— Нет, я не устал, — ответил Дягилев.

— Тогда не будем терять времени. Затемно проберемся до Синимяэдского маяка.

— А далеко это?

— Пустяки. Километров восемнадцать.

Бубякин уже спал, уронив голову на край стола. Пришлось его растолкать. Он ошалело моргал глазами и никак не мог понять, где находится.

— Что, взрывать идем?

— Нет. Пока предварительная вылазка, — сказал Андрус.

…Старый, заброшенный маяк с разбитым фонарем стоял на самом краю обрыва. Нереально желтая в утренний час гладь моря сливалась с небом. Море было пустынно.

— Я бывал на этом маяке! — чуть не закричал от радости Бубякин. — Да я тут каждую тропку знаю!

— Вы бывали в здешних местах? — спросил Андрус.

— Здесь я воевал. Здесь погиб наш эсминец «Непреклонный»…

Андрус был изумлен.

— Вы с «Непреклонного»?

— Я хорошо запомнил ваше имя, товарищ Андрус. Еще с той поры. Ваш отряд прикрывал нас, когда мы выбирались из горящего мазута. А потом мы отбивались на берегу, когда пришел спасатель. Жив ли учитель Юри?

— Вы с ним знакомы? — удивился Андрус. — Юри должен вот-вот вернуться с задания. Скоро встретитесь.

— А Рудди, Ильма, Альма? — допытывался Бубякин.

Андрус беззвучно захохотал.

— Да вы всех тут знаете! Вот такой человек нам и нужен. Свой в доску — тельняшка в полоску. Да я теперь припомнил тебя, чертов герой. Ты был тогда обгорелый, черный, как кирзовый сапог. А теперь небось от девок отбоя нет.

Если бы Дягилев мог знать, что здесь, на маяке, закончится его жизнь, он, возможно, другими глазами смотрел бы на все. Он, может быть, сравнил бы этот маяк с одиноким каменным памятником. Но никакие предчувствия не волновали Николая. Он находился под надежной защитой партизан, укрывшихся возле маяка. И, кроме того, он хотел спать. Он прямо-таки раздирал руками слипающиеся веки. Почти ничего не соображал.

Отсюда, с высоты, открывался хороший обзор на всю бухту Синимяэд. Глинт окаймлял бухту. Но только в западной части ее между подножием глинта и морем имелась широкая, покрытая щебенкой и гравием полоса. Там-то и находился подземный склад.

Маяк, по-видимому, построили еще в прошлом веке. Но вот уже много лет, как он никому не светил, и навсегда умолкла его басовитая сирена. К маяку оккупанты наведывались редко. Просто иногда для порядка проверяли, не укрывается ли кто в пустом, гудящем от ветра здании. На десятки километров вокруг тянулось безжизненное известняковое плато. Всякий человек, появившийся здесь днем, должен был чувствовать себя мухой на зеркале.

Дягилев, Андрус и матрос Бубякин лежали на мостике маяка, окруженном ветхими перилами. Андрус протянул бинокль Дягилеву. Бубякин и без бинокля все хорошо различал. Бараки, казармы. Конечно же, огневые точки. А вот и каменная стена, защищающая склад!

В девять утра к пирсу подошел катер. Из-за стены выкатились вагонетки с торпедами.

Андрус сжал кулаки.

— Так больше не может продолжаться! Будто пальцы на руках обрезают…

— Вы только доверьте мне взорвать эту проклятую железную дверь! — с жаром отозвался Бубякин. — У меня с ними особый счет: за «Непреклонный» рассчитаться!

— А почему, собственно, вам? — не понял командир отряда. — За эсминец мы уже с ними рассчитались.

— А что, по-вашему, меня сюда на прогулку послали? Я ведь взрывник! Самый что ни на есть настоящий. Тысячи тонн взрывчатки прошло через мои руки. Кто из вас в складе ВВ бывал? То-то и оно! Кто умеет монтировать взрывную сеть?..

— Он прав, — подал голос Дягилев. — Я ведь изучал в штабе план склада не только для того, чтобы передать его вам. Начальство приказало действовать по обстоятельствам. По обстоятельствам! Без всяких скидок.

— И что это значит?

