…Самолеты появились внезапно. Их не было видно за облаками дыма, но тревожное гудение все нарастало, заполняя небо. «Юнкерс!» — определил по низкому звуку Василий и ощутил, как болезненно сжалось сердце; корабль показался неуклюжей, беззащитной посудиной, и негде укрыться от надвигающейся беды. Ветер да волны… Ветер да волны… Хотя бы успеть войти в бухту… Нет, не успеть, не успеть. Корабль набирал ход, маневрировал. Матросы взлетали по металлическим трапам, торопливо занимали места у зенитных автоматов и орудий. Напряженные, бледные лица, суженные глаза и внешнее спокойствие в каждом движении. Не может скрыть волнения только молодой командир зенитной батареи лейтенант Трубилов: то и дело вскидывает бинокль, резко опускает его, кусает потрескавшиеся от ветра губы.

Напряжение росло, взгляды всех были устремлены в небо. И вдруг, захлебываясь и перебивая друг друга, застучали автоматы.

Что-то темное с воем пронеслось почти рядом, содрогнулся корпус эсминца, мутный столб воды поднялся едва ли не до мостика, заломился, рухнул на палубу. А потом беспрестанный гул долго переворачивал море до самых глубин. Стуча от озноба зубами, Василий ползал по настилу, его мотало из стороны в сторону, в ушах стоял звон от неустанно бьющих орудий. Наконец он поднялся, отряхнулся, непроизвольно глянул вверх и застыл, парализованный страхом: прямо на корабль отвесно вниз мчался «юнкерс». Корабль рыскнул влево, но было уже поздно…

Раздался треск, Василий снова почувствовал, как палуба уходит из-под ног. Где-то в глубине корабля прокатился глухой гул. Бубякин сидел, широко раскинув ноги, стирая рукавицей кровь с рассеченной щеки, и пытался сообразить, что же произошло. Он не заметил, как подбежал командир трюмного поста Кривцов. Он едва переводил дыхание, густые брови его дергались, в глазах был страх.

— Бомба! — выкрикнул он. — Взорвалась рядом с артиллерийским погребом — открывай клапаны…

Василий вскочил как ошпаренный, рванулся к штоковому приводу и бессильно заскрежетал зубами: привод был разбит. А через вентиляционные раструбы уже выбивало багрово-желтое пламя. Оно вырывалось со свистом, что-то булькало, бурлило в огнедышащих жерлах. Красноватый отблеск падал на встревоженное сухощавое лицо Кривцова.

Оба словно оцепенели, не могли отвести глаз от пышащих жаром раструбов. Вот выскочил бурый султан дыма, высоко поднялся над вспененным морем. А в недрах корабля, может быть, уже в артиллерийском погребе вовсю бушует огонь, разливается по платформе, подбирается к стеллажам, до отказа набитым снарядами. Возможно, началось разложение пороха: не пройдет и десяти минут, как невиданной силы взрыв разнесет корабль в щепки.

Кривцов судорожно схватил Бубякина за рукав и потащил к люку. Они скользили по трапам, натыкались в темноте на переборки, пробирались по коридорам и выгородкам и снова спускались в густой мрак. Снизу от накалившейся переборки артиллерийского погреба наплывали и наплывали волны горячего воздуха, обжигали ноздри, спирали дыхание. Старшина был поджар и юрок, Василий едва поспевал за ним. Спина покрылась терпкой испариной, и тело зудело, словно в него впивались тысячи игл.

Загремела сталь, до ушей Бубякина донесся стон.

— Что с вами!

— Ничего, — прокряхтел из темноты Кривцов. — Зашиб колено. Добирайся до мастерской, там проходит шток. А я дошкандыбаю…

Раздумывать времени не было. Василий кубарем скатился на площадку. Здесь было невыносимо душно, едкий дым стлался слоями. Напрасно Бубякин зажимал нос и рот рукавицей, от дыма першило в горле, изнутри подкатывала тошнота. Василий схватился за грудь, прислонился к переборке. Его затрясло от кашля. А густой дым все наползал, опутывал смрадными космами.

