«Ну что она пристала ко мне? — тоскливо думал он. — Сейчас двадцатый век. Время сантиментов безвозвратно прошло. Стоит обнажить сердце, оно тут же станет мишенью. Для грубости, насмешек, подлости. Нет уж. Душу — на все замки. Все мое — мое. И любовь уже не может быть такой, как у Ромео и Джульетты. Она стала рассудочной и циничной. Вот и оставь меня в покое. Я тебе ничего не должен. Мы сполна рассчитались. А если о нем вовсе и не она спрашивала у Семенцовой?»

Роману кажется, не будь в его жизни Фантазерки, у них с Женей совсем по-другому сложились бы отношения.

«Эх, хорошо бы начать все сначала, как новую тетрадку — без клякс и ошибок».

На перемене подъехал к нему Черникин — душа нараспашку, весь — деловитая озабоченность.

— Слушай-ка, Гастев! Ты на гитаре мандолинишь. А у нас шефский концерт. Сбацай на пару с Чугуновым.

В другое время он, может, и согласился бы: ясно, что эта инициатива с ведома Чугунова. А тут злость, словно черт, за него вякнула:

— Отстаньте вы от меня со своими концертами!

Костя и Роман вывесили в классе «Боевой листок» — лист ватмана, довольно броско оформленный Романом, с заметками, переписанными Костей. Одну заметку Костя сочинил сам, вторую — Чугунов, третью написала Женя, четвертую — Роман. Кроме того, отдельную колонку занимали стихотворение Кости и литературный этюд под заглавием «На воскреснике», подписанный «Н. Зоркая». Его автор, Наташа Семенцова, строго-настрого запретила Косте раскрывать кому бы то ни было ее псевдоним. Роман тоже выступил под псевдонимом, но более прозаическим: «Рыбий глаз».

Сначала на «Боевой листок» никто не обратил внимания. Ну, вывесили и вывесили. Мало ли чего пришпиливают кнопками к стенке. Но внимание к нему стала усиленно возбуждать сама Наташа.

— Вы читали «Боевой листок»? — многозначительно спрашивала она, подходя то к одной, то к другой группке.

— А что там? — спрашивали ее.

— Ну, почитайте, почитайте, увидите, — загадочно отвечала она и, исполненная важности, направлялась дальше.

Однако когда девочки стали громко спорить после прочтения «Боевого листка», Наташа очень удивилась, так как вовсе не ожидала, что ее этюд вызовет спор. Она поразилась еще больше, когда узнала, что разговоры идут вокруг совсем другой заметочки, названной «Еще раз к вопросу о равноправии» и подписанной «Рыбий глаз». Наташа стала читать заметку, в которой был туманный намек на одну девочку, которая, рьяно выступая за рыцарское отношение представителей мужского пола к женскому, тем самым невольно, не понимая того, пытается вернуть всех чуть ли не к временам феодализма и даже работорговли женщинами. В общем-то, заметка была пустяковой, скорее ироничной, чем злой, но… в том-то и дело, что все знали, что женское равноправие — «любимый конек», вернее, даже «пунктик» Наташи.

Когда Наташа окончила читать, у нее даже очки запотели. Она сняла их и машинально протерла пальцами, хотя обычно очень аккуратно и старательно выполняла эту операцию замшевой салфеточкой, близоруко похлопала ресничками, надела очки, потом снова сняла их и снова стала протирать, на этот раз уже салфеткой.

Она нашла Костю:

— Кто написал об эмансипации?

Костя пожал плечами:

— Странный вопрос. А ты не меня просила никому не говорить, кто такая Эн. Зоркая?

Звонок на последний урок прервал их.

— Если не согласна, можешь выступить сегодня на диспуте, — посоветовал Костя в спину уходящей Наташе.

Она обернулась:

— Что? Ах, да! Конечно, конечно…

В назначенный час в классе собрались все до одного ученики 10 «Б». Пришел даже Юра Черникин с перевязанным горлом.

— Я болен, — говорил он сиплым голосом окружившим его девчонкам, — но зато у меня здоровая душа. И она жаждает узнать, что такое счастье.

— Не «жаждает», а «жаждет», невежда! — поправила Наташа.

— А ты шуток не понимаешь? Конечно, жаждет. Я об этом знаю еще с яслей. И о счастье все знаю. Но, к сожалению, только теоретически. Но пока. Повторяю, пока…

Девочки засмеялись. Им нравился Юра. Кто-то написал на доске: «Сегодня диспут: «О том, что волнует».

