— Доверием, — сказал Каллен.

Колавито стукнул кулаком по столу:

— Прекрати это.

— Извини, — сказал Каллен и приложил руку ко рту, чтобы скрыть улыбку.

— Да, ей доверяют, — сказал Колавито, успокоившись, — а к полицейским, ты знаешь, общественность не всегда относится…

— С доверием.

Колавито сделал глубокий вдох и медленно выдохнул воздух. Возможно, он считал про себя до десяти, чтобы успокоиться. Затем он сказал:

— Так оно и есть. Все правильно, черт возьми. Общественность иногда, и даже весьма часто, не доверяет нам.

Каллен хотел было сказать что-то такое, что Колавито не ожидал бы от него услышать. «А, к черту», — устало подумал он. И сказал:

— Итак, она говорит…

— Совсем не то, что говоришь ты.

— И она утверждает, что приехала ко мне…

— Чтобы узнать, были ли Тодд и Свейл связаны с преступным миром.

— Мессина преследовал ее…

— Потому что он был замешан в преступлении.

— Ему нужна была Саманта…

— Он боялся, что их дела могут быть раскрыты.

— Свейл тоже была в этом замешана…

— Может быть, Тодд и некоторые другие…

— Но не Брауерман, — сказал Каллен.

Колавито проговорил с ним почти что в одно слово:

— Нет, не Брауерман.

Они помолчали, изучающе глядя друг на друга. Потом Колавито начал говорить:

— Ты еще вот что имей в виду, Джо. Тут не только в Саманте дело, не только в том, что ее версия противоречит твоей версии, тут еще дело в том, что многие люди, доверяя ей, считают, что ты, возможно…

— Пьяница.

Колавито взял в руки свой блокнот и что-то записал в нем.

— Ты прав. Ты прав на сто процентов. Ты сам сказал это, Джо. Я этого не говорил. Пьяница. Через пару минут ты будешь беседовать с психологом департамента полиции, специалистом по сокращению кадров. Ты уже с ним несколько раз беседовал. Он сказал тебе, что ты пьяница?

Бернштайн, психолог департамента полиции, не сказал ему, что он думает о нем. Он спросил Каллена:

— Как бы вы сами охарактеризовали себя?

Каллен улыбнулся.

— Я допрашивал людей, док. Когда кто-то заявляет, что он невиновен, я обычно спрашиваю его: как бы вы охарактеризовали себя?

Бернштайн тоже улыбнулся. Он был хороший мужик. Каллен испытывал некоторое чувство вины по поводу того что, вернувшись на работу после ранения, он не зашел к Бернштайну по его просьбе. Каллен был занят, и Бернштайн был занят. Бернштайн находился на верхнем этаже, Каллен работал внизу или на улице. Они пересекались раз в два месяца возле лифта. Обычно вместе с Калленом был какой-нибудь приятель или товарищ по работе, и из-за этого ему было неудобно остановиться и поболтать с Бернштайном, потому что, с кем бы он ни был, все начали бы нервничать: Бернштайн ведь был большой спец по сокращению кадров. А за самим Бернштайном вечно бегали его секретарши, напоминая ему, что он забыл то-то и то-то сделать и опаздывает туда, где ему уже давно надо быть.

Хриньяк говорил Каллену, что беседовал с Бернштайном как пациент с врачом, и Каллен, хотя он и не нуждался в психотерапевтическом сеансе, подумал, что ничего страшного не будет, если он поговорит с Бернштайном как пациент с врачом. О чем угодно.

— Раньше вы не спрашивали меня о времени, когда я был полностью доволен собой.

Бернштайн слегка вытянул шею в ожидании того, что скажет ему Каллен. Он так многого ждал, что Каллен избегал смотреть ему в глаза, потому что на самом деле сказать ему было особенно нечего.

— Когда я вспоминаю приятные моменты в моей жизни, я не думаю о своей судьбе или о том дне, когда меня произвели в детективы. Я вспоминаю день, когда увидел Джеки Робинсона. Это был субботний день тем летом, когда я перешел на второй курс в колледже. Я шел по Мэдисон-авеню мимо Библиотеки Моргана. Я в этом районе за всю жизнь был только раза два, не больше. Джеки Робинсон шел мне навстречу с двумя другими мужчинами. На нем был деловой костюм, в руках — кейс. Тогда он уже перестал играть в бейсбол и работал на какую-то фирму. Наши глаза встретились. Он понял, что я узнал его, и сказал мне: «Привет». Я был вне себя от восторга.