Стараясь не дышать, Василий побежал. Он бежал и ловил руками переборку, руки часто соскальзывали, и переборка уплывала куда-то в сторону. Где-то здесь должна быть дверь в мастерскую. Уж не проскочил ли он мимо? Нет, это вот тут, именно тут. Сдерживать дыхание больше не было силы, и он вздохнул полной грудью, снова задергался в конвульсиях, спазмы в глотке отзывались острой болью. Наконец он нащупал дверь, толкнул ее ногой. Дверь не поддалась. Тогда понял — заперта! Мастерскую всегда закрывали на замок. Следовало с самого начала спуститься в другой отсек, где тоже проходит шток. Как это он не сообразил сразу? Теперь уже поздно, поздно…

Тупое безразличие постепенно овладевало им. Захотелось прилечь, хоть на мгновение обрести покой. Если бы не давила тошнота, не душил кашель…

Чтобы не упасть от головокружения, он уцепился за тяжелый замок и повис на нем. Словно обезумевший, он рвал замок на себя, колотил ногами в дверь. Узкий коридор наполнился гулом. Это уже были не осмысленные действия, а слепая ярость человека, пришедшего в отчаяние. Рвать, крушить, биться головой, стучать кулаками в неподатливое железо. И все время его преследовало видение: пляшущие языки пламени, подбирающиеся к высоким стеллажам со снарядами, охваченное огнем основание башни.

Василий был сильным парнем. Еще там, на руднике, другие за смену выдыхались, а он, проработав день, как ни в чем не бывало шел копать огород или дотемна пилил дрова. Его силе завидовали все. А сейчас он не мог совладать с каким-то дрянным замком. Какой недоумок повесил его? Будто на амбаре…

Кто-то отстранил Бубякина. Звякнуло железо. Хриплый голос проговорил:

— Берись за ломик! Дернем вдвоем.

Это был Кривцов. Значит, все в порядке. Они взялись за концы железного ломика и рванули его на себя. Замок слетел. Дверь распахнулась. В темноте и дыму они нащупали шток. Под ногами хлюпала вода. Василий зачерпнул ладонью воды и освежил лицо. А сверху тяжелым пластом по-прежнему давил удушливый дым. Но как ни странно, угнетенное состояние мигом улетучилось. Они были у цели! Оставалось отсоединить шток в шарнире, а потом уже, вращая его руками, открыть клапан затопления. Оба не думали больше о той опасности, которая угрожает кораблю, экипажу и им самим.

Полузадохшийся, еле живой от перенапряжения, Бубякин долго, как ему показалось, возился с шарниром. Кривцов потерял терпение:

— А ну-ка, дай мне!

Василий не мог видеть его испачканного сажей, перекошенного от боли лица. Старшина скрипел зубами, подтаскивая руками зашибленную ногу. Он боялся ступить на нее и все время прыгал около Бубякина. Все-таки им удалось отсоединить шток. Напрягая последние силы, они оба ухватились за стальную трубку и повернули ее. Шток повернулся плавно, без сопротивления. Они не слышали шума забортной воды, которая мощным фонтаном била из широкой трубы, растекаясь по артиллерийскому погребу.

— Обопрись на меня, командир, — сказал Бубякин. — Выберемся!

Когда они поднялись на верхнюю палубу, Кривцов взглянул на свои часы и изумился: прошло всего несколько минут! Но за эти несколько минут многое случилось. Вражеские самолеты улетели, израсходовав все бомбы. Из развороченного взрывами машинного отделения валил дым. «Непреклонный» погружался в воду. И на палубе, и на воде горел мазут. Одежда на матросах дымилась. Лица и руки у многих были обожжены. Повсюду лежали обгорелые трупы. Тяжелораненых, но еще живых спускали в шлюпки. Бубякин не мог отвести глаз от изуродованных, обожженных до черноты тел товарищей. Сухая, черная кожа, кровавая пена у губ. Окажись они с Кривцовым на верхней палубе во время боя… Но сейчас он меньше всего думал о себе. Стал помогать перетаскивать стонущих раненых. Он их всех знал в лицо, но сейчас многих просто не мог узнать.

А корабль все оседал и оседал на корму и медленно погружался в кипящие волны.

Напрасно Василий искал среди волн и подводную лодку «Щ-305». Она исчезла. Наверное, ее потопили прямым попаданием. Потерявшая управление, она не могла опуститься на дно и уйти от бомбежки.

Должно быть, эсминец даже во время боя шел, не сбавляя хода, так как до бухты Синимяэд было мили две, не больше. Для хорошего пловца — сущий пустяк.