В то воскресенье он с раннего утра чистил лопатой дорожки. Фрося, беспокоясь о здоровье медведя, повязала ему на шею толстый красный шарф. Правда, она не была уверена, поможет ли шарф, если на Герасиме из одежды все равно больше ничего нет. Она уже сварила для него кофе и теперь раздумывала, какие дела сегодня нужно переделать по дому и где что прибить.

Ну, во-первых, нужно счистить снег с козырька над крыльцом. Это придется делать самой, потому что Герасима козырек, конечно, не выдержит, а еще одной сломанной ноги ей в доме не надо. Потом хорошо бы забраться на чердак и посмотреть, не отвалилось ли чего там и не собирается ли крыша провалиться от такого количества снега.

Раздумывая, Фрося вполуха слушала, как во дворе ширкает лопата и как Герасим напевает «Ах, вы сени, мои сени…». Вдруг ей на ум пришла замечательная мысль.

Фрося быстро натянула крутку и выскочила наружу. Тут же ветер швырнул ей в лицо снежную труху. Фрося как следует покашляла, отряхнулась и бросилась по расчищенной дорожке к медведю.

— Герасим, — крикнула она, — ты хочешь петь в хоре?

Медведь перестал махать лопатой, задумчиво посмотрел на растрепанную Фросю и ответил:

— Угу.

Когда расчистка двора и козырька над крыльцом была окончена, Фрося с медведем, как она выражалась, «почайкофили» и отправились в церковь. К счастью, главную улицу время от времени, когда он не застревал по дороге, чистил бульдозер из Полево. Так что передвигаться по ней можно было более-менее свободно.

Деревянная лопата для снега сломалась у отца Игнатия еще прошлой зимой. Поэтому теперь он выбивался из сил, разгребая сугробы обычной садовой лопаткой, которой он летом окучивал приходской огород. Вдруг он услышал, как за спиной от чьих-то шагов скрипит снег. Отец Игнатий обернулся и перекрестился. Он, конечно, уже не раз встречал Герасима на единственной Папановской улице и в магазине. Но священник никак не мог привыкнуть к тому, что у них в деревне живет медведь, да к тому же говорящий.

— Здравствуйте, — сказала Фрося, — вот, я привела вам нижний голос.

Отец Игнатий пробежал взглядом по красному шарфу и посмотрел в морду медведю.

— Ты, правда, умеешь петь?

— Угу, — ответил Герасим.

— Тогда вот что, — решил священник, — я сейчас домолюсь в церкви и пойдем в клуб.

Фрося посмотрела в небо, откуда падали редкие снежинки. Видимо, запас снега там наконец заканчивался.

— А по-моему, молиться лучше на улице.

— Почему? — удивился отец Игнатий.

— Тут богу лучше слышно.

Священник улыбнулся.

— Ему стены не помеха. Потому что Бог есть везде.

— Даже в бане? — изумилась Фрося.

— Ну… да.

— Надо же. — Фрося посмотрела на церковь. — А вы, если все равно будете молиться, не могли бы заодно попросить бога за бабушкину ногу? Сколько это стоит?

Отец Игнатий с сомнением посмотрел на Фросю. Если ему предлагали деньги за молитвы, он никогда не отказывался, ведь нужно на что-то содержать приход! Но брать деньги с маленькой девочки, которая к тому же осталась без бабушки, ему было неудобно.

— Ничего, — сказал он, — я так помолюсь. Это не сложно. Раскрывай рот и все. Чистить снег намного труднее.

Тут Фросе в голову пришла новая идея.

— А давайте, пока вы будете молиться, мы уберем снег с дорожки! Надо, чтобы все делали то, что они умеют — те, кто могут убирать снег, убирали его, а те, кто могут разговаривать с богом, с ним разговаривали.

Отец Игнатий погладил Фросю по голове, отдал лопату Герасиму и направился к церкви.

— И передавайте богу от меня привет! — крикнула Фрося. — Пусть не чихает!

Пока священник молился за здоровье всех жителей Папаново и Аглаи Ермолаевны в частности, Герасим с помощью ее внучки убрал снег с дорожки. Кроме того они расчистили тропинку к дому отца Игнатия, куда ему раньше приходилось добираться по колено в сугробах. Вернее, дорожки чистил медведь, а Фрося поправляла его шарф, когда он начинал развязываться, и пела подряд все песни, которые бабушка исполняла в хоре. Во-первых, медведю было веселее махать лопатой, а во-вторых, надо же было познакомить Герасима с его будущим репертуаром!