— А это значит, что лучше меня никто не сможет ориентироваться внутри склада. Я с закрытыми глазами…

Андрус нахмурился. Вспомнил содержание радиограммы из Ленинграда: «Прибывшие разведчики на неопределенное время поступают в ваше распоряжение». Как это следует понимать? Можно толковать и так и эдак. Можно ли привлекать Дягилева и матроса к участию в боевых операциях? «В ваше распоряжение…» Разумеется. Не на курорт же их направили, в самом деле! «На неопределенное время…» Может быть, до самого конца войны. Было бы странно и удивительно, если бы два здоровенных парня сидели сложа руки.

А торпеды уже погрузили на катер… Придут другие катера, субмарины, минные заградители.

— Я подумаю, — сказал Андрус внушительно. — Тут все обдумать нужно, посоветоваться. Не за брусникой пойдем, за смертью.

— А что долго раздумывать?! — возмутился Бубякин. — Пошлите с нами Юри и Рудди. Парни что надо: на ходу подметки рвут.

Командир отряда закашлялся, хмыкнул в кулак.

— Значит, все решено, моряк-горняк? Я ведь тоже горняк. Думаю, столкуемся.

Андрус был человеком твердой воли. Про Андруса говорили, что «сланец отпечатался у него на лице». Становился добродушным лишь в часы отдыха, которые выдавались редко. Он знал, что спокойствие вокруг лагеря обманчиво. Когда-нибудь гитлеровцы доберутся и до пещер. И нелегко устоять маленькому отряду против регулярной армии, против авиации и артиллерии. Но атмосфера спокойствия, уверенности требовалась партизанам. Люди не могут жить в беспрестанном напряжении. Они должны спать, есть, надеяться. Лишь командир обязан всегда быть начеку, предвидеть все, создавать атмосферу уверенности.

Быть командиром — нелегкое искусство. Когда до войны Андрус «махал киркой» на шахте сланцевого рудника, он мало задумывался над тем, как относятся к нему окружающие. Он был как все. Правда, его считали рассудительным, часто обращались за советом, и до установления Советской власти в Эстонии только некоторые знали, что Андрус коммунист. А с первых же дней войны вышло так, что жизнь поставила его во главе партизанского отряда. Теперь от его ума, изворотливости, бдительности зависело многое.

В отряде у Андруса были свои любимчики. Например, молодой рыбак Рудди или тот же учитель Юри. Когда Бубякин назвал этих двоих, командир подивился умению матроса так быстро разбираться в людях.

Рудди за удаль называли шкипером, хотя на самом деле никаким шкипером он не был. Салака громадными стаями подходит к побережью в мае — июне и ранней осенью. Как только в неглубокой прозрачной воде замечают первый косяк салаки, рыбаки сразу же ставят невода и салачные мережи. Рудди предпочитал лов тралами вдали от берега, а потому всегда оказывался в артели, у которой своя шхуна или катер. Конечно, Рудди мечтал со временем стать шкипером катера. И эта мечта иногда бросала его на безрассудные поступки, ему хотелось заставить говорить о себе. В штормовые ночи рыбаки встают и смотрят, крепко ли держатся катера на якорях, не забивают ли друг друга. В одну из таких ночей Рудди, заметив, что канат вот-вот лопнет и звать на помощь уже поздно, пробрался на катер. Пять дней носило его по волнам, но катер удалось уберечь от опасных утесов.

Разумеется, с таким парнем Бубякин мог быстро найти общий язык.

Командира отряда не оставляла навязчивая мысль устроить партизанскую свадьбу. Это внесло бы некоторое разнообразие в пещерную жизнь, взбодрило. Иногда Андрус думал, что лучшей пары, чем Рудди и Линда, трудно подыскать. Он с ухмылкой наблюдал за неуклюжими ухаживаниями Рудди, которому девушка очень нравилась. Но Линда воротила нос. Почему бы в таком случае ей не полюбить учителя Юри? Он красив, обладает ясным умом. Даже сам Андрус всегда советуется с ним. Храбрость гибкая, осмысленная, не то что у порывистого Рудди. Лучший разведчик отряда. Может придумать такое, до чего другой и за сто лет не дойдет.

Однако упрямая девушка относилась к учителю еще хуже, чем к бесшабашному Рудди.

Только с появлением Дягилева обстановка изменилась. Линда все время что-то напевает, рвет цветочки, бросает на Дягилева выразительные взгляды или шепчется с ним. Оказывается, они знакомы еще по Ленинграду!

«Вот их и поженим, — решил Андрус. — После операции… Жаль, зима кончилась. А то ворваться бы на санях в деревню, занятую немцами, расколошматить всех под звон бубенцов… Знай партизанскую свадьбу!»