- Пятеро.

- Вот вам, папаша, сразу пять кузнецов. Ну, давай открывай конюшню. Да собак привяжи, а то напугают ребят.

- Момент, момент… - засуетился старик, зазвенел ключами.

Никифоров завёл мотоцикл и прямо на мотоцикле въехал в распахнутые двери конюшни, быстрая тень метнулась мимо мотоцикла, но Никифоров не успел её схватить. А прямо перед ним в снопе света плечом к плечу стояли трое мальчишек.

- Так! - сказал милиционер. - Будем знакомиться: капитан Никифоров.

- Бычун.

- Пономарёв.

- Столбов.

- А где четвёртый?

Мальчишки молчали.

- Не бойтесь, - сказал Никифоров. - Вон девочка мне уже всё объяснила. Где четвёртый? Он, что ли, в дверь-то прошмыгнул? Бросил вас, а вы его выдавать не хотите.

- Это не он, а она, - сказал Столбов. - Мы ещё с ней поговорим.

- Не надо с ней ничего говорить! - возразил Бычун. - Она для меня больше как человек не существует.

- И для меня, - согласился Столбов. - Накажем её всеобщим презрением.

- Ну-ну! - Никифоров прошёлся по конюшне. - Накажите-накажите. “Кузнец, ты кузнец, - запел он вдруг, - расковался жеребец… Кузнец, ты кузнец… - Он переходил из стойла в стойло, светил фонариком. - Кузнец, ты кузнец…” Кто у вас начальником, папаша? Надо будет участковому его навестить.

- Да начальник в больнице лежит, уж второй месяц… У него инфаркт, сердце, значит…

- На такие копыта посмотришь - моментом инфаркт заработаешь. “Кузнец, ты кузнец, расковался жеребец…” А ну-ка давай вот этого, разутого, в проход. - Никифоров скинул плащ, снял китель и засучил рукава рубашки. - Ну, ребятки, посмотрим, помнит ли бывший сержант конной милиции Никифоров П. И., как он лошадей ковал…

Никифоров зажал заднюю ногу коня коленями и ловко начал срезать старый роговой слой.

- А вот теперь стрелочку. “Кузнец, ты кузнец…” А вот подкову. Ну-ка посвети. “Кузнец, ты кузнец…” Ну, а теперь краешки щипцами обкусим, спилим… Картинка! Так как это вы надумали коней-то перековать? Подай клещи!

- Да на сборе… - неохотно начал Столбов.

-Ты веселей, веселей! Вот на сборе, значит, решили коней ковать.

- Да нет. Решили тимуровские дела делать, а то мы по тимуровским делам план не выполняем…

- О господи, - вздохнул сторож, - и здесь план.

- Ну вот, а поручили это дело Пономарёву.

- Это специально, - заговорила Маша взволнованно, - это Васька Мослов специально придумал, чтобы Игорь поручение не выполнил, а его за это из пионеров исключить…

- Ишь, ты! - Капитан Никифоров даже фуражку на затылок сдвинул. - И послал вас в конюшню коней перековывать? Пойди, значит, туда, не знаю куда… Как в сказке?

- Да нет, - сказал Панама. - Это я сам придумал. На коней же смотреть жалко.

- Так “Кузнец, ты кузнец…” А Мослов, это кто?

- Председатель совета отряда.

- Начальник… - сокрушённо вздохнул старичок.

- А вы его переизберите! - сказал милиционер, приколачивая последнюю подкову. - Выводи следующего. Переизберите, и вся музыка, чтобы интриги не разводил…

- Вот и именно что! - сказал старичок. - И вся музыка.

- Ну да, - возразила Маша, - его старшая пионервожатая очень ценит.

- А вот я к вам в школу зайду… Какая школа?

- Не надо в школу, - сказал Панама, - мы же сами в конюшню-то пошли, он нас не посылал.

- Да! - вдруг возмутился Столбов. - Он говорит: “Соберите макулатуру, сходите старикам в булочную… Только, говорит, обязательно старикам скажите, чтобы они отзывы о вашей работе в школу написали, мне для отчёта нужно…” Разве это тимуровские дела, разве так Тимур поступал?

- О господи, - вздохнул старичок, - и тут отчёт давай!

- Тимур никогда не делал хорошие дела в расчёте на похвалу. Нужно, чтобы тайна была… Понимаете, тайна!

- Понимаю. Давай подкову… Тайны я вам хоть килограмм отыщу. “Кузнец, ты кузнец…” Мне от этих тайн некуда деваться. Ты давай вот что, ты приходи ко мне в пикет, будешь мне помогать.

- Будем преступников ловить?! - задохнулся Столбов. - И пистолет дадут?