Через полчаса отец Игнатий закончил службу, и они все вместе, включая лопату, отправились в клуб. Лопата, конечно, петь не собиралась, но ею надо было расчистить проход к двери. Наконец они вошли в теплое, темное помещение, и отец Игнатий включил свет.

Сельский клуб состоял из прихожей и небольшого зала. В прихожей на одной стене висели крючки для одежды, а на другой — две большие доски. На первой была написана конституция Российской Федерации. Вторая существовала для того, чтобы на нее прикреплять объявления и вырезки из газет с интересными статьями. Если в клубе собиралось много народу и крючков на стене не хватало, то одежду вешали на гвозди, которыми крепилась доска с конституцией, потому что ее в отличие от объявлений все равно никто никогда не читал.

Но сейчас крючков вполне хватило, поскольку посетителей было всего трое. Раздевшись, они прошли в зал, где отец Игнатий сел за старое пианино. Фрося, чтоб Герасим не очень смущался, поднялась вместе с ним на невысокую сцену. Они вышли на середину и встали возле стола, где тускло блестел графин с водой — вчера здесь проводили заседание работники молочной фермы.

— Что он будет петь? — спросил отец Игнатий.

— «Сени», — ответила Фрося, — да, Герасим?

— Угу, — сказал медведь.

Отец Игнатий кивнул и взял первый аккорд «Сеней».

У медведя оказался такой низкий голос, что с дрожащих стен сыпалась труха. От его песни на столе дребезжал графин, а в прихожей упала конституция Российской Федерации. Внутри у Фроси тоже все трепетало, будто она стояла рядом с работающим экскаватором. Фрося невольно подумала, что если бы Герасим спел «Сени» вместе с Аглаей Ермолаевной, то клуб наверняка бы развалился.

Однако отец Игнатий был в полном восторге. Он сказал, что теперь хор снова может давать концерты, и пообещал достать для Герасима красную рубаху с пояском и синие штаны — Папановский хор всегда выступал в национальных костюмах. Конечно, хорошо бы еще обуть медведя в блестящие сапоги, но таких размеров, к сожалению, никто не шьет. Впрочем, это не страшно, ведь нижние голоса всегда находятся в заднем ряду. Значит, никто не увидит, что медведь стоит босиком.

И уже в субботу Герасим выступил в своем дебютном концерте. В красной рубахе и синих штанах он стоял в заднем ряду на месте Аглаи Ермолаевны и исполнял народные песни, разученные с Фросей. А с другого края в том же ряду стоял принципиальный пьяница Никанор и беззвучно пел свои «Тридцать восемь, тридцать шесть».

«Жизнь налаживается, — думал он, — и я снова нужен обществу».

Пьяница как мог старался отплатить обществу и изо всей силы разевал рот. В результате концерт прошел с большим успехом.

В тот же вечер Фросе пришло письмо от бабушки.

«Здравствуй внучка, — писала она. — Надеюсь, ты поживаешь хорошо. А я не очень, потому что нога срастается медленно. Если бы могла, я бы за это ее поставила в угол. Земли я здесь совсем не вижу и очень по ней скучаю. Как и по тебе.

Твоя бабушка Аглая».

Письмо Фросю одновременно обрадовало и огорчило. Обрадовало, что бабушка по ней скучает, а огорчило, что вредная нога никак не хочет срастаться. Эти противоречивые чувства просто разрывали Фросю пополам, и она даже не смогла приготовить ужин.

В конце концов она решила поехать завтра в Вологду. Фросю вовсе не пугало, что Папаново находится далеко от города. Ведь она каждый день добиралась в школу за шесть километров. Что же мешает ей проехать на автобусе еще сорок и найти по адресу на письме больницу? Фрося кое-как приготовила десять бутербродов для себя и Герасима, перекусила и отправилась спать.

А на утро разыгралась сильная метель. Снежинки вились и крутились в воздухе, как рой каких-то странных зимних насекомых. Увидев их за окном, Фрося помрачнела: пройти на лыжах шесть километров по такой пурге — не шутка. Можно легко заблудиться, ведь засыпанную снегом дорогу не отличишь от засыпанной снегом пашни! А старый бульдозер из Полево расчистит проселок только к середине дня, если где-нибудь в пути не застрянет. Но ехать-то Фросе надо сейчас!