— При чем тут самолюбие? Ты отлично ездишь верхом.

— Вопрос о самолюбии встает только тогда, когда что-нибудь не ладится, это верно, поэтому я и имею глупость вкладывать самолюбие в верховую езду. Я обучался ей с яростью и с удивительной быстротой достиг того, что мои мускулы стали гибкими, а рука твердой. Со всей серьезностью я изучал лошадь, приспособленную к человеку, и человека, приспособленного к лошади. Я потратил на эту прекрасную науку больше физических сил и воли, чем когда учился мыслить и писать, и все из самолюбия. Тем не менее Эвелина открыла мне одну истину: «Вы пускаете нам пыль глаза; вы изящны в седле, вы гордитесь своей посадкой, но на самом деле вы неустойчивы и в один прекрасный день сломаете себе шею».

— Это метафора?

— Может быть. Но здесь есть доля правды, как и во всем остальном. Для того чтобы по-настоящему ездить верхом, надо приучаться к манежу с детства. Надо, что называется, родиться на лошади — как дети из хороших семей и грумы, молодые дворяне и крестьянские дети. Мы же, происходя от людей, посвятивших себя коммерции, крючкотворству, искусству или ремеслам, вкладываем всю нашу силу, всю гибкость, все наши способности в мозг или в руки. Мы рождаемся я расцветаем в пыли канцелярий, контор или мастерских. Там ниши мускулы хиреют, кровь разжижается, мы живем только нервами. Позднее, если нами овладевают соблазны праздного досуга, мы бываем достаточно ловкими и у нас хватает выдержки, чтобы подражать праздным людям во вкусах, манерах, привычках; но опытному глазу видно, что мы всегда лишь подделываемся под сословие патрициев; женщины в этом никогда не ошибаются, да и мы сами тоже, когда исследуем себя беспристрастно.

— Возможно. И, желая преобразиться подобным образом, вы даже теряете то, что ставит вас во многом выше нас.

— В чем же, по-твоему, друг мой, выражается это превосходство?

— Ты сам на него указал. У вас есть нервы, благодаря чему вы куда более приспособлены к цивилизованной жизни, в то время как наша мускульная сила отбрасывает нас к временам рыцарства. Вы живете мозгом, гибкостью мысли, способностью к труду, который требует выдержки, ловкостью рук — всем тем, что, может быть, животное делает менее прекрасным, но человека, несомненно, более сильным. Поэтому не жалуйтесь вы, люди третьего сословия[29]: вы не родились верхом на лошади, но вы родились верхом на целом мире.

Как мы видим, эта беседа была далека от той, что велась во время кавалькады в Булонском лесу восемь или десять дней назад. Молодые люди заметно изменились. Каждый о готовностью уступал преимущества другому. Ревность сменилась излияниями чувств, соперничество — похвалами. Оба были влюблены, а любовь, будь она страстью или слабостью, порой делает открытыми и искренними даже сердца, наименее расположенные признавать себя побежденными.

Однако приятели отнюдь не обменивались откровенными признаниями. Флавьен тщательно старался не произносить при Тьерре имя, которое его занимало, а Тьерре, без конца упоминая об Эвелине, еще ни разу не говорил о ней серьезно.

Была уже ночь, и стояла полная тишина, когда они поднялись на холм Мон-Ревеша. Только иногда раздавалось уханье поселившейся в башне совы. Бледная луна просвечивала сквозь мелкий дождь, похожая на лампу в матовом стеклянном шаре.

— Какой меланхоличный пейзаж! — произнес Тьерре. — Ночь как в Шотландии, ночь призраков.

— Кстати, ты выяснил, как выглядят привидения нашей башни? Я забыл спросить об этом.

— Эвелина мне рассказывала; но она такая насмешница, что я ничему не верю. A-а, надо спросить Креза. Приблизьтесь, о богатый Крез, и скажите нам, что является людям в замке Мон-Ревеш.

— Да ерунда, сударь; глупости все это, — скептическим тоном ответил грум-морвандиец.

— Может быть, вы и вольнодумец, — продолжал Тьерре, — но извольте ответить на мой вопрос, и без рассуждений.

— Господи! У нас говорят, что там является какая-то дама.

— Молодая или старая? — поинтересовался Флавьен.

— Вот уж неизвестно: ее называют Дама с волком, потому что она является с большим белым волком, который следует за ней по пятам, как собака.

— Вы ошибаетесь, господин Крез, — заявил Тьерре, — волк должен быть черный.

— Нет, сударь, это у нее на лице черная полумаска[30].

— Вот мы и добрались до сути, — сказал Тьерре Флавьену. — Никакое четвероногое за ней не ходит, на лице у нее черная бархатная полумаска. И какое лицо у нее под маской?