- Будем следить за порядком! А оружие… “Кузнец, ты кузнец…” В зависимости от обстоятельств…

Утром следующего дня Панама. Столбов и Маша специально побежали смотреть, как выезжают лошади в новых подковах.

- И звук-то совсем другой, - сказала Маша.

- Конечно, - объяснял Панама, - подкова плотно сидит, вот и бряканья нет.

Разномастные кобылки, весело мотая чёлками, разбредались по городу, и ребятам капалось, что лошади украдкой им подмигивают.

Глава восемнадцатая

“ТАКОЕ НЕСЧАСТЬЕ!”

- Литературы не будет! - ворвался в класс Сапогов. - Борода в школу не пришёл.

- Ура! - закричали мальчишки.

Панама вздрогнул. Он поймал испуганный взгляд Маши Угольковой и быстро пошёл к двери.

- А! - закричал Сапогов. - Сорваться хочешь! Не выйдет! - И он растопырил свои огромные ручищи.

- Пусти, - сказал Панама и голосу своему удивился. Голос был резкий и дрожал. - Пусти, говорю!

- Предъяви документы! - заорал Сапогов.

Но в этот момент получил такой толчок в грудь, что от неожиданности сел на пол. Когда он опомнился и выскочил в коридор, Панама был уже в учительской и дрожащими руками набирал помер телефона манежа.

- Алё! Кто это? Денис Платоныч, что с Борис Степанычем? Как разбился! Как разбился! В какой больнице? Да какие теперь занятия! Да как же он так… Вот беда-то… - приговаривал он, вешая трубку. И тут он увидел, что на него тревожно смотрят учителя, что были в комнате. - Борис Степаныч вчера на съёмках разбился! - сказал он, словно оправдываясь.

- На каких съёмках? Где?

Но Панама уже бежал в класс. У него было такое лицо, что Сапогов, ждавший его с мокрой тряпкой в руках, ошалело отступил.

- Вот беда-то, вот несчастье… - приговаривал Панама, запихивая книжки и тетрадки в портфель. - Борис Степаныч вчера на съёмках разбился, - ответил он на испуганный взгляд Маши, не знаю как. Денис Платоныч говорит, что крепко. Коня привели, всё седло поломано, оборваны стремена и подпруги в клочья! Побегу в больницу…

Но в больницу Панаму не пустили. Дежурный врач, заглянув в какие-то бумаги, сурово спросил:

- Это что, твой отец?

- Учитель. Учитель мой. Что с ним?

- Перелом рёбер, перелом лучевых костей со смещением, но самое скверное: перелом коленного и голеностопного сустава. Вот, брат, скверно…

- Ногу отрежут? - похолодел Панама.

- Ногу не отрежут, но это будет уже не та нога. В лучшем случае двигательные функции восстановятся года через два-три. Это, повторяю, в лучшем случае.

- А в худшем?

- А в худшем - нога не будет сгибаться ни в колене, ни в щиколотке.

- Как же он ездить верхом будет, доктор?

Эх, малыш, сейчас вопрос в том, будет ли он без костылей ходить, а не то что ездить. Иди домой. Я тебя всё равно к нему не пущу - ему сейчас не до тебя.

- Доктор, вы ему передайте, чтобы он за Конуса не волновался. С ним будет всё в порядке, всё как следует…

- А что это за конус?

- Это его жеребец. Конь его. Борис Степаныч на нём… - Панама чуть было не сказал “ездил”, но проглотил невесть откуда взявшийся в горло комок и сказал твёрдо: - Это его конь!

- Хорошо, я, как видишь, ни на конус, ни на цилиндр не претендую, ступай, малыш, домой. Всё, что мы можем, для твоего учителя мы сделаем.

Панама медленно вышел в больничный сад. Холодный ветер мёл по асфальту снег и пыль, свистел в кустах, что, как веники, торчали вдоль дорожки.

- Пономарёв! - Панама оглянулся. По дорожке, как-то вприскочку, шёл-торопился Денис Платонович. - Ну что там? У доктора был? - спросил он, задохнувшись от быстрой ходьбы.

Панама рассказал.

- Вот несчастье! - Денис Платонович рухнул на скамейку. - Такой спортсмен, такой мастер, а человек какой! Умный, интеллигентный, образованный, добрый… Боже мой! Боже мой! Ведь он и разбился-то, коня спасая. Мне сейчас ребята рассказали. Кони стрельбы испугались - понесли. Всадники бы справились, но места нет, понимаешь, места нет… Забор там, какой-то каменный, и овраг за забором. Забор невысокий, кони и нацелились через него прыгать, а он не только первому коню прыгнуть не дал, а и его-то спас: как-то так развернулся да сам с коня об стену, да через забор, да в овраг… А кони все целы, все… - Денис Платонович гордо глянул на Панаму.