— Почти как у Шекспира, — сказала Энн, когда они с Калленом изучали список пар, вывешенный в холле. В зале под названием «Орфей и Эвридика» Поппи сочеталась с Барри.

И это были только утренние бракосочетания. Метрдотель Лордис и Джейма все посматривал на часы и накручивал прядь волнистых волос на палец, нервничая из-за того, что свадьба играется по европейскому времени, то есть на два часа позднее, а у метрдотеля (он гринго) еще были Ами и Нгуен, бракосочетание которых должно состояться в зале «Ромео и Джульетта» в семь часов. Шарон и Нейл, Мелани и Дон, Латифа и Шариф, Йе-Мей и Ши Джей должны были сочетаться браком в тот вечер, соответственно в залах «Пигмалион и Галатея», «Купидон и Психея», «Аполлон и Дафния», «Эхо и Нарцисс».

Энн сказала:

— У многих из этих пар жизнь не сложится. Думаешь, они знают об этом?

А потом добавила:

— У них нет зала, названного в честь Бонни и Клайда.

Энн сидела, свесив ноги, на перилах лестницы, заставляя Каллена, боявшегося высоты, нервничать, и смотрела, как Антонио позирует перед фотографом, у которого был аппарат марки «Хассеблад». Черноглазая Антонина стояла в вызывающей позе, сжав губы, всем своим видом давая понять, что она презирает этого жалкого фотографа. Антонио, рядом с которым стояли шафер и капельдинер, побаивался черноусой мамаши Антонины, стоящей рядом с фотографом и старающейся заглянуть в видоискатель. Антонио улыбался самым дурацким образом и делал то, что ему говорили.

— Я решила, — сказала Энн, — стать вегетарианкой.

Каллен с облегчением улыбнулся. Он был уверен, что она скажет что-нибудь по поводу этих свадеб или о себе и Каллене, вот уже четыре с половиной года живших как муж и жена, но не расписанных.

— Этот ростбиф был довольно жестким, — сказал он.

— Это все из-за кальмаров, — сказала Энн. — Мне нравится есть кальмаров в ресторанах, но я никогда не готовила это блюдо дома. Вчера вечером после работы я зашла в рыбный магазин на Бродвее, который работает круглые сутки. Хотела купить креветки (вообще-то мне нужен был соус), но там продавались кальмары, и я взяла их. Я подумала, что можно обвалять их в сухарях и поджарить. На всякий случай заглянула в поваренную книгу «Готовьте и наслаждайтесь». Там было сказано — я никогда, до самой смерти не забуду этого — там было сказано, что прежде чем начать варить или жарить осьминога, надо убедиться, что он мертв. Там было еще что-то о «решающем ударе», но я очень бегло просмотрела это место в книге.

«Решающий удар» состоял из соли по вкусу и оливкового масла.

Каллен рассмеялся.

Энн слезла с перил.

— Ты чего смеешься? Как ты думаешь, Мария девственница?

Он отошел в сторону, чтобы лучше разглядеть Энн. Он побаивался этой женщины. Ход ее мыслей был непредсказуем. Иногда эти мысли были подобны заблудившемуся теннисному шару, иногда — пуле, летящей рикошетом.

— С тобой все в порядке?

— Кончай придуриваться. Вы же вели с ней такие разговоры, когда ездили вместе на старой полицейской машине гонять хулиганов и помогать старушкам доставать их котов с деревьев, а также штрафовать владельцев лимузинов, припаркованных не в том месте, и брать на заметку торговцев из Пакистана. Вы ведь спрашивали друг друга, когда отдыхали от этих дел, насчет девственности. Кто из вас и когда ее потерял, а если нет, то почему? Так как, Мария девственница или экстравертка?[3]

Каллен хотел уклониться от вопроса, сказать, что они ездили в разных машинах. У него был «вальянт», у Марии — «Таурас». И это были не полицейские машины. И они не гоняли хулиганов и не спасали попавших в беду домашних животных, как и не занимались припаркованными не там, где надо, машинами. Он хотел ей сказать, что полицейские уже давно никого не берут на заметку, а арестовывают подозрительных типов на месте. Он хотел уклониться от ответа и спросить Энн о том, что так беспокоит ее. Но Мария Эсперанса облегчила его задачу, подойдя к ним как раз в этот момент. Шафер Антонио пожирал глазами эту женщину с восхитительной фигурой, в то время как сам Антонио был мишенью, в которую летели стрелы из глаз его невесты и ее черноусой мамаши.

