Мать, княгиня Татьяна Ольгердовна, выпускница Харьковского института благородных девиц, нового уклада жизни не приняла. Ни хозяйством, ни детьми не занималась. В памяти младшей дочери осталась вечно сидящей в камышовом кресле-качалке с последним номером какого-нибудь журнала в руках — выписывалось их множество. И с неизменной тоненькой дамской папироской — пахитоской. Княгиня оживлялась только тогда, когда закладывали бричку для поездки в гости или кто-то из соседних помещиков заглядывал на огонек.

Историю в курбатовском доме вспоминали часто. О временах Ивана Грозного, когда ездил в составе московского посольства к польскому королю дьяк Тарас Курбат Григорьевич, награжденный царем за верную службу большим поместьем. О Смутном времени, когда сын Курбата — Иван Тарасьевич Курбатов — ездил с разными посольствами, был думным дьяком при всех быстро сменявшихся на московском престоле правителях: Лжедмитрии, боярском царе Василии Шуйском, первом из Романовых — Михаиле Федоровиче.

Только с патриархом Филаретом, подлинным правителем Московского государства, Курбатов-младший почему-то не поладил. «За непослушание, упрямство и самовольство» его сослали. Но сразу после кончины владыки он был возвращен в Москву царем Михаилом Федоровичем, получил в свое ведение Посольский приказ — все иностранные дела государства — да еще и государственную печать, стал «печатником».

Умер Иван Тарасьевич в великом почете. Перед смертью постригся под именем Иоиля в Троице-Сергиевом монастыре. Душеприказчиками его стали ближайшие родственники царицы Марьи Ильичны Милославской, первой супруги царя Алексея Михайловича, — отец и дед государыни.

В каждый свой приезд в Москву князь Никита Иванович непременно отправлялся в Троице-Сергиеву лавру, служил литию у погребения инока Иоиля, почитавшегося заступником всей семьи, поминал и остальных похороненных в монастыре предков.

Кстати, оба первых Курбатова носили прозвище Грамо́тиных. Дома в Ромодани на самом почетном месте в маленькой гостиной висела потемневшая копия хранившегося в Московском архиве иностранных дел портрета со старинной надписью на обороте: «Курбатов — Грамотин».

Но интересовала Никиту Ивановича и совсем недавняя история. Недалеко от Ромодани находились знаменитые Кибинцы, поместье екатерининского вельможи Дмитрия Прокофьевича Трощинского, женатого на родной тетке матери Гоголя.

В свое время вельможа постарался устроить у себя все как во дворце императрицы. Строгий распорядок дня. Торжественные выходы к толпам соседей и приживальщиков — вместо придворных. Огромное собрание живописи, скульптуры. Библиотека. Домашний театр.

Трощинского давно не было в живых. Собрание мало-помалу таяло. Когда очередные наследники решили пустить с молотка последнее движимое имущество, оказалось, что это жалкие крохи. На объявленной распродаже больше всего охотников нашлось на обстановку барского особняка. Никита Иванович потратил все свободные средства на «домик Гоголей».

Родители писателя, малоимущие, многодетные, всегда стесненные в средствах, месяцами жили на хлебах у родственника, участвовали в его развлечениях — любительских представлениях. Отец Гоголя сам писал пьесы, сам их ставил и «разыгрывал». Марья Ивановна Гоголь-Яновская считалась хорошей актрисой. Чтобы подольше задерживать своих любимцев, Трощинский отвел им отдельный флигелек, где можно было разместиться с четырьмя детьми.

Обстановка флигелька не отличалась богатством. Но ведь она была гоголевской! Никита Иванович увез в Ромодань огромный кабинетный диван под кожей, сделанный крепостным умельцем овальный стол для гостиной — «под красное дерево», ореховый шкафчик с вышитой картиной на дверце, ломберный столик, пару потрепанных стульев и главную ценность — рабочий столик Марьи Ивановны, служивший ей и гримировальным туалетом «для убирания» в дни спектаклей.

