— Я волновалась, Эшлин, — опять прозвучало в трубке.

— С мальчиками все хорошо, мам. — Пришло время открыть миру правду. — Но с Майклом, боюсь, есть проблема.

— Боже мой, что с ним?! Я так и знала, что у вас что-то стряслось!

— Ничего с ним не случилось, — сказала Эшлин. — Он… ну, в общем, мы расстались.

— Что?! Этого не может быть! Это ужасно, просто ужасно!

Эшлин никогда не причиняла маме лишних беспокойств.

А теперь… Господи, только бы та не начала выуживать из нее детали! Опять обсуждать все в подробностях — это невыносимо. Эшлин слышала, как ее мать подвинула табурет поближе к аппарату и тяжело опустилась на него. В доме Магуайеров телефон располагался на кухне, что исключало даже намек на приватность во время разговора. От этого, судя по его постоянному нытью, особенно страдал Николас. Когда Этиа Магуайер вновь заговорила, ее голос предательски дрогнул.

— Но почему, Эшлин?! Что случилось? Почему ты все скрывала? И что теперь будет с мальчиками, бедняжечки!

У Эшлин ком в горле застрял. Ну почему это так тяжело! Почему на случай развода нет специальных карточек, вроде тех, которые отправляешь, когда меняешь адрес. «Мистер и миссис Моран развелись. Впредь мистер Моран будет проживать со своей „Синди Кроуфорд“ по адресу: № 10, Прим-роуз-Авеню, а миссис Моран (бывшая миссис Моран) по-прежнему доступна по старому адресу. Всем сочувствующим родственникам и друзьям звонить по указанному номеру».

— С мальчиками все будет хорошо, мам. Просто у нас с Майклом как-то разладилось, и мы основательно поцапались. В итоге он временно съехал. Вот и все.

— И все? — требовательно прозвучало в трубке. — Что значит «и все»? Это серьезно? Он ушел навсегда, Эшлин? Не темни!

Эшлин сдалась. Не имело смысла притворяться, будто у них с Майклом небольшая семейная ссора. Лучше уж сказать правду, хоть это и было чертовски больно.

— Слушай, мам, я все расскажу, только не говори отцу, хорошо? — в отчаянии произнесла она.

— Хорошо, любимая, — мягко сказала мама. — Только я должна знать абсолютно все.

Абсолютно все потянуло на час разговора и две чашки чая. У папы точно будет удар, когда он увидит счет за телефон. Хотя он решит, что это Никола вознамерилась разорить его. Пока ее мама заваривала вторую чашку, Эшлин меланхолично размышляла о том, что «Эйриан Телеком» стоило бы ввести специальный тариф на «звонок отчаяния», позволяющий абоненту раз в месяц звонить родственникам без учета времени. Они бы озолотились.

— Ты сделала себе чай, любимая? — спросила мама, поднимая трубку.

— Я решила отказаться от чая и кофе, как ни странно. А на бисквит в шоколаде только украдкой глянула на выходных.

— Молодчина, доченька, — произнесла мама с сомнением, как будто отказ от бисквитов в разгар кризиса казался ей не самым разумным решением.

— Просто я всегда так хотела остановиться, прекратить наконец жрать, — пояснила Эшлин. — Хотела быть стройной, как та девочка, на которой женился Майкл. Но ничего не могла с собой поделать, все время ела и ненавидела себя за это. Какой-то порочный круг, который невозможно было разорвать. А теперь мне совсем не хочется есть, но он уже не увидит этого. — Ее голос дрогнул впервые за весь разговор. — Что теперь будет, ма? Почему все так получилось?

— Не знаю, любимая, — ответила мама. — В жизни часто случаются такие вещи, что сразу и не разберешь, где черное, где белое. Когда мы с твоим отцом поженились, мы знали — что бы ни случилось, это навсегда. Хотя, Господь всемогущий, как мне иногда хотелось развестись! Знаешь, он ведь тяжелый человек, — добавила она. — Теперь все иначе. Все так требовательны к жизни, хотят немедленного счастья. Никто больше не хочет над ним трудиться.

— Я хотела, — разрыдалась наконец Эшлин. — Это он не хотел, ублюдок!

Мама ничего не ответила.

— Ведь он же ублюдок, правда? Скажи! Или это я во всем виновата?!

— Ты не виновата, Эшлин. Просто я не хочу повторять старую ошибку и критиковать Майкла. Однажды твой отец поссорился с бабушкой. Потом они помирились, но он не забыл ни слова из того, что я успела наговорить о ней. Не думаю, что он простил меня за это.

— Думаешь, мы с Майклом тоже помиримся? — прошептала Эшлин с надеждой.

— Кто знает, как все повернется, — дипломатично ответила мама. — Просто не представляю вас порознь. Майкл не дурак. Ему будет не хватать мальчиков и жизни с тобой. Он не сможет просто так все забыть и вычеркнуть из жизни последние двенадцать лет.

— Думаешь? — Эшлин словно опять было десять. Она снова перелазила через забор и порвала зеленое платье. Она ждала, пока мама придет и исправит положение. Исправит все на свете. Мама всегда знала, что сказать. Ее нежный и добрый голос был способен смягчить любой удар. Тонкими, почти незаметными стежками она могла залатать любую дыру, нужными словами унять самые горькие слезы, придать миру опору, когда, казалось, все шло вкривь и вкось. Теперь Эшлин хотела, чтобы она исправила то, что было окончательно разрушено, окончательно, но несправедливо. — Прости, мам, — быстро сказала она. — Я дурацкие вещи спрашиваю. Боже, если я сама не догадываюсь, как все будет, откуда тебе знать.

— Эшлин, я бы и рада сказать, что у вас все образуется, да не могу. Это не решит проблему, тебе придется с этим смириться. Мне действительно жаль, что все так вышло, — вздохнула мама. — Я понимаю, ты хорохоришься, доченька, но будет нелегко. Если б я только знала, чем тебя подбодрить.

— Чем ты меня действительно подбодришь, так это обещанием, что отец ничего не узнает, — попросила Эшлин.

— Твой отец не такой плохой… — преданно начала Этна.

— Мам, — перебила Эшлин, — он преисполнится желчи, и — ты же знаешь его — во всем обвинит исключительно меня. Сейчас я бы, пожалуй, обошлась без такого заключения. Я имею в виду, надо бы морально окрепнуть и найти работу, для начала. Мне потребуется на это раз в десять больше уверенности в себе, чем я имею сейчас, — устало произнесла она. — Весь этот кошмар мне уже ночами снится. Что, если я не справлюсь?

— Не глупи, Эшлин, — голос матери стал тверд, как гранит. — Последние десять лет на тебе висело домашнее хозяйство, и все работало, как часы. К тому же ты не боишься запачкать руки. Так что не вздумай говорить, будто тебя пугает офисная работа. Она не должна тебя путать. Не годится это.

Ну вот, опять. Кто-то считал, что она суперженщина. У нее что, особая способность — внушать людям, будто она на что-то годится? Или — чего, правда, никак не могло быть, — они и в самом деле так считали? Какая жалость, что Майкл не относился к их числу.

Джо обессилела и облокотилась на бортик ванны. Пол был жутко холодный, но она старалась не обращать на это внимания, хотя и замерзла. На ней были только футболка и трусики. Тошнота накатила внезапно, и на поиски халата не оставалось времени. Она едва добежала до ванной, и там ее рвало — долго и мучительно.

Она стояла на коленях и прислушивалась к постепенно затихающим спазмам в желудке. Она знала, что есть особые дыхательные техники, при помощи которых можно справляться с тошнотой. Другое дело, что у нее просто не было сил сделать глубокий вдох. Поэтому она замерла и задумалась, как бы доползти обратно до постели.

По утрам кажется, что на земле не существует ничего более вожделенного, чем кровать. Этим утром выбраться из-под мягкого пухового одеяла было просто невозможно, потому что встать нужно было особенно рано.

Рона с детьми и стопкой книг была уже на полпути во Францию. Впереди ей маячило трехнедельное путешествие по долине Луары. А Джо приходилось самостоятельно редактировать августовский номер «Стайл». Обычно она с радостью принимала вызов и успешно справлялась с двумя работами одновременно: занималась и статьями, и фотографиями для нового номера. Даже не просто успешно, а великолепно, несмотря на постоянные заминки с текстами и телефон, который звонил без передышки. Ни один выпуск не обходился без форс-мажора: кто-то забывал вовремя отдать фотографии, кто-то терял рукопись или что-нибудь еще. Редакция гудела, как растревоженный улей, и все ждали, когда придет Джо и разберется со всеми проблемами.