Солдаты смеялись. Однажды Бубякин замешкался и послал пулю «за молоком». Вот тогда-то Наташа в сердцах назвала его раззявой. Но он не обиделся. Поделом.

— Кстати, о золотых слитках, — продолжала она. — Я родилась на прииске и не раз держала в руках золотые слитки, которые находил мой отец. Ну а если говорить о чудесах, то однажды ко мне в руки попал самый крупный сибирский алмаз — величиной с голубиное яйцо. Я играла им несколько лет.

— Ну, это действительно чудеса! — подал голос новичок Николай Дягилев. — Насколько мне известно, алмазы в Сибири не встречаются.

Наташа снисходительно улыбнулась.

— Бубякин подтвердит, что в Сибири встречается все. Даже алмазы. Если их поискать как следует.

— Покажите ваш алмаз.

— Он лежит в кимберлитовой трубке. Закончится война, отправлюсь на поиски сибирских алмазов. Ведь я по профессии — геолог.

— Дело за небольшим, — усмехнулся Дягилев.

Она вскинула брови:

— К мечте вернуться никогда не поздно!

И этот Дягилев посмотрел особым умным взглядом на Черемных, сказал негромко:

— Может быть, вы и правы.

Тут его впервые все и заметили. Был человек как человек. Молчаливый, неприметный. Роста среднего. Сухощавый. Щеки плоские как дощечки. По определению Бубякина — «не орел». И вот «не орел» заговорил. Даже посмел допрашивать Черемных.

— А из каких вы мест конкретно?

Бубякину хотелось прицыкнуть на него. Но Наташа словно не заметила бестактности новичка, улыбнулась благожелательно:

— Из каких мест? Есть такое милое местечко километрах в шестистах от Оймякона.

— Так далеко? Как же вы попали в Ленинград?

— Захотела попасть и попала. Тот самый алмаз привел. Длинная история.

Он не стал настаивать.

И с тех пор в тревожных бредовых снах Бубякину мерещились голубые алмазы, которыми играла Наташа, подбрасывая их словно камешки.

Матрос понял, что влюблен. Эта любовь в двух шагах от смерти цеплялась за выжженную, голую землю. Лучше бы ее совсем не было, этой любви… Но она была! Была вопреки всему, цвела голубым огнем. Бубякин поскучнел. Не рассказывал больше по вечерам веселых историй. Однажды, когда вражеская пуля черкнула его по каске, Черемных раскричалась:

— Ворон ртом ловишь! Вот доложу Гуменнику…

Впервые она назвала его на «ты». Начальнику штаба не доложила. Бубякин стал осмотрительнее. И вскоре даже заслужил похвалу Наташи. Ему удалось выследить и взять на мушку известного немецкого снайпера капитана Штерца.

— Да ты герой, Бубякин! — восторгалась Наташа. — За такое дело можно тебя в щечку поцеловать…

А он чуть не умер от счастья. Ему даже стало жаль этого глупого Штерца, который подставил голову под пулю.

— Я их, Наталья Тихоновна, всех переколошмачу! Денно и нощно в засаде буду…

Гуменник сам приколол к груди матроса орден. Теперь Черемных поручала ему занятия с новичками. Бубякину докучали корреспонденты из фронтовой газеты. Появилась листовка с его портретом. Не так давно начальник штаба пообещал:

— В Ленинград поедешь. По радио выступишь, поделишься боевым опытом.

Матрос купался в лучах славы. Счастье омрачали мысли об одном человеке, на взгляд Бубякина, самом никудышном: о новичке Николае Дягилеве. Откуда он взялся, этот Дягилев? Винтовку как следует в руках держать не умеет. А на губах всегда улыбочка, и не поймешь, чему он улыбается. Бубякин суетится возле него, старается научить уму-разуму, а он даже бровью не поведет, только знай себе улыбается. И эта неопределенная улыбка стала бесить матроса.

— А чего ты, собственно, улыбаешься, салага? — спросил он как-то под горячую руку.

Дягилев посмотрел на него прозрачными глазами и спокойно сказал:

— Одно время я увлекался оптикой. И должен отметить: у нас некоторые мастера меткого выстрела, к сожалению, до сих пор не умеют пользоваться оптическим прицелом. — И он пронизал строгим взглядом Бубякина.

Матрос опешил:

— Это я-то не умею?

— Вы!

А потом минут двадцать Бубякин слушал лекцию об устройстве оптического прицела. Слушал с глубоким интересом. Присмирев, попросил:

— Вы бы ребятам обо всем этом рассказали. Очень даже полезные сведения.