Сразу же нашлись желающие продолжить записи:

«Нужно ли спешить жить?», «У бойца сердце тигра или поэта?», «Как стать достойным любви?», «Риск — благородное дело?», «Как жить без ошибок?», «Пятерка — счастье?», «Может ли быть счастливым двоечник?», «Оправдана ли ложь во спасение?».

Неторопливо, валко, как-то боком, словно краб, к столу пробрался Игорь Чугунов и стал призывать к порядку:

— Тише! Эй вы, на «камчатке»!

Кто-то кого-то толкнул, и с шумом и смехом завязалась потасовка. Некоторые достали книги и углубились в них, ничего не замечая вокруг. А все потому, что диспут проводился в своем же классе и все по привычке расселись на свои места. Теперь и диспут уже казался чем-то вроде обычного урока.

С подчеркнуто скучающим видом Роман покачивал ногой, закинутой на ногу. Толкнул Костю локтем, зашептал:

— Глянь, как авантажно Семенцова взялась за протокол. Даже язык высунула. А кому он нужен? Милиции, что ли? Неужели ты думаешь, каждый вот так и будет выкладывать все, что его волнует?..

— Ты знаешь, а мне нравится, что Наташка ко всему относится серьезно. — Костя подмигнул Роману. — И к тебе тоже, между прочим.

Между тем Люда Маликова раскрыла тетрадочку и стала монотонно читать доклад. Общие, казенные фразы беспрерывно сыпались одна за другой, и мнилось, конца им не будет. Все кругленькие, все гладенькие, они казались Роману стеклянными шариками, которые с сухим треском ударяются и отлетают от твердых лбов одноклассников.

Первому скука свела челюсти Черникину, и он, закатив глаза и до невозможности разевая рот, зевнул. Зевок, словно бабочка, запрыгал по классу.

Костя повернулся к Жене:

— Возьми-ка прочитай на досуге. — Он сунул ей листок, вырванный из тетради, и поспешно отвернулся.

— А что здесь? — Она развернула листок, пробежала глазами, второй раз. — Ничего не понимаю… Какие-то буквы. Ну явная бессмыслица… — бормотала она.

На бумаге было крупно начертано: ЮНЮНИНЬНЬТОБОБЯЧЛСЯЛЕЛЕЛЕ.

У Кости плечи поднялись торчком и в таком неестественном положении словно окаменели. Женя постучала в его спину согнутым указательным пальцем; он не обернулся; тогда она ткнула сильнее.

— Ну, чего тебе? — Он чуть-чуть повернул к ней лицо.

— Что это?

— Анаграмма. Зашифрованное сообщение.

— Хорошо. Но как же я его расшифрую? — Женя наморщила лоб. — Буду теперь мучиться.

Все словно ждали сигнала, чтобы подняться и разойтись. Люда окончила чтение, закрыла тетрадочку и вопросительно посмотрела на председателя. Он вежливо улыбнулся ей и, обращаясь ко всем, строго спросил:

— Вопросы есть?

— У меня маленький вопросик, — поднялся со своего места Черникин. — Какого, извини, лешего ты четверть часа морочила нам головы? — Он говорил совершенно нормальным голосом.

— Я пользовалась рекомендательной литературой, — запинаясь, ответила Люда.

— Головой своей, к сожалению, ты не воспользовалась, — убежденно заметил Черникин. — А зря!

— Вопрос не по существу, — строго одернул его председательствующий Пономарев.

— Пожалуйста. Есть и, по существу. В каком возрасте можно познать счастье?

— Как — в каком возрасте? — удивилась Люда.

— Не валяй дурака, Черникин, — попросил Володя.

— Если хочешь знать — с самого детства, — нерешительно высказала Люда собственную оригинальную мысль и опустила глаза.

— Есть еще вопросы?

Вопросов не было.

— Есть желающие выступить? Кто был назначен оппонентом? Ты, Черникин? А ну, иди, голубчик, сюда…

— Я не моху выступать, у меня хорло болит, — неожиданно снова захрипел Черникин. — К тому же в принципе я согласен с докладчицей. Она все правильно обрисовала. — Он оглядывался в поисках сочувствия. — Пусть девчонки начинают. Они всегда хотят быть первыми.