Дом доктора Ивана Константиновича Юрасовского на Арбате, в Большом Николо-Песковском переулке, стал первой московской квартирой Матвеевых. Выделявшийся среди других доходных домов, построенных в начале века, своей комфортностью, он был известен всей Москве. В нем находилось, занимая два этажа, «Образцовое родовспомогательное учебное заведение». Курс, пройденный у Юрасовского, служил лучшей рекомендацией для акушерок и повивальных бабок. На каждый очередной выпуск приезжали члены городской думы и даже генерал-губернатор. Не обходила вниманием «доброго доктора» и великая княгиня Елизавета Федоровна, чьи приюты и ясли он бесплатно консультировал.

NB

1915 год. Май. Из письма И. Э. Грабаря. Москва.

«…Вы, верно, забыли о знаменитых „немецких“ погромах в мае 1915 года в Москве, когда все склады моего издателя Кнебеля, сорок лет служившего культурному делу России, но родившегося в Галиции, подверглись полному разграблению и уничтожению. Ведь потому-то я и вынужден был прекратить выпуск „Истории [русского искусства]“, что все негативы — до 20 000 штук, снятые под моим руководством, а в значительной степени и мною лично и мне лично принадлежавшие, были уничтожены. Среди них были не сотни, а тысячи драгоценнейших уник, документов, ныне уже не восстановимых, ибо я исколесил всю Россию, весь Север, все значительные усадьбы в центральных губерниях, а вы хорошо знаете, как много из всего этого богатства погибло от ветхости, огня и дурных инстинктов. Тогда же были приведены в негодность и клише. Молодые люди, „патриотически“ настроенные… пересматривали один негатив за другим, любовались ими и затем их растаптывали на мелкие кусочки, „чтоб немцу не склеить их“. И когда полуграмотные приказчики, со слезами на глазах, умоляли их пощадить хоть негативы, так нужные культурной России, они только неистовее принимались за свое сатанинское дело. Я плакал навзрыд, когда мне принесли в деревню, где я жил и работал, ужасное известие…»

* * *

Паоло Стефано казалось, что обычная, простая жизнь осталась в Беллуно. Хотя газеты говорили совсем об ином. «Но кто же верит газетам!» — записал дирижер в дневнике.

Конечно, Италия воевала. Воевала против Австро-Венгрии, но там все должно было выглядеть иначе. Кто бы на самом деле добрался до Вала Беллуно! В горах просто нет места для настоящих сражений. Музыка уже не могла занимать все его мысли. В записных книжках появились заметки о сообщениях с театра военных действий. Фронтов множество, важным представлялся только итальянский.

В мае 1916-го австрийские дивизии двинулись на Азьяго — в тылы главных сил Италии. Это была карательная экспедиция. Азьяго пал. Если бы не прорыв русских войск у Луцка, это было бы полное поражение. По счастью, генерал Брусилов вынудил австрийцев перебросить главные силы в Галицию. Краков кишел военными. Постои. Контрибуции. Страх за дочерей. И подрастающего сына. Петля затягивалась.

Конец лета принес облегчение. Италия возобновила наступление, овладела Горицей, частью Карсо, двинулась на Изонцо. Немцы уже не могли рассчитывать на помощь австрийцев. Атаки на Изонцо стали в сентябре слишком серьезными. Только что это меняло? Итальянские фамилии у австрийских чиновников вызывали все большее подозрение. Дирижер стал реже выходить на улицу: выдавало произношение.

Противостоять происходящему не хватало сил. Австрийцы снесли средневековые стены и башни Вавеля, королевские здания, костелы только для того, чтобы сделать здесь плац для строевых занятий. Осмелились вынести из кафедрального собора все саркофаги и королевские гробницы, чтобы очистить место для солдатских богослужений.

Жители Кракова собрали немыслимую сумму — три с половиной миллиона австрийских крон, чтобы выкупить у австрийского правительства свой Вавель. В 1905-м солдаты наконец оставили замок, а спустя шесть лет и весь Вавель. Предстояло снова собирать средства — теперь уже на восстановление загаженной народной святыни. Паоло Стефано дал несколько благотворительных концертов.

NB

1917 год. 2 марта император Николай II отрекся от престола.

4 марта отречение Николая II было опубликовано.

13 марта в Большом и Малом театрах состоялись представления — «живые картины». В Малом театре под звуки «Марсельезы» поднялся занавес. Декорации на сцене изображали лазурное небо с горящим солнцем. Под солнцем — женщина в русском костюме, с разорванными кандалами. Это «Освобожденная Россия», которую изображала А. А. Яблочкина. У ее ног — лейтенант П. Шмидт, вокруг плеяда писателей: Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Достоевский, Толстой, Добролюбов, Чернышевский, Белинский, Писарев. Здесь же сидит, скрестив руки, Бакунин, стоит Петрашевский, опустив голову, думу думает Шевченко, в черном платье Перовская, а вокруг них изможденные лица в серых арестантских халатах… Дальше в мундирах александровских времен — декабристы и среди них княгиня Волконская, княгиня Трубецкая. Дальше — студенты, крестьяне, солдаты, матросы, рабочие, представители всех классов и народностей России… Теперь они победно поют «Марсельезу». Впереди этой живой картины стоит комиссар московских государственных театров князь А. И. Сумбатов. Публика рукоплещет. У всех на глазах слезы.

