Не без усилия оторвав взгляд от таинственной надписи, вызвавшей у нее столь напряженную работу мысли, Марсель направилась вместе с хозяевами в дом, где уже был приготовлен превосходный завтрак. На массивном столе, накрытом белоснежной скатертью, появились пшеничная каша с молоком (излюбленное блюдо в этой местности), грушевая запеканка со сметаной, форель, только что выловленная Большим Луи в Вовре, совсем молодые, нежные цыплята, препровожденные прямо с птичьего двора на решетку очага, салат, политый кипящим ореховым маслом, козий сыр, оладьи и не совсем еще спелые фрукты; от всего Этого у маленького Эдуарда разбежались глаза. Приборы для обоих слуг и для хозяев мельницы были расставлены на том же столе, за который усадили госпожу де Бланшемон, и мельничиха немало удивилась, когда Лапьер и Сюзетта отказались сесть рядом со своей хозяйкой. Но Марсель потребовала от слуг, чтобы они подчинились сельскому обычаю, и с удовольствием впервые приобщилась к жизни на началах равенства, которая так манила ее.

Мельник держался просто, несколько угловато, хотя и отнюдь не бесцеремонно. Его мать была много обходительнее и, несмотря на то, что Большой Луи, предпочитавший здравый смысл всяким условностям, сдерживал ее пыл, слишком усердно потчевала гостей, не принимая во внимание ограниченных возможностей человеческого аппетита; но хлебосольство Большой Мари было таким искренним, что Марсели и в голову не пришло увидеть в нем какую-то навязчивость. Старуха была мужественна и умна, и сын по всем статьям пошел в мать. Но, в отличие от нее, он окончил начальную школу, откуда вынес запас наиболее необходимых в жизни знаний. Он был грамотен и понимал намного больше, чем стремился выказать перед людьми. Беседуя с ним, Марсель обнаружила у него больше глубоких мыслей, здравых понятий и природного вкуса, чем могла ожидать от Долговязого Мукомола, встреченного ею накануне в гостинице.

Все это было тем ценнее, что Большой Луи вовсе не норовил произвести впечатление, не рисовался, а, напротив, нарочно держался грубоватой крестьянской манеры, хотя невежей не был и умел вести себя вполне учтиво. Казалось, он пуще всего боится прослыть деревенским умником и должен глубоко презирать тех, кто отрекается от своего доброго корня, от честного крестьянского сословия и корчит из себя невесть что, всем на посмешище. Говорил он большей частью правильно, не пренебрегая, впрочем, немудреными, но красочными местными речениями. Забываясь, он начинал говорить совершенно чистым языком, и тогда трудно было поверить, что он простой мельник. Но вскоре он спохватывался, словно застеснявшись того, что отошел от своей среды, и возвращался к своим беззлобным шуточкам и дружелюбно-фамильярному тону.

Однако Марсель оказалась в несколько неловком положении: около семи часов утра явился колымажник, готовый к дальнейшим услугам, и она, прощаясь с хозяевами, захотела расплатиться с ними, но они наотрез отказались от денег.

— Нет, милая сударыня, нет, — спокойно, но твердо заявил мельник. — Мы не трактирщики. Мы могли бы ими быть и тем не уронили бы себя. Но раз унт мы не трактирщики, то и не возьмем ничего.

— Как же так! — воскликнула Марсель. — Я вам причинила неудобство, ввела вас в расход, а вы не позволяете мне отблагодарить вас? Ведь ваша матушка отдала мне свою комнату, я заняла вашу кровать, а вы сами провели ночь на сеновале. Сегодня поутру вы оставили все свои дела и отправились удить рыбу. Матушка ваша разводила очаг, хлопотала все утро, и, наконец, мы потребили у вас некое количество снеди.

— О, матери отлично спалось нынче ночью, а мне еще лучше, — ответил Большой Луи. — Форель не стоит мне ни гроша; сегодня воскресенье, а по воскресеньям я обычно провожу утро за рыбной ловлей. Из-за того, что вам на завтрак пошло немного молока, хлеба, муки да курятины, мы, право, не разоримся. Так что услуга невелика, и вы можете принять ее со спокойной душой. Мы вас за это не упрекнем, тем более что, может, никогда с вами и не увидимся.

— Надеюсь, что еще увидимся, — ответила Марсель, — я рассчитываю пробыть в Бланшемоне по крайней мере несколько дней и собираюсь нагрянуть к вам снова — поблагодарить вашу матушку и вас за гостеприимство, которым мне все же совестно воспользоваться просто так.