Сегодня столику нет цены. Но в 1989 году министр культуры РСФСР Ю. С. Мелентьев отказал правнуку Никиты Ивановича в праве подарить туалет Мемориальным комнатам Н. В. Гоголя в Москве, на Никитском бульваре. Формально — чтобы не вносить изменений в утвержденную начальством и подготовленную к юбилею писателя экспозицию. В действительности же обвинявшийся партией в формализме правнук-живописец не должен был выступать, тем более упоминаться в качестве дарителя. Как-то забылось, что все представленные в мемориале подлинные гоголевские вещи, вплоть до чернильницы, игольницы из дорожного несессера, альбомов нот, были переданы мемориалу тем же дарителем раньше. В результате столик стал музейным экспонатом в восстановленной на Полтавщине «Васильевке», получившей статус музея-заповедника: за ним специально приехали в Москву директор музея и первый секретарь Полтавского обкома партии.

Еще переехали из Кибинцев в Ромодань вышитые шерстью картины, считавшиеся делом рук Марьи Ивановны, — романтическая «Турчанка, играющая на лютне», и «Невеста с подругой, выбирающие свадебный венок». Не о них ли думал молодой Гоголь, сочиняя своего «Ганса Кюхельгартена»?

Домашнее хозяйство и книги. Множество книг. Так сложилась юность младшей из дочерей Курбатовых. Старшая, Виктория Никитична, сразу была определена в харьковскую гимназию с пансионом и домой приезжала только на каникулы. Владимир Никитич по окончании харьковской гимназии поступил на медицинский факультет Московского университета. Оба мечтали о самостоятельной работе. Виктория станет преподавателем гимназии, Владимир — земским врачом. Дело было не столько в стесненных материальных обстоятельствах, сколько «в осмысленном существовании», как любила говорить Мария Никитична.

Против ее отъезда из дома возражали и отец, и мать. Дом требовал присмотра, а у нее это получалось с детства. Мария Никитична знала народный календарь, приметы. Ловко затирала тесто на калачи и лепила вкуснейшие полтавские котлеты, умела отстирать любое пятно. До конца своих дней вспоминала вкус ярко-синей глины, которую брали на окраине Ромодани, — жевала глиняные комочки вместе со всеми ребятами в округе, — колеи в жирно чавкающем черноземе, бесконечные дожди в ненастном июне, жгучие потоки солнца на исходе лета.

О своем образовании отзывалась с насмешкой: «Домашнее!» Всего-то уроки местных учителей, матери и главным образом сестры и брата, приезжавших на лето в Ромодань. После смерти матери она взбунтовалась. Понимая, что отец не отпустит из домашнего гнезда, схитрила — отпросилась навестить родных в Москве. Оказавшись под опекой множества тетушек и кузин в старой столице, заявила о желании готовиться к экзамену, чтобы стать домашней учительницей. Никто не возражал: ничего другого бесприданнице не оставалось.

Кончина Никиты Ивановича разрешила затянувшийся спор. Дом в Ромодани ей не достался. Единственным наследством княжны Марьи стали вещи из Кибинцев. Экзамен она сдала. Начала искать работу. О материальной поддержке со стороны родных не хотела и слышать.

Марии Никитичне посчастливилось побывать на открытии памятника Пушкину на Тверской площади и даже получить билет в Колонный зал Благородного собрания («Только на балкон!»), где выступал со своей знаменитой речью Тургенев. В конце жизни она скажет: «Знаете, они не были классиками, обреченными на бессмертие. Они — воздух моего поколения. Мы им дышали».

Еще она вспоминала красавца Южина и романтического Ленского в спектаклях Малого театра, постановку «Царь Федор Иоаннович» в театре сада «Эрмитаж», с которого начинал свою историю будущий МХАТ, в то время еще Художественный общедоступный. Все вечера и воскресные утренники были расписаны, дни отданы учительской работе в благотворительных учреждениях великой княгини Елизаветы Федоровны. Благотворительность, милосердие — для Марии Никитичны это были не пустые слова.