— Привет, ребята, — сказала Мария.

— Привет, — ответила Энн. — Ты выглядишь божественно. Я как раз наехала на Джо за то, что его коллега такая чертовски красивая женщина.

Так вот чего она добивалась? Нет, Каллен не думал, что дело только в этом.

Мария улыбнулась, но лицо ее было грустно.

— Маслоски звонил сюда, разыскивал тебя. Тебя не нашли, поэтому я подошла к телефону. Он очень извинялся, ты же знаешь Маслоски. Он был вежлив, как обычно.

— Вежлив, как удав.

— Нет, он правда был вежлив. Он не сказал мне в чем дело, он просто сказал, чтобы ты позвонил в полицейское управление.

У Каллена опять начались боли в бедре. Он взял Энн под локоть, изо всех сил делая вид, что спокоен, пытаясь показать ей, что не стоит волноваться по поводу этого неуместного телефонного звонка.

— Маслоски никак не научится пользоваться компьютером. Он постоянно нуждается в помощи. Поэтому он, наверное, и звонит.

Локоть Энн был холодным как лед и твердым как камень. Сам он, похоже, стал невидимкой, потому что зеркала его больше не отражали, как не отражают вампиров.

— Я иногда думаю, — говорила Энн в последний раз, когда телефонный звонок из управления поломал им весь кайф, а может быть, это было в предпоследний раз, — что тебе так нравится быть полицейским потому, что это избавляет тебя от выполнения своих сексуальных обязанностей.

— Не забудь, что мы приехали сюда в твоей машине, — сказала Энн сейчас. — Я не хочу застрять здесь, в этом затерянном месте, отрезанном от всего мира глубоким снегом… Извини, Мария. Это не затерянное место. Я просто не хочу торчать здесь.

Мария прикоснулась к руке Энн.

— Я не могла найти дорогу домой, — сказала она и добавила суровым голосом: — Этот чертов Маслоски.

— Чертов Маслоски, — повторила Энн.

— Я скоро вернусь, — сказал Каллен и пошел вниз, прихрамывая.

— Он скоро вернется, — сказала Энн.

— Обязательно вернется, — сказала Мария. — Они всегда возвращаются. В чем дело, Энн? Ты всегда психуешь, когда кто-то умирает для общества?

— Так говорят мужики, когда кто-то из них женится, не так ли?

— Что вы говорите, когда женщина выходит замуж?

— Мацел тов. А как это по-испански?

— Фелисидадес.

— Фелисидадес.

— Ты это говоришь от чистого сердца?

Энн пожала плечами.

— Что бы я ни говорила, я иногда думаю: пошли вы все к черту. Я не хочу выходить замуж, а вы все можете катиться к такой-то матери. Джо поставил мне такое… условие. Он хочет, чтобы мы подождали с женитьбой до того времени, как его дети поступят в колледж. Джеймс уже поступил в Рутгерский колледж, но Тенни еще не закончила школу, ей осталось учиться два года. Я боюсь, что после того как они оба будут в колледже, он скажет, что нам нужно подождать, пока они закончат колледж. Потом нам придется ждать, пока они получат степень бакалавра, потом — пока они устроятся на работу, потом — пока обзаведутся семьями. И так до конца жизни.

— Стейси тоже поставил мне условие, — сказала Мария. — Он сказал, что мы должны подождать до того времени, когда он будет зарабатывать столько же, сколько зарабатываю я. А я сказала ему, чтобы он сходил с этим условием в сортир. Мужчины очень слабовольные люди. Они постоянно нуждаются в поддержке. Мы должны вести их за собой, открывать им глаза на мир, держать их за руку и одновременно пинать ногой в зад.

— Но они строят из себя таких умников, — сказала Энн, — делают вид, что они такие деловые. Они дают понять, что знают о нас все, а на самом деле они ни черта не понимают в нас. Вот почему я ненавижу Фрэнки Крокера.

Мария засмеялась:

— Да, ты ненавидишь Фрэнки Крокера.

— Я понимаю, когда он говорит: «Нет на свете никого лучше друга моего». Это вполне безобидно. Это даже колоритно. Но я ненавижу его снисходительность. Вечерняя ванна. Ты знаешь этот его прикол?