— А чего там совеститься принять небольшую услугу от порядочных людей? Коли вам от их радушия была приятность, то вы уже сквитались с ними. Я знаю, что в больших городах платят за все, даже за стакан воды. Это худой обычай, в деревне принято по-иному: у нас люди чувствовали бы себя несчастными, когда бы не могли оказывать друг другу содействие то в одном, то в другом. Ну, полно, хватит толковать об этом.

— Значит, вы не хотите, чтобы я снова пришла позавтракать у вас? Вы заставляете меня отказаться от этого удовольствия или повести себя нескромно?

— Нет, это дело другое. Мы только исполнили свой долг, оказав вам, как вы говорите, гостеприимство; потому что мы сызмала привыкли считать это своим долгом; и хотя Этот хороший обычай понемногу сходит на нет, хотя бедняки, не спрашивая платы за небольшие услуги, тем не менее принимают почти все, чем их награждают при прощании, мы, моя мать и я, держимся того мнения, что старые правила незачем менять, коли они хороши. Будь здесь в окрестностях сносный постоялый двор, я бы препроводил вас туда вчера вечером, думая, что там вы расположитесь удобнее, чем у нас, а что вам хватит денег заплатить за предоставленный кров — в этом я не сомневался. Но постоялого двора тут нет, ни хорошего, ни плохого, и надо было быть бессердечным человеком, чтобы оставить вас на ночь под открытым небом. Что ж, по вашему мнению, я мог бы пригласить вас к себе с намерением содрать с вас деньги? Нет, не мог бы, потому что, как я уже вам доложил, я не трактирщик. Вы же видите: у нас над воротами нет ни дрока, ни терновника[11].

— Я должна была заметить это, входя в дом, и вести себя поскромнее, — сказала Марсель. — Но вы мне не ответили на мой вопрос. Вы не хотите, чтобы я снова навестила вас?

— Это совсем другое дело! Я приглашаю вас к нам в любое время, когда вы пожелаете. Вам приглянулся наш уголок, а мальчику пришлись по вкусу наши оладьи. Поэтому я осмеливаюсь сказать, что когда бы вы ни надумали посетить нас, вы сделаете нам этим только приятное.

— И вы заставите меня, как сегодня, безвозмездно воспользоваться вашим гостеприимством?

— Да ведь я же приглашаю вас в гости! Или я не сумел ясно выразить свои мысли?

— И вы не считаете, что с моей стороны это значило бы злоупотребить вашим радушием?

— Нет, не считаю. Когда человека приглашают куда-нибудь, он вправе принять приглашение.

— Вот, значит, как! — произнесла госпожа де Бланшемон. — Что ж, я вижу, вы знаете, что такое истинная учтивость, не в пример нашему светскому обществу. Вы открыли мне, что крайняя щепетильность, которой так похваляются в нашей среде и которая, к несчастью, действительно необходима в ней, уместна лишь там, где с некоторых пор подлинная благожелательность сменилась пустыми любезностями, а внешняя обходительность перестала выражать искреннее стремление услужить ближнему.

— Хорошо сказано! — произнес мельник, и в его взгляде сверкнул живой ум. — Я как раз от души рад, что мне представился случай оказать вам услугу, даю вам слово!

— В таком случае вы не откажетесь быть моим гостем, когда вам доведется попадать в Бланшемон?

— Ах, вот это уж извините! В гости к вам я не пойду. Зайду, как обычно, к вашим арендаторам, принесу им муку; а вам от души пожелаю доброго здоровья — но и все тут.

— Ай-ай-ай, господин Луи, значит позавтракать у меня вы не хотите?

— Да не то чтобы не хочу… Я часто закусываю у ваших арендаторов, но, коли вы будете там, все уже будет по-другому. Вы особа знатная, и тем все сказано.

— Объяснитесь, я не понимаю вас.

— Ну, рассудите, разве вы не сохранили обычаи прежних сеньоров? Вы ведь, наверно, отправили бы мельника Завтракать на кухню, в общество ваших слуг, а сами бы там и не появились! Меня бы это ничуть не унизило, — ведь сегодня у себя дома я сидел за одним столом с вашими слугами, — но мне показалось бы странным, что в своем доме я могу посадить вас рядом с собой, а в вашем доме не могу позволить себе сесть в уголке у очага, да чтобы ваш стул стоял рядом с моим. Я, видите ли, человек не без своей гордости. Вас я осуждать не стал бы — у всякого свои воззрения и обычаи; но мне-то не к чему подчиняться чужим порядкам, коли меня к этому никто не принуждает.