И вот еще. Это уже гораздо позднее. Не помню, какой шел год, но я тогда еще не был женат на Конни, я только встречался с ней. Значит, это было весной или летом 1973 года. Я шел по Пятьдесят девятой улице, минуя отель «Плаза». Наверное, я шел на свидание с Конни. Мы собирались пойти в кино или что-то в таком роде. На мне была мадрасская куртка, которая очень мне нравилась, но все считали, что она слишком криклива. Конни так думала, и Хриньяк, который тогда еще не был уполномоченным. День шел к вечеру, люди возвращались домой с работы, народу на улице было полно. Внезапно я столкнулся нос к носу с Бадди Ричем. Он осмотрел мою куртку и сказал:

— Отличная вещь.

Он обошел меня и пошел дальше. Я был в восторге. Я не поклонник Бадди Рича. Я тогда увлекался джазом. Я и теперь слушаю джаз. Хриньяк тоже увлекается джазом. Я сказал ему, что Бадди Ричу понравилась моя куртка. Он ответил, что я, должно быть, ошибся, что тот говорил о другой куртке, другого человека.

Бернштайн ждал, но Каллен ничего ему больше не сказал.

— Вы пришли в восторг, потому что два знаменитых человека обратили на вас внимание.

Бернштайн не спрашивал его, не его дело было задавать вопросы.

— Думаю, что да.

— Вы мечтаете стать знаменитостью. Но вы в каком-то смысле уже знаменитость. Вы часто раскрываете очень запутанные преступления.

Опять это не были вопросы.

— Я не знаю, спорить мне с вами или согласиться.

— Ваши доводы убедительны, — сказал Бернштайн.

— Идите к черту, — сказал Каллен.

Позднее, глядя как Каллен рассматривает фотографию Диндзи, Бернштайн спросил его:

— Вы находите ее привлекательной?

— Если вы находите ее привлекательной, — ответил Каллен, — то так и скажите. Я нахожу ее очень уязвимой для критики.

— Джо Данте, — сказал Бернштайн.

— А что «Джо Данте»?

— Вы провели с ней десять минут. Ну, пусть двадцать минут. Пусть даже час. Но она произвела огромное впечатление на вас. Вам кажется, что между ней и вами есть какая-то мистическая связь.

На это Каллен вообще никак не прореагировал.

— Были две актрисы, которые произвели на меня такое сильное впечатление, что я даже стал их разыскивать. Это были Дженифер Уоррен, которая играла в фильме «Ночь идет к концу» и Ариэль Домбасл, известная по фильму «Полина на пляже».

Бернштайн покачал головой:

— Я практически не хожу в кино.

— Даже если бы вы и ходили, вы бы не увидели этих фильмов. Это очень старые картины.

— Но образы этих актрис до сих пор имеют большое значение для вас.

— Вы знаете, Бобби Колавито думает, что заставляет меня говорить его словами. Но на самом деле это мои слова. А мысли, которые вы пытаетесь выдать за мои мысли, ничего общего со мной не имеют. Это ваши собственные мысли.

— Где же вы искали этих актрис? — спросил Бернштайн.

— «Ночь идет к концу» снимался во Флориде, а фильм «Полина» — во Франции. Я отправился сначала в Сарасоту, а потом в Дювиль, чтобы отыскать этих двух женщин.

— Женщины олицетворяют для вас… свободу, безответственность.

— Да.

— Вы не были женаты, и у вас не было постоянной женщины, когда вы отправились на поиски этих актрис.

— Да.

— Семейная жизнь или постоянная связь с одной женщиной означают для вас отсутствие свободы.

— Да.

Бернштайн улыбнулся:

— Прогресс налицо, если вы признаете это.

— Отпуск, — сказал Каллен.

— Простите, не понял?

— Отпуск, каникулы. Я просто подумал кое о чем, — на такую мысль его натолкнул Нейл Циммерман. Он говорил об этом, когда началась перестрелка возле аэродрома имени Кеннеди. «Кто-то хотел грохнуть Энн, дурак. Кто-то считает, что она знает слишком много. Может быть, они думают, что она рассказала тебе о том, что ей известно».

Тогда Каллен не знал, что ему думать об этих словах его старого верного друга, да и теперь он толком не знал. Но он понял одно: разговоры с Бобби Колавито ничего больше не дадут ему. Пришла пора вспугнуть одну крупную птицу.