С каждым днем Бубякин открывал в новичке всё новые и новые качества. Оказывается, он боксер. Стреляет метко, хоть и не по правилам. А в беге и в прыжках с ним тяжеловесному Бубякину вообще невозможно состязаться. Даже в теории взрывного дела он, оказывается, разбирается. Кроме того, Дягилев знал много такого, о чем Бубякин не имел даже смутного представления. Например, теория относительности, теория вероятностей, строение вещества. Когда Дягилева просили, он охотно рассказывал обо всех этих замысловатых вещах. И если матрос пытался вставить замечание, привлечь внимание к себе, грубо обрывали:

— Дай послушать умного человека.

Самое страшное заключалось в том, что к разглагольствованиям Дягилева прислушивалась даже Черемных. Спорила с ним, горячилась. А он все так же загадочно улыбался. Потом они спорили, уединившись. И матрос Бубякин с тоской думал: зачем людям знать, есть ли жизнь на других планетах и как устроено вещество? Так ли уж это важно сейчас, когда земля горит под ногами? Конечно, говорят, этот Дягилев из ученых, кандидат каких-то там наук. Имея за плечами шесть классов, с ним трудно тягаться. Убей Бубякин хоть сотню фашистских асов, Наташа все равно будет слушать Дягилева, а не его. Ежели бы Бубякину образование, тогда бы еще посмотрели, кто умеет лучше рассуждать про теорию…

Разве не он, Бубякин, подстрелил фашистского аса? Он смел, находчив, обладает смекалкой, физически вынослив…

Но матрос понимал, что всеми этими воинскими качествами можно порадовать начальника штаба Гуменника, а не девушку. Он страдал. И ему представлялось по-своему уютное котельное отделение эсминца, куда он часто забредал, гудящие форсунки и боцман Лопатин, любящий изрекать цитаты из «Памятки котельному машинисту»: «Внимательно следи за бездымным горением в топке котла. Помни о том, что бездымность — это экономия мазута и скрытность продвижения корабля». Вернись он на флот, не пришлось бы терзаться глупой любовью…

Бездымность — экономия мазута… Это тебе не теория вероятностей!

Ушла с Дягилевым. Испытать его на «живучесть»… Вот и ухлопают вас по той самой теории вероятностей!

Бубякин заскрипел зубами.

— А ты, Бубякин, не скрегочи, — отозвался сосед Охрименко. — Плевать она на тебя хотела… Образованием не вышел!

Они брели, окутанные снежной пеленой. Перед башней Наташа остановилась, дернула Дягилева за рукав:

— Зайдем!

Возможно, ей хотелось передохнуть, перевести дыхание от колючего ветра. До рассвета было далеко, и они могли не спешить.

На головы осыпалась бахрома инея. В башне было глухо, как в колодце. Только вверху гудело на низкой ноте, тягуче, противно. В середине стояла треснувшая во всю длину чугунная колонна рефрактора. На полу валялись исковерканные части монтировки, пробитая осколками снарядов труба. Над головой снова полыхнуло зеленым. А потом сделалось еще темнее и неуютнее. Но в неверном зеленом свете Наташа успела разглядеть лицо своего спутника. Строго угловатое, желто-зеленое. Блеснули глаза под резкими дугами бровей. Горькая усмешка, зажатая в углах губ.

Кого он напоминает? Кого он напоминает?.. Ей захотелось вспомнить, кого же он напоминает в конце концов! И взгляд этих спокойных внимательных глаз. И в то же время в них есть что-то тревожащее, отчуждающее. Словно перед тобой существо совсем незнакомого мира. Ей захотелось говорить, говорить без умолку. Но она молчала.

— О чем вы думаете?

Наташа вздрогнула.

— Жутко здесь. Сто лет простояла эта башня. А теперь все выжгли, будто упал большой метеорит. Знаете… Где-то тут зарыт камень. А под ним — платиновая медаль и золоченая дощечка с именами тех, кто создал обсерваторию. Все, что осталось…

— Вы бывали здесь раньше?

— Я же говорила… Впрочем, собиралась сказать… Много раз. И в этой башне. Смотрели на звезды и читали стихи. Вам приходилось видеть развалины в пустыне? Саксаул, как обглоданная кость, и желтые стены, заметенные песками. В прошлом году весь наш факультет проходил практику в Средней Азии. А до этого я ездила к себе на родину, в тайгу. Слышали когда-нибудь о комете Назарина?