6 марта. Б. М. Кустодиев — В. В. Лужскому.

«Было жутко и радостно все время… Как будто все во сне, и так же, как во сне, или, лучше, в старинной „феерии“, все провалилось куда-то старое, вчерашнее, на что боялись смотреть, оказалось не только не страшным, а просто испарилось „яко дым“!!! Как-то теперь все это войдет в берега…»

16 марта. В. Д. Поленов — К. В. Кандаурову.

«Да, я несказанно счастлив, что дожил до этих дней… То, о чем мечтали лучшие люди многих поколений, за что они шли в ссылку, на каторгу, на смерть, свершилось».

19–20 марта. А. А. Блок — матери. Петроград.

«Несмотря на тупость, все происшедшее меня радует. Произошло то, чего никто оценить еще не может, ибо таких масштабов история еще не знала. Не произойти не могло, случиться могло только в России… Для меня мыслима и приемлема будущая Россия, как великая демократия (не непременно новая Америка)».

21 марта. Ф. И. Шаляпин — дочери. Петроград.

«Необычайный переворот заставил очень сильно зашевелиться все слои общества, и, конечно, кто во что горазд начали работать хотя бы для временного устройства так ужасно расстроенного организма государства… я, слушая, как народные массы, гуляя со знаменами, плакатами и проч., к моменту подходящими вещами, поют все время грустные, похоронные мотивы старой рабьей жизни, — я тем не менее написал, кажется, довольно удачную вещь, которую назвал „Песня революции“ и которую, в первый раз выступая перед публикой после революционных дней, буду исполнять в симфоническом концерте Преображенского полка в Мариинском театре».

23 марта. И. Е. Репин — В. Н. Черткову.

«А какое счастье нам выпало в жизни. Все еще не верится. Какое счастье…»

25–26 марта. К. С. Петров-Водкин — А. П. Петровой.

«Обо всем этом потом целые книги напишут, дети в школах изучать будут каждый из прошедших дней Великого Переворота… Поверь мне, чудесная жизнь ожидает нашу родину и неузнаваемо хорош станет народ — хозяин земли русской…»

26 марта. Е. Е. Лансере — Н. Е. Лансере.

«Завидуем теперь страшно вам, какие грандиозные события прошли перед вашими глазами. Поразительно хорошо и радостно на душе».

18 мая. А. А. Блок — матери. Петроград.

«В понедельник во дворце допрашивали Горемыкина, барственную развалину; глаза у старика смотрят в смерть, а он все еще лжет своим мягким, заплетающимся, грассирующим языком; набежит тень улыбки — смесь стариковского добродушия (дети, семья, дом, усталость) и железного лукавства (венецианская фреска, порфирная колонна, ступени трона, государственное рулевое колесо), — и опять глаза уставятся в смерть…

В перерыве Муравьев взял меня, под предлогом секретарствования, в камеры. Пошли в гости — сначала к Воейкову (я сейчас буду работать над ним); это — ничтожное довольно существо, не похож на бывшего командира гусарского полка, но показания его крайне интересны; потом зашли к кн. Андроникову; это — мерзость, сальная морда, пухлый животик, новый пиджачок… Князь угодливо подпрыгнул затворить форточку; но до форточек каземата не допрыгнешь. Прямо из Достоевского…

Потом пришли к Вырубовой (я только что сдал ее допрос) — эта блаженная потаскушка и дура сидела со своими костылями на кровати. Ей 32 года, она могла бы быть даже красивой, но есть в ней что-то ужасное… Читал я некоторые распутинские документы; весьма густая порнография».

29 мая. Из «Записки И. Э. Грабаря о реформе Академии художеств».

«1) Академия художеств должна быть… неким верховным судилищем в делах искусства.

2) Действительные члены Академии избираются сроком на 25 лет… в количестве 60 человек.

3) Каждый член Академии художеств получает государственное содержание в размере 6000 руб. в год… сверх сего особые мастерские. <…>

10) По истечении 25 лет действительные члены Академии становятся ее почетными членами и получают сверх государственного содержания добавочное пенсионное довольствие в размере 3000 рублей».

Конец сентября. Германский флот на Балтике захватил острова Эдель и Даго. Временное правительство принимает решение перевести столицу в Москву и сдать немцам Петроград.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: