкам. А Петька наконец-то получил возможность похвастать своими новыми трёхслойными лыжами, которые он два года выклянчивал у отца.
— Эх и лыжики у тебя! Струна! — похвалил дед. — Ты шибко-то не беги. Я ведь не пионер тебе.
Они бежали по обочине. Солнце мелькало за деревьями, словно неслось где-то за лесом по своей особой лыжне.
Издалека услышали они рёв мощных тракторов. А когда выскочили на опушку, Петьке показалось, что они попали на поле битвы. Широкое пространство было разворочено. Будто белый снег вывернули наизнанку и там оказалась чёрная подкладка. Четыре бульдозера, как танки, шли гусеница к гусенице и катили перед собой вал камней, земли, коряг…
За стёклами кабин промелькнули напряжённые лица бульдозеристов. Ближний скалил зубы и так ворочал рычаги, что казалось, этот грунт он ворочает руками.
— Вона!.. — сказал дед. — Сила-то какая…
Петька оглянулся и увидел, что дед Клава стоит, сняв шапку, и восторженно смотрит на урчащие машины.
Трактора остановились.
— Дедуня! — высунулся из кабины тракторист. — Спички есть?
— Спички? Есть! Есть! — засуетился дед. Он торопливо отстегнул лыжи, проваливаясь в грязный снег, полез к машине.
Петька тоже подошёл. Тракторист жадно закуривал, и Петька увидел, как у него трясутся руки.
— Тяжко? — сочувственно спросил его старик.
— Тяжёлый грунт. Тяжёлый.
— Больно пашете глубоко, плодородный-то слой сносите… — робко сказал дед.
— Мы, дедуня, не пашем, мы планируем. Сейчас лишнее снимаем. Канавы прокопаем, трубки дренажные проложим; что твой водопровод будет. Потом всё закроем и землю сверху насыплем, ту, что сняли, произвесткуем, удобрим…
— И сколько же взять с гектара хотите?..
— Центнеров по двадцати! — с гордостью ответил тракторист.
— Эх ты! — ахнул дед. — Да неуж правда? Милай, это ж моё поле. Я его пахал. Так в первый год и то не боле шести взял…
Они ещё долго говорили, чего да сколько… Какие удобрения класть да как пойдёт лишняя вода в каналы… Петька не слушал. Он увидел трактор и не поверил своим глазам. В кабине сидела Катя. Петька решил было, что она катается вместе с отцом, но чем ближе подъезжала мощная машина, тем больше он убеждался, что девочка в кабине одна. Она ловко ворочает тяжёлые рычаги, и машина послушно переваливается в рытвинах и тянет за собой огромный железный лист — платформу.
— Ну-ко! — сказал тракторист, затаптывая окурок. Он вскочил в кабину и начал закатывать на Катин прицеп валуны и пни.
— Здрасти! — сказала девочка.
— Привет! Ну, ты даёшь! Сама трактором управляешь! — не выдержал Петька.
— А чего особого! — ответила девочка без всякого зазнайства. — У нас все ребята трактор водить могут и машину. Чего особого?
— И умеешь?
— Дак чего особого? Хотите, вас научу!
Петька растерялся и только выдохнул:
— Хочу!
Кабина оказалась неожиданно просторной внутри, но всё-таки Петька ухитрился двинуть коленкой о какую-то железку.
— Вот чтоб тебя!
— Сюда садитеся… Права рука на эту тягу, эту руку сюда. Как там, нагрузили? Ну, поехали.
Петька с замирающим сердцем тронул рычаг.
— Сильней! Сильней!
Петька поднажал и почувствовал, как машина дрогнула и пошла. Поплыли мимо готовые к бою бульдозеры, горы земли… Трактор качался, как лодка, ревел мощный мотор…
Катя сбросила рукавицы и положила свои руки поверх Петькиных.
— Правой добавь! Левой! — приговаривала она, чуть нажимая своими крепкими ладошками на Петькины кулаки. И он старательно выполнял все её команды! От усердия он даже взмок.