— Как когда, сударь. Если она в хорошем настроении, она, говорят, совсем молоденькая и довольно миленькая. Если она обозлена, она стара и уродлива как черт. Но когда она хочет умертвить кого-нибудь и снимает эту штуку, тогда виден высохший череп — и человеку приходится через недельку прощаться с жизнью. Вот что говорят, но все это дурацкая болтовня.

Тьерре соскочил с лошади, потому что они уже въехали во двор замка, и сказал:

— Однако это совпадает с версией Эвелины. Ну что ж, предание хоть куда.

— Как, Жерве, вы еще не легли? — спросил Флавьен старого слугу, шедшего ему навстречу. — Я же вам запретил дожидаться меня, эти услуги вам уже не по возрасту.

— О, пусть господин граф не обращает внимания; просто я хочу обязательно сам запереть за вами дверь.

— Вы что же, считаете нас недостаточно взрослыми, чтобы самим запереть дверь? Ложитесь спать, ложитесь спать, мой славный Жерве.

— Сейчас, сударь, — ответил Жерве, потрогав запертую дверь со странной настойчивостью.

— Просто мы не сможем запереть ее так, как он, — вполголоса сказал Крез Тьерре. — Разве вы не видите, что он начертил на ней пальцами крест. Вот вам и Дама с волком! Он-то верит всей этой чепухе.

— Правда? Послушайте, папаша Жерве, вы ее видели сами?

Старик разволновался:

— Кого, сударь?

— Даму под маской?

— Да, сударь, — ответил старик с большой уверенностью и перекрестился. — Раз вам угодно говорить о ней и называть ее, я не ребенок, чтобы ее бояться. Слава богу, я добрый христианин и знаю молитвы, которые не пустят ее сюда. Можете называть меня сумасшедшим и дураком, если хотите, но я видел ее, как сейчас вижу вас, и именно на том месте, где вы стоите.

Старик был слишком убежден, чтобы с ним можно было спорить. Поэтому ни Флавьен, ни Тьерре не стали его осуждать, а загорелись любопытством, засыпали его вопросами.

— Я вам все расскажу, сударь, ведь это не сказка, а историческая правда… Госпожа Элиетта де Мон-Ревеш умерла здесь в тысяча шестьсот шестьдесят пятом году; если вы захотите, можете посмотреть — на чердаке есть ее портрет. Она является в том же наряде, в каком изображена на нем; а полумаску, которая у нее на лице, она не снимает, когда прогуливается по лесу. Но если ей взбредет в голову войти в замок, маски на ней уже не бывает, — тогда-то она и возвещает гибель.

— Она снимала ее перед вами? — спросил Тьерре.

— Нет, сударь, она не успела: я изгнал ее заклинанием, и она растворилась в тумане.

— Значит, вы не видели ее лица?

— Слава богу, нет.

— Но вы не рассказали нам ее историю.

Жерве вздрогнул, но тут же овладел собой.

— Я старый солдат и не струсил перед хорватами, которые исполосовали мне голову саблями при переходе через Минчо[31]. Так что неприкаянной души мне бояться нечего. Послушайте ее историю; она короткая, но зато подлинная…

— Госпожа Элиетта де Мон-Ревеш была влюблена в одного ничтожного человечишку, по слухам — мелкого конторщика из Кламси. Желая избавиться от мужа, узнавшего о ее любовных шашнях, она предалась дьявольской науке, начала заниматься ядами там, на верхушке башни, где вы увидите ее печи. Она составила зелье и стала поить им своего мужа, Траншелиона де Мон-Ревеш; в скором времени он умер. Ей удалось сделать это, не вызвав никаких подозрений у представителей правосудия. Она собиралась выйти замуж за своего любовника, но узнала, что этот малый был уже женат в Руэрге, и решила умертвить его тем же способом. И вот в одну прекрасную ночь она влила в котел уж не знаю какую жидкость, которая вспыхнула и опалила ей лицо, оставив ужасный шрам. Эта история наделала много шуму. Ее любовника кто-то предупредил, и он сбежал. Госпожа Элиетта осталась одна и умерла в старости; с того самого времени она носила на лице полумаску и приказала похоронить себя в ней, чтобы даже в могиле скрыть клеймо своего преступления. Невежественные крестьяне все переиначивают по-своему: они говорят, что она приручила большого злого волка и заставляла его пожирать всех, кто не платил податей, что он был похоронен у нее в ногах и является вместе с ней; но это неверно. Я вам рассказал все точно так, как рассказывали госпоже канониссе; она отлично знала эту историю со слов самого старого из окрестных кюре.